— Ты учился в Америке, небось?
— Да нет, в Москве. Хотя дядя с папашей хотели меня пристроить куда-нибудь в Гарвард: дескать, такой здоровый оболтус, а ни хрена не знает и не умеет. Ну и дальше про ларек: эта шалава, которая там за продавщицу, торкнулась в мою сторону, аки глухой тетерев, а потом подставила стул и полезла за этим вином на самую верхнюю полку, чтобы, значит, узнать, сколько там градусов. А я тем временем кассу вычистил… Копперфилд удавился бы собственными пейсами, увидь он мою денежную реформу… и говорю так вежливо, аж в боку закололо: ну что, сколько процентов спирта на-гора выдали доблестные североосетинские виноделы? Она свою харю поворачивает и говорит: одиннадцать, совершенно верно. А я говорю: ах, какая незадача, а я думал, что оно безалкогольное… я же за рулем. И пока она свои зенки растормаживала, я уже поворот оверштаг — и полный адью. И ручками так на прощание сделал, как я своим гребаным поклонничкам махаю, когда ухожу со сцены.
— А воровать кто тебя учил? — смеясь, спросил Алик Мыскин, размазывая грязь по потному лбу еще более грязным пальцем.
— Ну-у-у, — обиженно протянул Аскольд, — полегче на поворотах. Воровать?! Да это разве воровать? Да я уже ничего не ворую с тех пор, когда проездом в Питере в каком-то клубе напился, кокса обдолбался и обчистил «Руки вверх»… которые там Потехин и Жуков… знаешь, да?
— Это клип такой… с голыми телками… где там еще «где взяла такие ножки», сиськи и жопу? — припомнил знаток русской эстрады Александр Иванович Мыскин.
— Да, что-то в этом роде.
— Ладно, оставим душеспасительные покаяния. Почапали на заправку. Но если там какая-нибудь драная очередь, я им устрою «Галлину бланку буль-буль»!!
Аскольд засмеялся:
— Это типа как в светском анекдоте: идет Ростропович и песенку напевает: «Галлина бланка буль-буль, буль-буль!». Встречает его… ну, там какой-нибудь пианист Женя Кисин и грит: «Что, Мстислав Леопольдович, супчику покушали?» — «Да нет… просто моя грымза в блондинку перекрасилась, ну, я ее и утопил на хер!!»
— А в чем смысл? — недоуменно спросил Алик.
— А в том, болван, что жена Ростроповича — Галина Вишневская, моя однофамилица, кстати. Имя — Галина, блондинка… по-итальянски, что ли — Бланка… вот тебе и буль-буль!
— А-а-а… хо-хо-хо!!
И Мыскин дал по газам. Они поехали искать заправку.
* * *
Самые нехорошие подозрения Алика, к несчастью, оправдались. У едва ли не единственной на весь городок функционирущей автозаправки собралась здоровенная очередь автолюбителей, жаждущих заправиться. Алик громко выругался и тут же порекомендовал «звезде» сбегать за «заправкой» в ближайший ларек, а сам пристроился в конец очереди.
— Ладно… давай иди за бухлом, — напутствовал он Аскольда. Тот в странной заторможенности глянул на Алика Иваныча, а потом провел ладонью по лбу и произнес:
— Интересно, а в этом городишке можно срастить, если не «кокс», то хотя бы «эйч»?
— Героин?
— Ага, — выдохнул Аскольд, и Мыскину хватило одного взгляда, чтобы понять: этот парень очень хочет «шмыгнуться». То бишь пустить себе в ноздрю или по вене какую-нибудь отраву.
…Он вернулся через полчаса, и Алику снова хватило только одного взгляда, чтобы понять: и в городке с милым сердцу названием Богородицк можно найти наркотики, причем даже человеку, который попал в город впервые. На лице Аскольда блуждала бессмысленная улыбка, а взгляд широко распахнутых мутных глаз с точечными зрачками был неуловим и туманен.
Мегастар принес с собой пакет, набитый едой, пивом и водкой. Водка предназначалась Мыскину, пиво намеревался потягивать и сам Аскольд. Да и поесть не мешало бы.
К исходу часа путешествующему дуэту стало совсем весело. На причину этой веселости ясно указывала куча опустошенных бутылок из-под пива и одной водки, честь опорожнения которой взял на себя Алик. Аскольд же высовывался из окна и бессмысленно орал оторопевшим соседям по бензиновой очереди:
— Скорый поезд Нагасаки — Лондон — Чикаго прибывает на третью платформу… КПСС! Гражданин Воробьев, просим не испражняться на рельсы! Положение угнетенных нацменьшинств в Республике Зимбабве и острове Папуа — Новая Гвинея требует немедленного введения урр… уроков закона Божьего… Леди Винтеррр-ым-м-м. У моей милашки в-в жопе рразоррвалась клизьма… пррризрак бродит по Европе… призрак коммунизьма!!
