Его одноклассники вдруг вместе со страной стремительно разделились на бедных и богатых, и пропасть между ними с каждым годом становилась все глубже. Ваня в негласном соревновании – что может мой отец и чего не может твой? – по понятной причине не участвовал, но несправедливость происходящего переживал остро. Именно несправедливость. За что одним пацанам все? Чем они лучше него? А ведь он умнее и сильнее большинства из них!
Наблюдательный и умеющий сопоставлять факты, Ваня, вступив в непредсказуемый подростковый возраст, вдруг в какой-то момент – по некоторым проговоркам матери, по задумчивости, которая регулярно нападала на нее, – ясно понял, что его отец жив. Покопавшись однажды в отсутствие матери в ее бумагах, он обнаружил несколько припрятанных фотографий, на которых мать была снята рядом с мужчиной, на него, Ваню, очень похожим… К вдруг обнаружившемуся отцу он в зависимости от настроения испытывал разные чувства, но чем взрослее он становился, тем жестче и суровее они становились. И к таким оценкам склоняла его жизнь – беспощадная к неудачникам и слабым. Да и к тому же Ваня, как выяснилось, не унаследовал от матери способность всех прощать и понимать. Видимо, многие черты характера достались ему от отца, а тот, судя по ним, был мужик тот еще…
В общем, мучить расспросами мать Ваня не стал, а отправился в город Лихоманск, где, согласно некоторым его заключениям, и проживал его непутевый отец, к которому у него накопилось немало чисто конкретных вопросов… Именно конкретных. Потому как душеспасительные беседы о грехах и заблуждениях молодости Ваню не интересовали. Папашу надо было найти, одновременно выяснить его возможности, а потом предъявить конкретные требования – мне надо то и то… Но опять же сделать это надо было с умом. Ссориться и заниматься шантажом Ваня не собирался. Ну разве что если папаша окажется совсем упертой сволочью и мерзавцем.
Кто же мог представить, что в первые же часы его пребывания в городе к нему привяжется невменяемый громила и он окажется в милиции!
Шкиль сразу понял, что его «сиротский» вариант сработал – Ванюша проникся к нему доверием и, кажется, готов к сотрудничеству. Надо предложить ему этакую мужскую солидарность, мол, будем действовать сообща. Ведь если у них с Василисой все сложится, они с этим Иван Иванычем станут чуть ли не братьями! Ничего себе поворот сюжета! Но сначала надо было выяснить, что Ванюша знает о своем папаше.
– И что же ты собирался предпринять? Идти прямо к отцу?
– Я бы пошел прямо, но я даже фамилию не знаю. Хотел сначала походить людей поспрашивать – в школе, где мама работала, в доме, где она жила. Может, кто-то что-то бы и вспомнил…
– Ну, что ж, план оперативно-розыскных мероприятий составлен грамотно. Но суровая реальность внесла свои безжалостные коррективы. Для начала тебе надо покинуть стены этого негостеприимного узилища. Давай так, я договорюсь с милиционерами, что ты пока будешь находиться у меня, – напористо сказал Шкиль. – Только давай по-честному – никаких попыток к бегству в неизвестном направлении. Вот, давай подпиши мне бумагу, что ты согласен…
Шкиль подсунул ошеломленному его напором Ване первый попавшийся чистый лист бумаги, который тот беспрекословно подписал.
– Ну вот и отлично. Поживешь пока в моем охотничьем домике – это недалеко, на машине минут пятнадцать от города по шоссе.
– А у вас какая машина? – замирающим голосом пацана, бредящего автомобилями и обвешивающего стены плакатами с «Феррари» и «Порше», спросил Ваня.
– У меня? – нарочито рассеянно переспросил Шкиль, прекрасно понимая, что своим ответом может сразу и навсегда подняться в глазах этого симпатичного юноши на недосягаемую высоту. – У меня их три.
Ваня сглотнул комок, вдруг застрявший в горле.
– Три… – едва слышно выдохнул он волшебное слово.
– Но поедем мы на одной, нам кавалькады не нужны, – усмехнулся Шкиль. – Джип «Лендкрузер» тебя устроит? Для начала? А там и на других прокатимся…
Ваня опять мучительно сглотнул. Он смотрел на Шкиля совершенно влюбленными глазами.
А в джипе, куда он погрузился с трепетом и восторгом, он был совершенно по-настоящему счастлив. Новая жизнь, о которой он грезил всю свою бедную и трудную юность, вдруг открылась перед ним.
Глава 20. Мотя, Федя и Модест
Я камни в него не бросал и настаиваю на том, что он сам бросал камни в себя. Может быть, камни сами в него летели?
