А он схватил ожерелье, на ладони взвесил, сунул в карман шинели — и прочь пошел.
— Опишите вашего гостя, — Гена Чухонцев им сказал.
— Что ж тут описывать, родной! Сам, что ли, его не знаешь? — Так нам Мария Антоновна ответила.
А сын-инвалид, урод с промятым черепом, засипел матери в ухо:
— Думай что говоришь, старая дура! — потом нам с Геной: — Не брали у нас ничего, уважаемые работники прокуратуры, не брали ничего! Мы сами этот жемчуг, наверное, потеряли. Да и не видел я отродясь никакого жемчуга, может, его и не было!
И невестка-психопатка кричит:
— Вы не слушайте ее! Никто к нам не приходил, а браслеты она пропила, пропила!
Мы спустились по щербатой лестнице, сели в машину, и Гена ударил себя кулаком по ладони и сказал, что однажды он его достанет. Актер этот мазурик или шофер, депутат или работник мэрии, — но однажды Гена его достанет, вытащит на свет. А когда достанет, заставит его сожрать эти браслеты, в глотку ему засунет это ожерелье!
— Едем отсюда, не могу я смотреть на этих запуганных уродов!
Мы ехали по спящему городу, и за всяким окном мне мерещились затравленные люди, которые только и ждут полночного гостя, чтобы упасть на колени и высыпать последнее: не тронь только, пощади!
Татарников открыл нам дверь, и Гена сказал ему:
— Помогите, Сергей Ильич!
Татарников уже и не удивлялся, встречая нас, а сразу приглашал на кухню, выставлял граненые стаканы и тарелку с сыром. Другой закуски Сергей Ильич не признавал, но сыр в холодильнике имелся. Бутылку мы открыли, по стаканам водку разлили, но пить не стали — Татарников захотел сначала выслушать рассказ. Он, по обыкновению, закурил, сощурил глаза, принялся пускать желтые кольца.
Гена изложил события, присовокупил версии.
— Вам очень хочется его поймать? — Татарников спросил.
— Очень.
— Тогда попробуйте представить себе, кого вы ловите. Что это за человек такой, который обирает бабок по спальным районам?
— Отлично представляю! — сказал Гена Чухонцев. — Это — ну, скажем так, сравнительно мелкий чиновник. Порученец при министре, краевой депутат, работник мэрии, мелкая, в сущности, сошка. Он видит со стороны красивую жизнь большого начальства, завидует. Ему-то взятки никто не понесет — чином не вышел, кто ж ему даст. Он знает, сколько берет его непосредственный шеф, — и ему завидно. Я, Сергей Ильич, даже могу вообразить его разговоры дома, с женой. Она ему говорит: Вася, ты что, хуже всех? Другие вон сколько несут — а ты, Вася? И вот зависть и желание жить на широкую ногу толкают Васю на преступление.
— То есть мелкий чиновник виноват, потому что хочет красть так же, как его начальство, — но за начальством вы, насколько понимаю, не охотитесь? Запутанная логика.
— Жизнь запутанная, — развел руками майор Чухонцев. — Начальство ворует, но гуляет на свободе, — верно. А этого мерзавца я сыщу и посажу. Но ведь рассудите, Сергей Ильич, все-таки мерзавец-то виноват больше, чем его начальник. Начальник берет взятки у тех, кто может эти взятки дать. Он изымает излишки, если разобраться. Деньги несут промышленники, банкиры, буржуи всякие. С таких и взять не грех. А этот обирает нищих, чистит бедноту.
— Действительно, бедных грабить прибыльнее.
— И легче, — сказал я.
— Чинопочитание у нас в крови, Сергей Ильич! — сказал Гена Чухонцев. — И не хочешь кланяться, а позвоночник сам собой гнется. Я думаю, жулик рассудил: если я при виде начальства в штаны писаю, так и любой другой тоже в штаны написает. Вот и надо людишек на этом страхе подловить. Страх — это сила!
— Страх — сила реальная… — Историк пускал кольца дыма к потолку, и под потолком уже собралась плотная желтая туча.
— Короче, самозванца ищем, — сказал Гена. — Вот скажите нам, есть ли в истории рецепт, как самозванцев ловить?
— Определить, кто самозванец, довольно трудно, — задумчиво сказал Татарников. — Часто бывало, что самозванец получал легитимность постфактум. Например, черные полковники, генерал Пиночет или генерал Франко.
— Какие еще черные полковники?
— В послевоенной Греции монархия оказалась дискредитирована, социализм не прошел, фашистов прогнали — и в качестве прелюдии к демократии посадили править хунту. Черных полковников боялись, и либералы всего мира выражали протест. И генералов — Франко с Пиночетом — тоже не любили. А потом что-то с миром произошло, и самозваные полковники с генералами вдруг стали хорошими. И Франко сделался прогрессивным, и черные полковники симпатичными.
— Какая здесь связь, Сергей Ильич?
— Никакой связи нет. Теперь черных полковников не осталось, повсеместно только голубые — ведомство такое, с лазоревыми погонами.