Автолюбители начали проявлять признаки возмущения и закипать, как плохо заваренный старый самовар.
Мыскин же вышел из машины и начал кропить из бутылки «Старого мельника» капот стоящей за ними красной «Нивы», водитель которой особенно возмущался.
— Да ты что ж это творишь, сука? — крикнул в окно водитель.
— Раз упал метеорит, — доверительно сообщил ему Мыскин, пошатнувшись и пнув для удержания равновесия колесо «своей» машины, — а под ним еврей лежит. Это что же за напасть — негде камушку упасть!!
К тому времени почти подошла их очередь. Осталась буквально одна машина, и Алик Иваныч, бормоча под нос веселую разноязычную непотребщину и одновременно уверяя Аскольда, что на выборах в Госдуму лично он, полноправный член российского электората Мыскин А. И., никогда не голосовал и не будет голосовать за гражданина Вишневского Р. А., уже начал отворачивать крышку бензобака. Потом он передал эту миссию Аскольду, а сам помчался платить за бензин.
И тут началось подлинное веселье. В бензиновую очередь нагло въехал 320-ый «Мерседес» с питерскими номерами и затесался прямо в гущу машин — да так удачно, что тут же подошла его очередь заправляться. Аскольд, которого такая наглость просто-таки взбеленила, подскочил к лениво вылезшему из «Мерса» толстяку с оплывшей толстой мордой безнадежно заевшегося бульдога и рявкнул тому в самое ухо:
— Куда это ты прешь без очереди… ряха пуленепробиваемая? Ты, Suomi Finland perkele?!
— Не моя это тема — с педальными лохами банковаться в этой месиловке, — абсолютно невозмутимо ответил тот, и Аскольд ощутил на себе презрительный взгляд маленьких поросячьих глазок. Да, выглядел звезда эстрады не ахти. — Отойди от шланга, ты, синерылая тварь.
— Ах, вот как! — воскликнул Аскольд, и в глазах его сверкнули веселые злые искорки. — Ну ладно, падла!
— Ты что делать-то собрался? — встревоженно крикнул ему возвращающийся Алик.
— Увидишь!
И Аскольд с отчаянно горящими веселыми глазами сдал чуть-чуть назад, едва не ткнувшись в передний бампер уже пострадавшей от его идиотизма «Нивы» — а потом резко выжал газ. «Копейка» Гришки Нищина сорвалась с места, как выпущенный из пращи камень, а потом со скрежетом врезалась в багажник «Мерседеса».
Толстяк-хозяин подскочил на месте со шлангом в руке и бросился к безмятежно и пьяно улыбающемуся Мыскину, который выходил из машины, зажав в руке бутылку пива — последнюю, которая оставалась, — и на бегу заорал:
— Стоять, чмо!!
— Да я никуда и не бегу, — спокойно сказал Аскольд. В воздухе мелькнул мощный кулак возмущенного мерседесовладельца, но по странному стечению обстоятельств он разминулся с ухмыляющейся физией вышедшей в народ «звезды»; Принц резко рванул дверь «Жигулей» от себя, и толстяк с подбитой коленной чашечкой подпрыгнул на месте от боли, словно исполнял ритуальный каннибальский танец, и тут же получил мощный удар прямо в причинное место и, согнувшись, упал на теплый асфальт.
— Заправься, — сказал Андрюша, меланхолично подбирая с земли выроненный счастливым владельцем «Мерса» шланг и засовывая в перекошенный от боли рот толстяка. — Жалко, бензин еще не пустили. Как говорится, кушай яблочко, мой свет, благодарствуй за обед.
Мыскин выпучил на Аскольда глаза, а потом захохотал.
— Слышь, ты… жирный. В качестве компенсации можешь забрать этот копеечный лимузин. Дарю, — сказал Аскольд, присаживаясь на переднее сиденье расквашенной «01» Гришки Нищина. — Дал бы тебе ключи, да у самого нет. Пойдем, Алик.
Он хотел было встать, но тут произошло что-то странное. Он судорожно вцепился пальцами в бардачок, всадил в пространство перед собой какой-то ополоумевший мутный взгляд, а потом в криком: «Какая же я сука… сука!!. сука!!!» — несколько раз ударил обоими кулаками в лобовое стекло «копейки» так, что на суставах выступила кровь. Аскольд ткнулся лбом в бардачок и, содрогнувшись всем телом, вдруг зарыдал на глазах оторопевшего Мыскина — зарыдал жутко, без слез, с раздирающими горло хрипами.
— Да ты что? — пробормотал Мыскин, касаясь его. — Э… Андрюха… что это за плачи Ярославны на Путивльской стене?
Тот опомнился так же молниеносно, как поддался этой необъяснимой и мгновенной истерической слабости. Выпрямился, шевельнул сухими губами, и беззвучное это движение в глазах Алика, умеющего читать по губам, сложилось в короткую фразу:
