— Вы так не шутите. Аскольд — это я. Я легко это могу подтвердить, мне только нужно связаться с Москвой. Мой дядя…
— Еще и дядя! — трагически сказал инспектор, которого кажется, все это стало забавлять. Его припитых коллег — тем паче.
Аскольд чувствовал насмешку, но доза героина, обычно в сочетании с даже самым невинным алкоголем действующая как рвотное, сейчас только замутила сознание, и Андрюша, как заученный урок, повторил:
— Да, мой дядя. Я думаю, вы знаете Вишневского Романа Арсеньевича? Он олигарх. Между прочим, зря смеетесь: когда несколько моих клипов сняли с музыкального канала, — Аскольд назвал канал, — дядя взял да и купил весь этот канал целиком.
— Да что ты смотришь на этого клоуна, начальник? — спросил толстяк-«мериновладелец». — Не видишь, что ли — узюзился и гонит. И машину мою по пьяни дербалызнул. У него, небось, и прав никаких нет на вождение. Прав действительно не было, и потому слова толстяка были восприняты с большим энтузиазмом, нежели казавшийся болезненным бредом рассказ незадачливого «князька» о купленных его дядей-олигархом телеканалах, с которых якобы снимали клипы Аскольда.
— Все понятно, — сказал инспектор, — по-моему, нужно дождаться, пока Иван Филиппович вернется, а мы к тому времени вызвоним владельца этой машины. Пусть приезжает сюда и опознает. При нем и этих допросим. А пока…
— Э, товарищ генерал! — выговорил Мыскин, чувствуя, что дело принимает нехороший оборот. — Вы все не так поняли. За что нас задерживать? Мы же сами к вам пришли. Мы ничего не делали. Мы же сами к вам пришли, а разве тот, кто виновен, разве он сам… ик!
Предательский акт икания наступил на горло оправдательной песне Алика. Лейтенант не стал больше его слушать, а, сняв трубку, сказал:
— Тут двое подозреваемых в угоне с последующим умышленным ДТП. Без прав, в нетрезвом виде. Так что полный набор. Суньте пока их в обезьянник, а как майор приедет с дачи, будем шухер наводить.
Поникшего и обмякшего Алика и выдирающегося Аскольда под конвоем препроводили в «обезьянник», то есть в местное отделение милиции за решетку. А лейтенант взял трубку и произнес:
— Ну что, нашли этого Нищина? Что? А… уже едет? У него что, несколько машин? Ну-ну. Пусть едет.
* * *
За решеткой Андрюша неожиданно успокоился и обмяк. Он скорчился на лавке, обняв колени руками, и замолчал. Молчание длилось минут пять, пока наконец Алик не сказал:
— Ну вот, кажется, немного влипли. Ну, почему ты не помнишь телефонов своего дяди или хотя бы какого-нибудь там этакого… ну вот, ты меня понял.
— Понял, — машинально откликнулся Андрюша. — Ну что ж, понятно. Может, так оно и надо?
Мыскин промолчал. Если бы на его месте был Сережа Воронцов, начитанный Сережа, то он не преминул бы процитировать Васисуалия Лоханкина из «Золотого теленка», который вот с таким же жертвенным видом тонко страдал: «А может, так и надо? Может быть, это искупление, и я выйду из него очищенным? Не такова ли судьба всех стоящих выше толпы людей с тонкой конституцией? Да, так надо!»
Но Мыскин не стал сотрясать цитатами сырой воздух «обязьянника». Его необоримо тянуло в сон. Выпитое пиво, казалось, отяжелило тело, веки стали свинцовыми, и через некоторое время Алик оказался в положении Вия, говорившего:
— Поднимите мне веки, не вижу.
Но Алик не стал просить об этом. Утомленный и огорченный, он завалился на лавку и заснул под мутным и остолбенело-укоризненным взглядом своего сиятельного сотоварища по несчастью.
Принц же, словно придавленный случившимся, впервые почувствовал себя простым смертным. Никогда еще не случалось так, чтобы его, Андрея Вишневского, обидели или ущемили в правах. Уж слишком внушительная и влиятельная родня у него была. А тут какие-то менты, каждый из которых не стоил и ногтя начальника дядюшкиной секьюрити Адамова, сажают его, суперзвезду шоу-бизнеса, в кутузку, в «обезьянник». Аскольд и не знал, что существуют такие помещения, в которых было бы так погано. Он вообще с трудом представлял, как можно существовать без кондиционера, без джакузи… а тут его лицом к лицу поставили с таким вопиющим убожеством, что Аскольда чуть было не вывернуло наизнанку. Он с отвращением покосился на храпящего Мыскина. В голове мутилось. Принц спрыгнул со скамьи, а потом вдруг тряхнул решетку и на ленивый вопрос дежурного: «Чего тебе!» — оскалил зубы и с такой гримасой решительно завалился на скамейку и заснул свинцовым сном незаслуженно оскорбленного праведника.