Из объяснений задержанного
Мотю Блудакова заколдобило. Всерьез и по-настоящему. Он, прошедший высшую школу в агентстве ученой сучки, последователь и партнер непревзойденного адвоката Шкиля, раз за разом оказывается в полном дерьме, когда сталкивается с провинциальным херувимом Гонсо! И дело не только в неудаче с глупой сестрицей Алинушкой из парикмахерской, не только в нескольких проигранных в суде процессах, которые Мотя готовил для Шкиля. Гонсо действительно стал его идейным врагом, отступить перед которым означало признаться в своем непонимании законов нынешней жизни. А Мотя был уверен, что он их просекает, и достаточно четко. И он привык жить с этим сознанием. Появление Гонсо с его идиотскими романтическими представлениями о людях и тех законах, которые ими движут, разрушало всю составленную Мотей картину житейского моря, по которому доселе он плыл весьма уверенно. Такие персонажи, как Гонсо, должны были в этом море либо тут же тонуть, как слепые щенки, либо, получив несколько раз хорошенько по башке, усвоить, что не им здесь устанавливать законы и пожинать лавры. А этот мало того что выиграл у них со Шкилем несколько дел, так еще теперь мог запросто стать прокурором, что уже ни в какие ворота!..
Остановить херувима! Эта задача вдруг стала делом чести для Моти, хотя его представления о чести имели мало отношения к тому, что в это понятие вкладывали всякие там рыцари и поэты. Просто Мотя был абсолютно уверен в правоте некоторых немудреных правил, которые воспринимались им как истины в последней инстанции. Таких, как «Своя рубашка ближе к телу», «Всяк сверчок знай свой шесток», «Мое – мое, а о твоем поговорим»… И именно их немудреность свидетельствовала об их верности.
Как писал один философ, которого цитировала ученая сучка, – фамилию Мотя, естественно, забыл, а мысли запомнил, – существует универсальный закон распределения и перераспределения жизненных благ. Согласно этому закону каждый член общества урывает для себя столько жизненных благ, сколько ему позволяет его социальное положение. То есть, утверждает философ, люди биологически предрасположены к тому, чтобы больше взять, но меньше дать, предпочитают иметь меньше ответственности и больше почета, больше выгоды и меньше риска… Им не нужно объяснять, что своя рубашка ближе к телу, что нельзя не порадеть родному человечку. Такова природа человека – он эти премудрости усваивает моментально, без всякого напряжения и прежде всех остальных истин. Может быть, даже не с рождения, а еще в утробе матери…
И наблюдения во время работы в агентстве над угрюмыми, внезапно разбогатевшими мужиками, у которых в качестве одной мечты в жизни нарисовалось желание поработать гинекологами или массажистами над пожилыми тетками с жирными спинами, которым подай живой секс, раз за него уплачено, только утверждали его в этой истине.
Получив благодаря шальным деньгам возможность без стеснения и ограничений удовлетворять свои желания, смирные и скромные под молотом советской власти, люди принялись откалывать такие штуки, что порой даже Моте, организатору этих оргий, становилось не по себе. Оказалось, ухмыляющийся, злобно плюющий под ноги в любом помещении тип, с маниакальным блеском в глазах озирающийся вокруг и желающий только подтверждения, что ему теперь все дозволено, это и есть тот свободный человек, о котором столько пели певцы свободы. Он чего-то хочет. Сегодня секса, завтра крови, послезавтра пыток… И что характерно – никакого раскаяния или сожаления потом. Потому что просто не знает, в чем раскаиваться, о чем сожалеть.
Ну что ж, решил Мотя, против закона жизни не попрешь, тем более что он и сам давно подозревал нечто подобное. Если и не в утробе матери, то весьма скоро после появления из нее на свет. А вот заработать на этом деле можно. И это он, а вовсе не Шкиль, как подозревал Туз, организовал в Лихоманске ту самую тайную контору, которая ласково, но твердо доила преуспевающих граждан города. Контора работала как часы, чисто и красиво, однако этот чертов херувим вдруг стал ревниво и целеустремленно копать под его бизнес.
Но не тут-то было. Мотя знал, куда бить и как бить. В некоторых разбогатевших особях еще оставалась животная, на уровне инстинктов привязанность к своим детям. На уровне – он мой, как нога, как мозоль, и потому ему тоже можно все. Вот на этом инстинкте и работал Мотя. Так как он сам принадлежал к одному из самых известных городских кланов, он всегда знал, что в каком семействе происходит. К тому же как последователь ученой сучки и адвоката Шкиля не ленился и проводил большую предварительную работу.
