— И из-за этой истории Лиза боялась, что ты западешь на меня?
Валерия перестала спокойно плакать и пришла в волнение.
— Да, — закричала она, вытирая слезы. — Да-аа! Лиза того и боялась! И с полными основаниями: как увижу такого блондина, так сразу на него западаю! Западаю, черт возьми! Западаю!
— А почему же ты на меня не запала? — с ревнивой обидой спросил Михаил.
Валерия почувствовала, что между ними опять происходит…
Что-то важное и очень хорошее…
Да-да, происходит, они не чужие…
И от этого она успокоилась. Михаил смотрел на нее совсем по-другому, не так как раньше. Он смотрел по-мужски: с восхищением, с интересом…
И от этого захотелось быть женщиной, захотелось поводить его за нос.
— Ты о чем? — спросила она.
— Сама знаешь. Почему меня игнорируешь, если тебе нравятся как раз такие?
— Какие? — кокетливо поинтересовалась Валерия. — Какие? Какие мне нравятся?
Михаил смутился, но пояснил:
— Такие блондины, как я. Если тебе нравятся такие, почему ты на меня не запала? Чем я хуже других?
Он спросил это с какой-то детской обидой, насупившись и оттопыривая яркую пухлую губу. Валерии стало смешно.
«И в самом деле, почему это я на него не запала?» — удивилась она и, кокетливо поводя плечом, рассмеялась.
— Нет, — уж слишком оживляясь (ему это было неприятно), воскликнула Валерия, — вообще-то мне нравились разные (и шатены, и рыжие, и брюнеты), но серьезные отношения завязывались только с такими: щуплыми голубоглазыми блондинами среднего роста, стеснительными и смешливыми. А мечтала я о брюнете, — неожиданно заключила она из вредности.
Ей просто захотелось его подразнить, впрочем, она и не врала: Эркан до сих пор господствовал в ее сердце. Втайне даже от себя Валерия не изжила из сердца Эркана, видела его в снах и там любила.
— Да, я мечтала о брюнете, — повторила она.
Позволяя себе такое признание, Валерия не хотела Михаила обидеть. Между ними не было ничего, так откуда возьмутся обиды? Но неожиданно он рассердился. Рассердился и закричал:
— Ты мечтаешь не о брюнете, а о брюнете с тугим кошельком! Это разные вещи!
Рассердилась и Валерия:
— А что здесь плохого, если муж богатый? По-твоему, я должна о нищем мечтать? Ты же не мечтаешь о какой-нибудь уродине, покрасивей норовишь урвать, вот и я хочу богатого мужа. В конце концов, именно так и происходит естественный отбор. Я не стерва, какой ты пытаешься меня выставить, я обычная баба: хочу выйти замуж и нарожать мужу много детей. Поэтому мне нужны хорошие гены.
Неожиданно он вскочил и побежал. Побежал к фонтану. Потом вернулся и, нервно заправляя в брюки рубашку, зло выпалил:
— Ты дура!
Она растерялась:
— Почему?
Нет, она была с ним согласна и дурости своей знала множество причин, но, задавая вопрос, хотела уточнить какую из этих причин он имеет ввиду.
Но Михаил объяснять не хотел. Заправил рубашку в брюки и уверенно зашагал. Вон из сквера, подальше от этой прибабахнутой Валерии.
Плохие гены! Ха!
Плохие гены у него! У Михаила Дорофа!
Интересно, как она об этом узнала?
С детства все пинают, попрекают хилостью, тщедушностью, но так никто и не объяснил чем он плох. Чем мышечная масса лучше серой, той, что за черепной коробкой? Никто никогда не хотел замечать, не ценил его ума. Даже мать. Даже отец. Их больше волновало, почему он такой хилый и слабый. Слабый и болезненный. И даже теперь, когда…
Когда, черт возьми! Когда!
Когда эти качки, эти раздутые собственной плотью гориллы…
Даже теперь, когда эти носители ценных мужских генов пашут за центы — за жалкие центы работают на него, жизнью рискуют, охраняют его тщедушное тело, даже теперь он не чувствует, что кому-то что-то доказал.
А кому он доказывает? Этой Валерии?
Кто она такая, эта Валерия? Одна минута, его одна минута стоит дороже, чем она вся, эта Валерия!
Его одна минута! Ей столько не заработать и за сто лет, а он сидит с ней, тратит свое драгоценное время, в чем-то убеждает, когда все и так очевидно.
В ярости уходил Михаил Дороф, жалея лишь об одном: о том, что не может уехать, прямо сейчас из Москвы уехать, чтобы не видеть этих дур: Лизавету, Валерию…
Особенно Валерию.
О-со-бен-но Валерию!!!
