– Справа в шкафчике лежат чистые полотенца, – сказал хозяин, – слева зубные щетки, паста. Ройся, не стесняйся, приводи себя в порядок.
Я решила воспользоваться любезным предложением Лени. В процессе тщательного умывания я лишилась макияжа, открыла шкаф с чистыми полотенцами и вскрикнула.
На стопке нежно‑голубых махровых простынок лежал нож. Широкое зазубренное лезвие покрывали зловещие бурые пятна, рукоятка тоже была измазана.
– Могу чем‑то помочь? – занервничал Леонид. – Выходи. Дам тебе пару таблеток для профилактики. Не волнуйся, гель нормализует перистальтику.
Я распахнула дверь, в которую стучал сын олигарха.
– Тебе лучше? – живо поинтересовался он. – Хочешь полежать на диване?
Я показала пальцем на гору полотенец.
– Леонид! Объясни, как сюда попал этот предмет?
Младший Верещагин пару секунд стоял молча, затем его колени подломились, он осел на пол.
– Это не сон, – простонал Леня, – правда! Я убийца! Жестокий, кровавый маньяк Сергей Антипенко! Он во мне! Это опять случилось!
Я опустилась на пол рядом с ним.
– Кого ты убил?
Леня уронил голову на колени.
– Ришу!
– Свою сестру Ирину? – уточнила я. – Что она тебе плохого сделала?
Леонид вытянул ноги и оперся ладонями о паркет.
– Я маньяк Сергей Антипенко. Слышала о таком?
– Нет, – осторожно сказала я. – Может, расскажешь?
– О чем? – бесцветным голосом спросил Леня. – Ириши больше нет. Надо, наверное, пойти к папе. Я боюсь. Может, ты к нему сходишь? Отец, полагаю, внизу с гостями. Еще не самый поздний час, у нас народ до утра гудит.
– Ладно, сбегаю, – пообещала я.
Леня быстро чмокнул меня в щеку.
– Спасибо. Я очень‑очень боюсь отца. Он на меня так смотрит, что я цепенею, плечи судорогой сводит. Знаю, он считает меня дураком, никчемным парнем. Я был болен, не мог учиться в институте, сейчас наверстываю упущенное, но мне очень трудно усваивать материал, там много математики.
Леонид встал и направился к дивану, дойдя, он опустился на колени, затем лег на пол и сунул голову под низенькие ножки.
– Что ты собрался делать? – удивилась я.
– Хочу спрятаться, – без смущения признался он, – главное, отцу под горячую руку не попасть. Он из тех, кто убивает гонца, если последний принес плохое известие. Потом отходит, тогда можно обсуждать проблему. Хотя в моем случае говорить не о чем. Я убил Ришу, потому что я Сергей Антипенко. Меня расстреляют.
– В России мораторий на смертную казнь, – возразила я, – высшая мера наказания заменена пожизненным заключением.
– Жаль! – простонал Леонид. – Меня надо убить! Я собой не владею! Боролся, как мог, но Антипенко победил! Как ты думаешь, если отец хорошо заплатит начальнику тюрьмы или окажет ему спонсорскую помощь, тот согласится поставить меня к стенке? Сам не смогу лишить себя жизни, я трус!
Последнюю фразу Леонид проговорил, уже забившись под диван. Я быстро послала эсэмэску Юре, села на пол, постучала ладонью и деловито сказала:
– Леня, ты хочешь, чтобы гнев отца, когда он узнает об убийстве Риши, пал на чужую голову, то есть на мою?
– Да, да, – зачастил негодник, – папа меня сразу убьет! А я надеюсь, что он договорится о моей казни, понимаешь?
В словах младшего Верещагина не было никакой логики. Если он вознамерился лишиться жизни, то ему, наоборот, надо поспешить к Филиппу Леонидовичу, и вопрос разрешится в секунду: отпадет необходимость переговоров с палачами!
Но не стоит спорить с безумцем, а то, что у Лени не совсем хорошо с мозгами, вы уже, наверное, поняли. С сумасшедшим можно достичь договоренности, если подыграть ему. Звать в спальню к сыну отца пока нельзя. Я плохо знаю биз‑несмена, но, вероятно, Леня прав, старшим Верещагиным овладеет ярость, он налетит на наследника с кулаками. Леонид окончательно лишится разума, а мне надо задать ему много вопросов.
Я откашлялась и спросила:
– Что мне сказать твоему отцу?
– Леня убил Ришу, – глухо прозвучало из‑под дивана.
– Филиппа Леонидовича не устроит такое сообщение, – заключила я, – он захочет выяснить, почему? Каков мотив? Где ты взял нож? Не получив от меня ответов, он непременно придет сюда, а тебе хочется избежать разговора, ведь так?
– Что же мне делать? – простонал Леонид.