— Сергей Ильич, — сказал я историку, — давайте опрокинем по одной. Отвлеклись от темы. Ну их к бесу, черных полковников, и генерала Франко поминать не будем. Вы нам другой пример из истории подкиньте — когда было, чтобы лакей притворялся барином? Приехал в город мелкий мошенник, притворился важным чином, денег насобирал. Все это уже однажды описано.
— Сюжет лихой, спору нет. А чем кончается ваша история?
— Как это — чем? — удивился я. — Тем, что майор Чухонцев его разоблачит и посадит.
— Мне иная концовка мерещится. — И Татарников пустил кольцо желтого дыма.
Как это часто бывало в наших беседах, я вдруг почувствовал, что Татарников знает ответ. Концовка нашей истории ему была ясна! Что-то мелькнуло в его серых глазах, но он не добавил ни единого слова, курил, смотрел мимо нас на книжные полки в коридоре. Гена нервничал, тикали кухонные часы. Надо размочить разговор, бойчей пойдет, подумал я. Я разлил водку, подвинул историку стакан.
— Пример из прошлого дайте! Когда мелкий чиновник большим притворился?
— Врач Бирон управлял Россией, было такое.
— Так-так-так. А еще кто?
— Меньшиков был не знатных кровей, а князем стал.
— Ближе! Сужается круг! Возьмем воришку!
Татарников поднес стакан к губам, но пить не стал, подержал стакан, поставил на стол.
— То, что происходит, трудно квалифицировать как воровство. И это не вполне вымогательство. Я бы квалифицировал это как сбор дани. Вы ищите не преступника, ищите человека, присвоившего себе право мытаря. А кто может себе такое право присвоить?
— Вот именно, кто?
— Когда в отечестве наступают трудные времена, вопрос налогов делается самым важным. Про римского императора Веспасиана, который ввел налоги за пользование уборными, вы, должно быть, слыхали. Его фразу «Деньги не пахнут» повторяют все. Пользуешься отхожим местом — плати! Но вот чего вы, полагаю, не знаете, так это того, что Веспасиан объявил Иудею своей личной собственностью — не государственной, а личной, заметьте. И налоги с Иудеи он взымал исключительно в свой личный карман. Вы вообще представляете себе, что такое налог?
— За то, что живешь в обществе, надо обществу платить! Дороги государство строит, зарплату чиновникам платит, армию содержит. — Это майор Чухонцев сказал.
Гена Чухонцев на службе у государства состоит, и говорит в ответственных случаях разумно и правильно.
— Верно, голубчик, — ответил ему Татарников. — Сбор налогов — это самое важное, что бывает в государственной жизни. Если провинция, или город, или частное лицо уклоняется от податей — тут же становится первым врагом государства, страшнее внешнего врага. Думаете, для чего ходил царь Иоанн на Новгород? Пресечь сепаратизм, голубчики, то есть устранить самостоятельную экономическую политику. Права, свободы, новгородское вече — это слова, такая же туманящая воображение риторика, как борьба за права человека в прошлом столетии. Подлинная причина разгрома Новгорода самая банальная: налоги купцы не так платили! Из шести тысяч купеческих дворов было разрушено пять тысяч — и купцы поняли, что платить надо.
— А я думал, они за свободу боролись, — сказал я.
— Что такое, по-вашему, свобода? Свобода боярина — брать с крепостных, свобода крепостного — уклониться от уплаты. Потому и прижимали бояр при Иване Грозном — чтобы не могли они обирать своих рабов, сам царь намерен этим заняться. Именно царь Иоанн Васильевич упразднил систему так называемых кормлений — и централизовал налоги, чтобы не местные бояре драли с крепостных три шкуры, а он сам, своею собственной дланью шкурки обдирал.
— Сергей Ильич, — прервал я Татарникова, — про царя Иоанна, новгородских купцов и черных полковников нам будет очень интересно как-нибудь послушать. Специально соберемся и послушаем лекцию! Но вернемся, прошу вас, к нашему делу.
Татарников словно не услышал меня. Он продолжал говорить с упрямством и настойчивостью.
— Царь сам устанавливает, какие налоги возьмет и на что истратит, — ему видна общая картина событий. Он знает, что из церковных колоколов он будет лить пушки, из подушного налога построит крепости, а из прогрессивного отремонтирует царские палаты. Народ не прекословит — несет, что прикажут. Но царю и императору всегда мало! Мало! И денег мало, и власти тоже не хватает! Чего много — это людей, а денег всегда в обрез! Он богат, баснословно богат, у него есть все, он забрал уже последнее. Но он знает свой народ! Он хорошо его изучил! Он уверен, что у людишек есть подкожные резервы, которые можно изъять, всегда найдется, где еще можно пошарить! Надо знать, где надавить, и деньги будут! Можно цену на водку приподнять, можно налог на отхожие места ввести, можно учинить продразверстку — есть методы! Пойти по домам с приставом и трясти обывателей, трясти!