К которой тянет, черт возьми! Тянет! Оказалось, что нравится она ему, копилка, нравится! Несмотря на то, что он сотни раз давал себе клятвы (страшные клятвы!) не влюбляться в белобрысых дылд с глупыми кукольными глазами. Да, да, он не хочет видеть ее, эту голубоглазую копилку, которая то и дело оскорбляет, унижает его!
А она — копилка и дылда — сидела на лавке. Она была поражена и минуту-другую сидела, оцепенев, без движения, изумленно глядя на его щуплую, растворяющуюся в ночи фигуру.
«Куда он? Куда? — отчаянным вопросом пульсировало в ее голове. — Мы же не договорили, мы же не все друг другу сказали…»
И когда он стал уже незаметен, когда Валерия не могла уже понять он это или тень от старого дерева, она сорвалась с лавки и с криком «Ми-ишааа» побежала его догонять.
Она догнала его уже далеко за сквером. Он шел по улице, зло расталкивая прохожих, которые удивленно оглядывались на него и вяло ругались вслед.
— Миша, — дергая его за рукав, закричала она, — ты должен меня простить. Я не хотела тебя обижать. Честное слово. Просто я набитая дура, боюсь блондинов, поэтому и сопротивляюсь своему влечению. Я боюсь, что меня предадут, опять предадут, как отец. И потому предаю сама, первая.
Он, не останавливаясь, шел. Шел на удивление быстро. Как только это у него получалось? Несмотря на свой высокий рост, Валерия бежала за ним. Бежала.
Он шел, а она бежала. Бежала, дергала за рукав и кричала:
— Миша, Миша, ты должен меня простить. Честное слово, меня к тебе потянуло сразу, с первых минут, еще там, в лифте, и потом, в приемной. Я почти сразу влюбилась в тебя.
— Но вовремя вспомнила про Дорофа! Про его тугой кошелек! — закричал он, яростно выдергивая свой рукав из ее цепких пальцев. — Копилка! Красивая копилка!!!
Крикнул и пошел еще быстрей. Как только ему это удавалось?
Она остолбенела, не веря своим ушам, подумала: «Красивая? Он красивой меня назвал? Он назвал меня красивой!» — и снова побежала его догонять. Опять вцепилась в рукав.
— Миша! Миша! Мне не нужен никакой Дороф! Он не нравится мне! Совсем! Хоть и брюнет!
— Не нравится? Почему? — спросил он зло, но шаг замедлил и свой рукав из ее цепких пальцев больше не вырывал.
Валерия торопливо залепетала:
— Он глупый, глупый какой-то. Не знаю, а может и потому, что я даже тебя люблю…
Тут она вспомнила подругу с ее предательствами и закричала:
— Но только ты же такой роман закрутил с этой Лизкой хитрющей! Э-эх!
Ей стало обидно. Очень обидно. Валерия остановилась. Михаил тоже притормозил. Она думала, что он начнет оправдываться. Он, возможно, и начал бы, но зазвонил его сотовый.
Михаил косо глянул на Валерию и отошел в сторону. Она старательно прислушивалась к телефонному разговору, но разве что-нибудь поймешь в его «нет-нет, да-да, нет-нет». А потом он сам куда-то звонил и, кажется, говорил по-английски. Ей даже послышалось, что он сказал: Круз, но она не была уверена…
Наконец Михаил отправил трубку в карман и подошел к Валерии.
— Это не шеф звонил? — спросила она, делая вид, что интересуется исключительно ради их общего дела.
— Друг, — пояснил он. — Так пришлось уладить кое-какие дела. Потом, позже, он мне перезвонит, сейчас не время.
— Секреты? — Валерия надула губы, мол нет мне дела до твоих друзей.
— Ладно, — миролюбиво сказал Михаил, — хватит. Хватит ругаться.
Валерия увидела, что он улыбается и растаяла.
— Да, Миша, хватит, хватит, — затараторила она. — Сколько можно ругаться?
Прищурив глаза, он на секунду задумался и вдруг спросил:
— Танцуешь?
— Как корова, — честно призналась Валерия.
Вспомнив свою неуклюжесть, свои регулярные падения со всевозможных скамеек, свою загубленную жизнь, она вдруг заплакала, мысленно сетуя: «Вот, нервы совсем сдают: как корова танцую и потому как белуга реву».
Михаил же, напротив, развеселился: ее признание почему-то его обрадовало.
— Тогда пошли, — скомандовал он и с самодовольной ухмылкой добавил: — Высочайший класс тебе покажу.
Она подумала: «Зачем мне твой класс?» — и потрясла головой:
— Не пойду.
— Рева ты, моя корова, — рассмеялся Михаил и потащил ее за руку.
Они пробирались сквозь толпу безумствующей в танце молодежи. Валерии казалось, что там слишком много всего: много музыки, много света, много шуму и много пены. Много пены во всех смыслах: в прямом и переносном. В пене утопали все. Утопали и тащились от удовольствия. Валерию это пугало, Михаил же был весел.