Ему снился Лазурный берег, самопроизвольно танцующие радиомикрофоны и шпиль Петербургского адмиралтейства, почему-то торчащий горизонтально и, как шампур, насаживающий на себя несколько скалящихся в глупых усмешках голов. Одна из них клацнула зубами и спросила:
— Ну и где?…
— Что — где? — ответил Принц и тут же почувствовал боль. С болью пришло осознание того, что это уже не сон. Не открывая глаз, он сделал попытку выцедить какое-нибудь ругательство посквернее, но тут его внушительно вытянули резиновой дубинкой. Его ни разу не били резиновой дубинкой, но он почему-то распознал ее безошибочно.
— Вставай! — рявкнули над ним.
Принц поднялся и начал продирать глаза. Из окружавшего его тумана и выступающих из него мутных полукружий в желтой дымке начали проступать контуры фигур. Лица. Ближе всех к нему выкристаллизовался высокий грузный майор милиции, с желтым лицом и выпуклыми водянистыми светло-голубыми глазами.
Эти-то глаза он свирепо пучил на Аскольда.
— Чего? — выговорил Андрюша Вишневский.
— Он еще спрашивает — чего! — застрекотал майор. — Он еще и спрашивает! Мне тут доложили о твоих художествах, так я вообще не понимаю, почему ты так мирно спишь, когда тебе давно в КПЗ на дюлях кататься пора! Он повернулся к нескольким мужчинам, стоящим у открытой решетки «обезьянника», и бросил:
— Ну… этот?
— Да как же, как же! — ответили ему, и Аскольд с неприятным покалывающим холодком в спине узнал своего «папашу» Гришку Нищина. — Этот!
— Выдумщик он у вас. Он тут говорил, что он звезда эстрады Аскольд, что его дядя и тетя — олигарх, ну и все такое, — хмыкая, сказал майор.
— Да какой он, бляха-муха, там… это мой Сережка, что ж я, не узнаю его, что ли? Он с детства такой немного трехнутый, так что вы на него внимания не это… Он нажрался, спер мою машину и свалил из города.
— Да какой ты мне отец… тупая скотина! — отозвался Аскольд.
— Нехорошо это, товарищ Нищин, — обращаясь к Гришке, проговорил майор. — Наскандалили они тут. Вот, товарищу «Мерин» помяли. Без прав и в нетрезвом виде ездили. Нехорошо это. Дело боком выйдет. Под несколько статей подпадает, так что…
— Не блуди, майор, — оборвал его еще один голос, и Аскольд с ужасом узнал в говорящем руководителя своей подтанцовки Курицына-Гриля. Но таким суровым, сосредоточенным и мрачным он еще никогда его не видел. За спиной Гриля стоял исчезнувший было наладчик аппаратуры Василий Рукавицын. Вся банда в сборе, тоскливо подумал Аскольд. Гриль меж тем говорил:
— Не блуди языком-то. Нечего просто так трепаться. Что он заварил — мы расхлебаем.
— Вот об этом я и говорю, — бодро сказал майор. — Расхлебывайте. Я вижу, у вас к этим товарищам искренняя привязанность. Это хорошо: товарищам надо помогать. Так что пятьсот — и они свободны, как ветер.
Такого наглого вымогательства видеть еще не приходилось.
Курицын переглянулся с Василием и произнес:
— Пятьсот? Ты, кажется, сказал: пятьсот? Так, майор?
— Ну да.
— Это в смысле — полштуки в гринах, так, что ли?
— Могу взять в фунтах стерлингов, — изощрился в остроумии майор.
Курицын пожал плечами, а Аскольд заорал в ужасе:
— Не отдавай им меня, майор! Я тебе в три раза больше заплачу, только дай добраться до Москвы!! В тридцать раз больше!!! Ннну та-ва-рищ майор!..
— Не товарищ он тебе, — сухо сказал Гриль. — На, держи, майор!
И из рук в руки перекочевала купюра. Майор сладко улыбнулся, но, впрочем, счастье его было недолгим: он разглядел, сколько недодал ему Гриль против условленной суммы. Желтое лицо дернулось, над выпуклыми глазами зашевелились, как пепельные гусеницы, брови:
— Э, ты не шути, мужик, — сказал он, сурово глядя на Курицына, — а то смотри, самому приляпаю сколько надо. И там мужик сидит в «Мерсе» — он еще от себя добавит.
— Пошли, — не обратив внимания на гнев майора, сказал Курицын и взял Аскольда за рукав. Конвульсивным движением руки тот вырвался и в панике закричал:
— Отойди… отойди от меня, гнида! Думаешь, я не понимаю теперь, кто устроил всю эту вакханалию в «Белой ночи»? Да ты и устроил, Гриль! Ты!!! А этот твой Рукавицын, настройщик хренов, наверняка напихал пластита в аппаратуру! Отойди!!
— Человек не в себе, — снисходительно пояснил Курицын майору, который, вместо того чтобы обнаружить в своей пухлой руке полтысячи затребованных долларов, обнаружил сардоническо-окоченелую физиономию Бенджамина Франклина на одной-единственной сторублевой купюре. Майор подскочил к решетке и преградил путь Грилю со словами:
