— Пойдем, пойдем, — кричал он и тянул ее в самую гущу народа.
Здесь, среди подростков, среди юнцов, Валерия чувствовала себя старухой и потихоньку сердилась.
«Откуда у Мишки такие деньги? — мысленно ругалась она. — Последние на меня, дурачок, истратил. Вот до чего Лизка довела парня: уже не ведает, что творит бедняга от горя. Нет, все же он чокнутый».
И в самом деле, когда Валерия увидела сколько Михаил заплатил за вход, она обалдела и пришла в ужас. Теперь же, следуя за ним, молчаливо злилась и переживала. Ее раздражало все: и шум, и музыка, и пена, и дурацкая тусовка где каждый хочет показать только себя и старательно презирает других — ей так казалось.
«Зачем он меня сюда притащил?» — удивлялась Валерия.
Словно услышав ее мысли, Михаил оглянулся — он был возбужден и очень симпатичен: на лице удалая улыбка, в глазах озорные искры.
— Сейчас ты увидишь как я танцую!
В предвкушении триумфа он выглядел победоносно — Михаил уже понял: так, как умеет он, здесь никто не танцует.
«Увидит, увидит как я умею, — с мальчишеским задором, думал он, — посмотрит какой я тщедушный, какой неприметный. Еще удивится, еще та-ак удивится».
И он пошел танцевать… Сказать бы пустился в пляс, да не годится. Он именно шел. Шел в странном и необычном танце, но движения его были красивы: порой грациозны, порой страстны и неуклюжи порой, но только там, где это было необходимо — все вовремя, все к месту, словно драгоценные камни в ожерелье нанизывал: один к одному, один к одному… Словно танец этот вершился и не человеком, а сами Богом. По меркам небесной гармонии и высшего мастерства. И становилось понятно: просто взять и научиться вот так танцевать — нельзя. С этим танцем можно только родиться. Это надобно от природы уметь.
Он умел: то скользил как удав, то волновался, как бескрайнее море: вдруг резкая волна проходила по всему его телу, внезапно расстраивая, меняя ритм танца. Но следующее движение говорило: именно так и надо, все к месту, все вовремя.
Он и сам переменился: на лице отразилось неистовство. Он яростно погрузился в свой, невидимый мир, никого уже не стеснялся, не замечал никого. Даже Валерию. Он про всех забыл. Он был выше всех. Он был самый-самый! Он был прекрасен!
Прекрасен!
И он это понимал!
«Она увидит! Узнает!» — говорило его лицо.
Но Валерия ничего не видела. Ее волновало только одно: деньги. Как он мог заплатить за вход такую немыслимую сумму и, главное, зачем? Чтобы посмотреть на этих, бьющихся в конвульсиях юнцов? И сам, как дурак, бьется.
— Миша, — стараясь перекрыть грохот музыки, заорала она. — Миша, зачем ты выбросил на ветер сумасшедшие деньги?
— Не мешай мне кайфовать! Я в экстазе! — завопил он в ответ, снова пуская от головы к ногам удивительную волну. — Правда убойный техно? О! А вот и ошизенная «кислота» покатила!
В одно мгновение он перестроил танец и закричал:
— Лерка, правда здесь классно? Правда?
— Правда, — не очень уверенно согласилась Валерия.
И тут Михаил заметил, что она не танцует.
— Ты почему не танцуешь? — удивился он. — Здесь все танцуют!
— Я тоже танцую, — возразила она и неуклюже задвигала ногами и плечами.
Он рассмеялся, оглянулся на трясущихся вокруг «денди» и «герл», удивляя Валерию, как мальчишка высоко и ловко подпрыгнул, бойко отбил рукой утверждающий жест и завопил дурным голосом:
— А-ааа! Вот оно! Вот! Полный отвяз! Что еще тебе надо! Убойно «техно» гоняет вакуум по извилинам! Экстази — по сосудам! Танцуют «мажоры» и «мажорки»! С мобильными в руках! С Диролом в зубах! Как они тащатся от себя! Как торчат! Полный отвяз!
Это было похоже уже на истерику, веселую, бесшабашную, но все же истерику. Однако, Валерии передалось его настроение, ей стало весело. Она раскрепостилась.
— Кто это, «мажоры» и «мажорки»? — смеясь и с медвежьей грацией притопывая ногами, спросила она.
В такт музыке делая невероятную фигуру, словно вкручивая себя в землю волчком, Михаил закричал:
— Не знаешь? Ну, ты отста-алая!
— А ты продвинутый?
— Я — да!
— Тогда скажи мне, кто такие эти «мажоры» и «мажорки»?
— Хозяева!
— Хозяева? — удивилась она.
— Да, я их так называю. Это те, которые имеют все ничего не умея! Те, которые только клубятся, тусуются и оттягиваются по полной программе! Спиногрызы! Печенкоеды! Кровососущие своих родителей!
