Последние имена меня как громом поразили. Вот те раз! Алиция нас подозревала!
Я смотрела и глазам своим не верила, потрясенная до глубины души. Наконец в моей замороченной голове словно молния сверкнула. Она нас подозревала… Ну как же! Должна была знать о наших вылазках в Шарлоттенлунд. Может, не столько подозревала, сколько беспокоилась, как бы мы не впутались в сомнительные делишки, если уже не впутаны! Боже милостивый, Алиция, настоящий верный друг, позволила мне самой разобраться в этой афере таким манером, чтобы мы с Михалом себе не навредили! Даже после смерти опекала нас.
Долго я сидела, терзаясь мрачными мыслями, еще немного, и пришла бы к выводу, что это я виновата в ее гибели. Так или иначе, Алицию не воскресить. Тем более мне надо довести дело до конца!
Перед тем как приступить к очередному умственному подвигу, я решила отпустить на волю Норвежца, который к тому времени переключился на французские журналы по архитектуре и рассматривал их с живейшим интересом.
– Теперь можно будет снять квартиру в Париже, – мечтательно сказал он. Все мои треволнения каким-то чудом его вовсе не коснулись.
Заверив меня, что я и впредь могу на него рассчитывать, он оставил свой адрес и телефон и умчался разве что не приплясывая.
А мне было не до веселья и даже не до сна. Я закрыла за ним двери на все возможные засовы и снова погрузилась в размышления.
Последнее письмо Алиции могло предназначаться только одному человеку: Лешеку Кшижановскому. Его участие в афере не вызывало никаких сомнений, как и участие Лауры. После смерти тетки – Алиция тогда уже вернулась в Польшу – отпала одна из причин ее молчания.
Теперь ее удерживала лишь давняя дружба с Лешеком, остатки прежних чувств к экс-возлюбленному и – вот уж парадокс! – тревога за меня. Если добавить к этому вполне понятный страх за свою жизнь, то странно еще, как она вообще не свихнулась!
Мне предстояло обдумать две версии. По одной, Лешек каким-то образом смог выйти из игры и его персона уже не была для Алиции сдерживающим фактором, соответственно возросло беспокойство Лауры и ее сообщников. Алиции оставалось лишь объясниться со мной, и ничто бы уже не помешало ей нарушить обет молчания. По другой версии, Алиция все-таки обнаружила перед давним другом некоторую осведомленность и тот, боясь за свою шкуру, заставил ее умолкнуть навеки.
Первый вариант меня устраивал больше. Я знала Лешека, с большим трудом, но все-таки могла представить его в роли контрабандиста, каждый сходит с ума по-своему, – может, ему наскучило просто так бороздить моря, захотелось острых ощущений, но что-что, а роль убийцы подходила Лешеку как корове седло. Да еще убийцы матерого, ведь тот тип на яхте сам по себе в воду не свалился. Это уж ни в какие ворота не лезет! До сорока лет слыть рыцарем без страха и упрека, чтобы потом в одночасье обернуться отъявленным убийцей!
А впрочем, чего только на свете не бывает, полностью исключить такой вариант нельзя…
Ведь если не Лешек, то кто? Не лично же Лаура! Какой-нибудь наемник давнего возлюбленного? У Петера Ольсена алиби, правда очень уж смахивающее на инсценировку – расписано будто по нотам. После того как Алиция была усыплена, он мог к ней вернуться. Вот только для этого ему пришлось бы раздвоиться. Ясно одно: просидел он ту ночь у всех на глазах не без умысла.
Нет, сама я этот орешек не разгрызу. Что мне, собственно, теперь остается? А вот что: пойти к тому человеку, фамилию и телефон которого меня заставили затвердить еще в Варшаве, и передать ему все сведения о подозрительных лицах. Даже если сведения не подтвердятся, дальше пусть уж голова болит у датской полиции. Во всяком случае, лысый недомерок в шляпе не плод моего воображения, его ничего не стоит найти. Возможно, именно он в интимном бандитском кругу известен как Аксель Петерсен, хотя в миру у него другое имя. Остальных тоже разыщут, – небось, получше меня разберутся в немецком тексте…
И все было бы распрекрасно, если б не Лешек Кшижановский и тот ее давний друг сердца. Один бог знает, насколько я права в своих подозрениях. Кого из них Алиция покрывала? Может, обоих? Разоблачать она их, конечно, не собиралась. Что касается моей персоны, то при всем ее покровительстве выйти мне сухой из воды не удастся.
Как же разгрести эти авгиевы конюшни здесь, в Копенгагене, на свой страх и риск? Не везти же такую опасную информацию в Варшаву! Или часть ее попридержать? Ведь если я отдам им письма Лауры, то автоматически всплывет имя Лешека, а вправе ли я допустить такое? Может, с его стороны был просто какой-то случайный грех, вызванный финансовыми затруднениями или чем-то еще, и Алиция всеми силами старалась оставить его в тени?..
Ну что мне делать?
Кто, черт подери, спер у Аниты шампур?..
Долго я так сидела, мучительно ища выхода, пока наконец не надумала еще раз перебрать в памяти все наше житье в Копенгагене. Вдруг ухвачусь за какую-нибудь ниточку? Вдруг придет на ум кто-нибудь из наших общих знакомых, бывающий у Аниты и идеально вписывающийся в ситуацию? Умственная деятельность приносит иногда неплохие плоды…
Больше всего меня стимулировала полная неясность в вопросе с Лешеком и намерениями на сей счет Алиции. Бывший экс-возлюбленный Зютек волновал меня намного меньше. Проведя ночь в размышлениях, я пришла наконец к выводу, что из всех соотечественников, посещавших Аниту, моего внимания заслуживают лишь два человека. Первым было так называемое животное из прачечной, знакомый Алиции, которого она, щадя его кошелек, впустила пожить, вторым же – один таинственный субъект. Животное из прачечной спало в нашей сушилке на надувном матрасе как раз в ту пору, когда у нас жил еще и Михал, так что теснотища была неимоверная. Этот тип увековечил себя в нашей памяти всякими, отнюдь не милыми, причудами. Пользовался моей пишущей машинкой и моей расческой, а потом, когда я ее спрятала, расческой Алиции, выбрасывал шкурки от корейки за шкаф и сваливал вину на Михала, который эту самую корейку на дух не выносил. Я припрятывала от него все, что только могла, поскольку общинное владение имуществом допускаю лишь в разумных пределах. Как-то вечером я читала французский детектив, а Михал, Алиция и животное сидели за столом и беседовали. Языковой барьер не позволял мне с головой окунуться в детективную интригу, и до моих ушей долетали обрывки их трепа.
– Не знаю, что со мной происходит, – говорило животное из прачечной. – Все теряю, посеял шариковую ручку, авторучку, расческу, щетку…
Тут я встрепенулась, внезапно вспомнив, что моя зубная щетка лежит на виду. Я забыла ее спрятать!
– Какую щетку? – вскинулась я. – Зубную? Алиция и Михал разразились хохотом – наверно, их насмешил смертельный ужас в моих глазах.
– Нет, для обуви, – растерянно уточнило животное из прачечной, озадаченное их весельем.
Потом случилась история с ключом. Попасть в дом было для нас делом непростым. Только у меня и у Алиции имелись комплекты ключей – от калитки и от квартиры. От лестничной клетки существовал один-единственный ключ. Калитку закрывали в восемь, лестничную клетку в одиннадцать, а звонков здесь не держали. В приличных датских домах на незваных гостей в такое время не рассчитывают, а званых ждут у калитки, на улице. Мы поделили ключи по-братски, в результате чего мне достались открывавшие калитку и квартиру – я возвращалась поздно, обычно после восьми, и без ключа вообще не имела шансов попасть в дом. Из второго комплекта наш гость, как самая поздняя пташка, получил ключи от калитки и лестничной клетки, а ключ от квартиры обязан был оставлять в прачечной, в коробке от яиц, – для Алиции и Михала, которые возвращались раньше восьми.
Однажды меня пригласили в гости к одной из сотрудниц, вечеринка затянулась, и я взяла такси, чтобы попасть в дом до одиннадцати, пока еще не заперли лестничную клетку. Увы, не успела. Со двора в прачечной виднелся свет, и я потопала перед домом каблуками, собиралась даже запеть что-нибудь вроде краковяка, чтобы обратить на себя внимание, но тут на лестнице зажглась лампочка и ко мне спустился Михал. Лицо его выражало какое-то непонятное удовлетворение, он шагал по ступенькам впереди меня и с ехидством бормотал себе под нос:
– Хотел бы я посмотреть, что теперь будет, Алиция там, наверху, хотел бы я посмотреть…
Я ничего не понимала, а на мой вопрос он не ответил, бубнил свое как заведенный. Поднявшись на пятый этаж, я с удивлением увидела, что в квартире темно, а Михал нырнул в прачечную. Я пошла за ним и на пороге от неожиданности даже рот раскрыла.
Алиция сидела на полу, на подстилке, где обычно спало животное из прачечной, – сидела в шляпе, с сумкой и зонтом в руках. Михал снимал с ее содрогающихся плеч какую-то косматую пелерину. Начитавшись как раз в ту пору романов Агаты Кристи, я было подумала, что животное скоропостижно скончалось и Алиция оплакивает его останки. Я слегка встревожилась, но в следующую секунду убедилась, что никакого трупа на подстилке нет, а Алиция содрогается от бешенства.
