— Завтра. Фима хоть сегодня готов отправиться за дочерью. Я его еще не видела, но девочки говорят.
— Что еще говорят твои престарелые девочки? Как Зинка?
— Зинка ухаживает за Фимой и плачет, что остались они друг у друга одни.
— Выходит ты, Иванова, там лишняя.
— Послезавтра поедем в Москву. Командировка закончилась, нам уже билеты взяли.
Я поразилась такой наглости. Будто я кукла какая или собачка.
— Лично я не поеду, Иванова, и не проси. У меня есть дела.
Она не рассердилась. Равнодушно махнула рукой, пробурчала:
— Как хочешь. Сейчас-то ты куда?
— Была вся в планах, но теперь не знаю, — призналась я. — Тетя Мара подкосила меня. С ней оборвались все следы. Придется ждать похорон.
— Поехали на дачу?
— Ты же собиралась на кафедру.
— Я там долго не буду. Подожди меня.
— И долго придется ждать?
— Не больше пятнадцати минут. Устала я. Пусть сами разбираются. В конце концов Моргун их начальник, а не мой, — сказала она, ударом пальцев отправляя окурок за борт.
— Он твой старый товарищ. Так, помнится, представила ты мне его, — сказала я, останавливая автомобиль у роскошной лужи.
Иванова ни слова не говоря вышла из “Хонды” и помчалась на кафедру.
Глава 18
На даче нас ждал сюрприз. Точнее, он ждал меня, потому что Ивановой уже все было по фигу. В этом клялась она всю дорогу, в этом же продолжала клясться и в тот момент, когда мы вошли в столовую и сюрприз увидели. А он увидел нас.
Иванова его не впечатлила, а вот я буквально остолбинила беднягу. Он пил чай и что-то доказывал Катерине, да так и застыл с отвешенной мандибулой (челюстью) и чашкой в руке. Потом привстал, втянув голову в плечи, и сказал:
— Здрасте.
— Здравствуй отрок, — пробасила Иванова.
Я же отделалась сдержанным кивком.
Катерина (бодро и с подъемом) выступила с разъяснительной речью:
— Знакомьтесь, мой брат Павлик. Правильно говорят, беда не приходит одна. Умерла тетя Мара, его мать, — гордо кивнула она на Павла и тоненько заскулила: — Ой, божечки!
Павлик испуганно покосился на меня и несколько раз шмыгнул носом. Я расценила это как просьбу не устраивать в столь скорбный час опасных разоблачений, и помалкивала.
Катерина словно по заказу прекратила скулить и перешла в наступление на Павла.
— Говорю же тебе, не звонила я. Да и откуда мне звонить? Все время была на даче, а здесь нет телефона. Представляете, — это она уже нам с Ивановой, — утверждает, что я позвонила ему и сказала какую-то глупость автоответчику. Повтори, что сказала я по-твоему? — вновь обратилась Катерина к Павлу.
— Имени у меня нет, а тетя Мара умерла, — послушно повторил Павел мои слова.
— Почему это нет у меня имени? — всхлипывая и сморкаясь в фартук, спросила Катерина и завыла громче прежнего: — Тетя Мара умерла-аа, кто бы мог подума-ать, тетя Мара умерла-аа.
— Мне все по фигу, — брякнула Иванова и удалилась.
Все простили ей, потому что со спины она была хуже старухи. Я же осталась, решив высидеть тот момент, когда Павел останется в столовой один, но пришел Виктор и нарушил мои планы. Начался семейный совет в ходе которого Виктор и Катерина наставляли Павла как надо тетю Мару хоронить. К их чести будет сказано, львиную долю обязанностей они взяли на себя, хоть Павел и не слишком убивался по матери. Нет, время от времени он горестно шмыгал носом, но, думаю, больше для меня. Я же укрепилась в желании допросить его сразу же, как только предоставится такая возможность.
Конечно можно было объявить всем, что Павел вор и поставить его к стенке, но в этом случае больше времени пришлось бы потратить на Катерину, взявшую Павла под свою опеку. Да и Виктор, мужчина с принципами, мог бы решительно потребовать доказательств. Из доказательств у меня были только личные впечатления, которые никого бы не вдохновили. Павел же, увидев мою беспомощность, уж точно замкнулся бы в своем ликовании.
Я правильно решила, что гораздо продуктивней будет держать его в страхе разоблачения, поэтому помалкивала и ждала. Однако, ничего не дождалась. Семейный совет очень скоро был закрыт, а Павел с Виктором уехали по траурным делам. Катерина осталась трепать мне нервы. Воспользовавшись ситуацией, она свалила на меня домашнюю работу, а сама сидела и рыдала. Это все можно было бы терпеть, когда бы она не причитала. Видимо у меня слабые нервы, потому что терпеть не могу причитаний. Тем более, что в причитания Катерина вставляла ценные указания, адресовавшиеся лично мне.