Валерия слышала о таких, но никогда о них не задумывалась: они ей были не интересны. Она с ними попросту не соприкасалась: они сами по себе, она сама по себе. Теперь же Валерия огляделась вокруг и увидела то, чего раньше не замечала: все одеты чрезвычайно дорого, в их глазах что-то странное — яростное и одновременно тупое, нарочито безжизненное, в движениях отвязность назойливая…
Она вспомнила, как недешево это обходится: просто находится среди них, золотых. Просто постоять рядом с этими детками, подрыгаться здесь, в этом вертепе стоит немалых денег…
— А кто же за этих «мажоров» и «мажорок» работает? — наивно спросила она.
— Хочешь сказать — ворует? — вернул ей вопрос Михаил, снова ввинчивая свое гибкое тело в пол.
— Почему — ворует? — закричала Валерия, пытаясь повторить это его заразительное движение.
В ответ прозвучали очень странные слова:
— Потому, что столько, сколько они тратят, в вашей стране заработать абсолютно невозможно.
Валерия была захвачена музыкой и танцем, грохот стоял уже не в ушах — в мозгах — а потому она не осознала, что Михаил назвал Россию «вашей страной». Не осознала или не обратила внимания, значения не придала, может он оговорился, может она не так поняла…
— Хорошо, — согласилась она, — тогда кто за них ворует?
— Родители! — перекрывая дискотечный шум, крикнул Михаил и затрясся в каскаде каких-то немыслимых движений.
Валерия попробовала сделать такие же, но у нее не получилось. Получились другие, неуклюжие, но молодое здоровое тело просило, требовало любых, любых движений. Валерия не ограничивала себя, старательно дергала плечами и животом, настойчиво подражая Михаилу. Она наконец увидела, оценила, как он танцует и залюбовалась. Даже восхитилась. Ей было весело. Ему тоже.
— Танцуют мажоры и мажорки! — кричала она, изо всех сил вращая бедрами.
— Да! Да! — вопил он, посылая себя в новый каскад конвульсий. — Трепещите рабы! Трепещите!
— Мажоры и мажорки! — старалась перекричать его и музыку Валерия.
— Мажоры и мажорки! — не отставал и он от нее. — Мажоры и мажорки с цинизмом в любви!
— С цинизмом в любви! — вторила она, мысленно поражаясь: «Как он танцует! Как танцует!»
— С экстази в крови!
— С экстази в крови!
— С Диролом в зубах! С мобильными в руках! Под тупое техно танцуют! Танцуют! Танцуют!
— Танцуют! Танцуют!
Михаил вдруг остановился, окинул презрительным взглядом толпу и сказал:
— Знаешь, мне здесь противно. Уйдем?
— Уйдем? — растерялась Валерия, но, тут же махнув рукой, радостно согласилась: — Уйдем!
И они ушли. Михаил поймал такси. Они катались по городу. И целовались. Валерия первая поцеловала его, сама. Он ответил, пугаясь того, что ему хорошо. Хорошо с ней, черт возьми! Хорошо, с этой верзилой! Намного лучше, чем с Лизой.
Да-да, он подумал именно так, он их сравнил.
Катались долго, пока не распухли губы, пока не взбунтовался таксист и пока не опомнилась Валерия.
— Мишка, — закричала она, — ты же бездну денег потратил!
— Вот-вот, — проворчал таксист, — а платить кто будет?
— Я заплачу, — выгребая последнюю мелочь, успокоил его Михаил.
И они вышли. Вышли где-то на окраине, в каком-то спальном районе, даже сами не поняли где — так казалось Валерии. Вышли, долго бродили среди каменного однообразия, поражаясь унылости этого, будто другого города. Словно и не Москва: облезлые балконы, оклеенные обрывками объявлений двери, бьющий в нос, нашатырный душок подъездов, сладковатая вонь мусоропроводов…
— Думаешь, они в нищете живут потому, что меньше нас заработали? — неожиданно спросил Михаил.
Счастливая Валерия пожала плечами, мол мне не до этого. Он сам ответил на свой вопрос.
— Они живут в нищете не потому, что меньше нас заработали, а потому, что больше нас пропили, — зло сказал он и изумился: — Что за народ? Что за страна?
Валерия возмутилась:
— Знаешь что, Миша, ты мне надоел! Почему ты все время кусаешься?
И снова зазвонил его сотовый.
— Да, Дэн, я занят сейчас, потом перезвоню, — нервничая, гаркнул он в трубку и обратился к Валерии:
— Я не кусаюсь. Я сержусь на них за то, что ленятся, боятся напрячься. Ненавижу тех, кто ищет в жизни одних наслаждений и находит их только в бутылке или на конце иглы. Здесь, в этой стране поразительно много таких, безразличных даже к себе. Настоящих трудяг слишком мало. Им не вытащить из безобразия эту большую страну. И хитрые, но беспринципные этим пользуются. Я не могу этого видеть!