– Давай побеседуем откровенно, – мягко предложила я, – я разберусь в деталях, предоставлю твоему отцу полный отчет о трагедии, успокою его, и тебя не станут ругать. Ты ведь боишься именно этого? Лучше расстрел, чем гнев папы?
– Да, – прошептал Леня, – я заранее знаю, что услышу! Глупый, никчемный, тупой, не приспособленный двоечник, бестолочь полнейшая, паразит! Я хочу умереть! Сергей Антипенко рвется на свободу! Если меня расстреляют, маньяк тоже умрет. Риша – вторая жертва, будут и другие. Ты умеешь пользоваться компьютером?
– С большим трудом, – ответила я.
– Жаль! У меня много материалов по Антипенко, – пробурчал Леня.
– Покажи, – потребовала я, – вылезай, не бойся. Я же не твой отец, орать не стану.
Раздалось сопение, Леонид выполз из‑под софы, сел возле меня на пол и заговорил с таким отчаяньем, что я мгновенно разозлилась на Аллу Константиновну. Почему мать вовремя не отправила сына к психотерапевту? Не проконсультировалась у психиатра? Неужели она не видела, что ее мальчик, пусть уже и не беспомощный младенец, а вполне взрослый человек, сражается с демонами? А Леня не замолкал, его голос стал звонким, почти пронзительным.
Все детство мальчика таскали по врачам. У него постоянно были простуды, ангины, грипп и прочие напасти. Из детского сада Ленечку выгнали, потому что он ходил в группу один день, затем два месяца болел, появлялся в коллективе детей и начинал судорожно рыдать, повторяя:
– Домой, домой, домой.
В конце концов заведующая заявила Алле:
– Ребенок не садовский, не мучайте ни его, ни нас. Он отказывается есть, писается во время послеобеденного сна в постель, постоянно плачет, не играет с одногруппниками.
В школу Леня пошел в восемь лет и сразу стал изгоем в классе. Учился мальчик из рук вон плохо, у него был замкнутый характер, он не обладал спортивными талантами, Леню били даже девочки из младших классов. В общем, натуральная мямля. Верещагин постоянно кашлял, чихал, температурил, он перепробовал, наверное, все представленные в продаже антибиотики, мучился то от запора, то от поноса, во время занятий постоянно бегал в туалет по‑маленькому. Вероятно, одноклассники могли простить мальчишке нелюдимость, не смеяться над его потугами играть в волейбол и не обращать внимания на сплошные двойки в его дневнике. Коллектив в классе подобрался хороший, учителя в школе были не злобные, не орали на детей, пытались наладить с ними контакт. Вот только в характере Ленечки была одна черта, на первый взгляд похвальная, но из‑за нее никто не хотел поддерживать с ним отношений. Леня всегда всем говорил правду в глаза.
Воспитание ребенка странная штука. Родители постоянно твердят ему:
– Никогда не лги, будь честным.
А когда малыш говорит бабушке:
– Ты плохая, пожалела в магазине купить мне машинку, а себе взяла коробку конфет, – мать его мгновенно ставит в угол.
– Какое право ты имеешь хамить бабуле? – гневается маменька.
– Я сказал правду, – пытается оправдаться ребенок, – бабуся же отказалась заплатить за игрушку, объяснила: денег на ерунду нет! А сама положила в тележку шоколадный набор, дома унесла его к себе в комнату, никого не угостила!
Годам к семи‑восьми дети начинают понимать: когда мама велит говорить правду, она сама врет, ей совсем не хочется, чтобы ребенок во время вечеринки заявил:
– Тети, дяди не ешьте оливье, в него добавили плохую колбасу. Мамочка ее резала и говорила: «Лучше гостям, чем в помойку».
И фраза:
– Бабушка, ты плохо выглядишь, все думают, что ты скоро умрешь, – никак не обрадует старушку.
Правда бывает разная, некоторую лучше не произносить вслух. К началу подросткового возраста дети осваиваются, десятилетки лгут, как и взрослые, по тридцать раз на дню. Поведение, предписывающее вместо честных слов: «Жена тебе изменяет, и все об этом знают», говорить: «Передай от меня привет своей милейшей Танечке, сердце радуется, когда видишь столь любящую пару, как ваша», именуется хорошим воспитанием. Тех, кто не освоил науку «лживой правды», считают хамом.
Леня же никогда не лукавил. Во время контрольных он мог поднять руку и воскликнуть:
– Мария Ивановна, а Петрова Сидорову шпаргалку передала.
Верещагин никогда не был ябедником, не бежал тайком к преподавателям, не наушничал, выступал открыто, но кому от этого легче? Впрочем, Леня мог встать посреди занятий и громогласно объявить:
– Мария Ивановна, вы поставили Иванову двойку, а потом его мама принесла в учительскую новые сапоги, и в четверти у Вани оказалась тройка. Я попрошу своего папу вам телик купить, мне нужна четверка по алгебре.