— Ах, тетя Мара, тетя Мара, — стенала она. — Как рано ты от нас ушла… Мясо переверни. Как любили мы тебя, как по тебе скучали… Крышкой, крышкой накрой. Как добра ты была, как честна… Лук порежь. Как заботлива и сердечна… Помельче режь, помельче. Ах, тетя Мара, тетя Мара.
Слава богу явилась Иванова и прекратила это безобразие.
— Софья, пойдем, ты мне нужна, — приказала она, невзирая на горе Катерины.
Я с радостью отправилась за Ивановой. В ее комнате были разбросаны вещи и стоял пустой чемодан.
— Ты точно остаешься? — спросила Иванова.
— Абсолютно точно.
— Куда же я дену свой свитер?
Он лежал в моем чемодане.
— Оставь его здесь, привезу позже, — посоветовала я, чем привела Иванову в смятение.
— Оставить свитер? — завопила она. — Соображаешь, что говоришь? В чем же я пойду на работу? Я двадцать лет хожу в нем на работу.
— Тогда оставь что-нибудь другое.
— Все нужное.
— Тогда купи другой чемодан, — разозлилась я. — Тем более, что мне надоело таскать твои вещи. Я не носильщик.
— Ты видела сколько стоят чемоданы?
— Не интересовалась, но, думаю, недешево.
— Будь у меня такие деньги, купила бы лучше новый плащ.
— Давно пора.
Иванова внезапно разрыдалась, и я пожалела, что не осталась у Катерины.
— Надо позвонить сыну, — всхлипывала Иванова.
Я не стала напоминать, что она с ним в ссоре. Минут десять она искала “мобильник”, потом столько же ругала невестку, а уж когда добралась до сына, то и вовсе перешла на мат. Я тосковала. Наконец Ивановой надоело, и она оставила сына в покое.
— Все в порядке, — сказала она, пряча телефон в сумку. — Все живы и здоровы. Эх, жаль не купили бутылку. Может сгоняем?
— Никуда не поеду, — отрезала я, уповая на то, что пешком Иванова далеко не уйдет, а местные магазины уже закрыты.
— Что же мне, Виктора просить?
— Виктор уехал с вором.
— С каким вором?
— С тем, что сидел за столом и здоровался со всеми подряд. Ты что, ничего не поняла?
— Да поняла я, поняла, — заверила Иванова, но по ее физиономии можно было сделать только обратное заключение. — Что-то я какая-то сегодня чумная, — сказала она, видимо сообразив это.
— Да уж, ложись ты, лучше, спать.
— А вещи? Завтра тяжелый день.
— Вещи послезавтра соберешь.
— Все. Точно. Меня не будить.
* * *
На следующее утро я проснулась с тяжелой головой. Всю ночь мучили кошмары. Посиневшая Верочка тянула ко мне руки, а тетя Мара грозила своим мертвым пальцем. Отдохнуть в таких условиях не было никакой возможности.
На часах было двенадцать, что расстроило меня чрезвычайно, поскольку планов на этот день было много, и все важные.
Понурая и злая спустилась я в столовую и с удивлением обнаружила, что она пуста. На столе лежала записка, написанная корявой рукой: “Уехали на похороны. Завтрак на плите. Катя. Люда.”
Отметив, что почерк не ивановский, я заинтересовалась завтраком. Кормили макаронами и тушеным мясом, которое я вчера не дотушила. Кофе я не обнаружила, Иванова пренебрегла своими обязанностями. Святыми, я бы сказала. Слава богу, у нее были веские на то причины, и я решила не обижаться.
С чувством позавтракав, выбежала во двор, проверить стоит ли в гараже “Хонда”. “Хонда” стояла, из чего я сделала вывод, что не нахожусь под домашним арестом. Осталось решить вопрос с домом: не бросать же его открытым. Около часа ушло на поиски ключей, к счастью завершившихся успехом.
Выехать в Ростов удалось лишь в третьем часу, что было непозволительно поздно. Естественно, первым делом я устремилась к дому тети Мары и приехала уже к поминках. Как тут не удручиться. Тетя Мара и преставиться еще толком не успела, как ее тело уже предали земле. Вот она, бренность жизни.
Изумляясь оперативности близких, я села за стол поближе к Павлу. Он в восторг не пришел, но и возражать не стал.
— Вскрытие было? — деловито поинтересовалась я.
— А как же, — ответил Павел.
— И какова причина смерти?
— Остановка сердца.
Словно обухом по голове. Возникла настоятельная потребность пообщаться с Ивановой. Отыскав глазами Катерину, я ринулась к ней.
— Куда вы дели Людмилу?
— Как “куда”? Людмила Петровна хоронит дочь Ефим Борисыча. Разве ты не знаешь?
— Точно, и она хоронит.
Я вернулась к Павлу.
— Мать жаловалась на сердце? — с прежней деловитостью поинтересовалась я.
