– Триста долларов, – ответил Семен.
Я хмыкнула и рассказала ему про свое открытие.
– Ну, Козлов, – вскипел приятель, – ну, сволочь, погоди.
– Говорил же, надо диклофенак колоть! – вмешался Филя.
Сеня треснул кулаком по столу:
– Убью дрянь!
Томочка погладила его по плечу:
– Ладно тебе, с каждым случается!
– Но не со мной, – злился Сеня, – меня не обманывают.
– Обманывают всех, – заявила я, – вопрос теперь в том, как поступить с Олегом!
– Врача искать, – отозвался Филя, – нормального невропатолога, диклофенак колоть, согревающие мази, пояс из собачьей шерсти еще хорошо.
– Ясно, – сказала я и пошла в спальню.
Измученный муж крепко спал. Юрка, убежав на работу, пообещал сказать начальству о болезни Олега. Я послушала тихое сопение супруга, взяла телефонную книжку и соединилась с Ритой Громовой.
Риточка – медсестра, работает в больнице и знакома с кучей разных специалистов.
Через десять минут все утряслось.
– Приезжай к полудню в клинику на Костинском валу, – тарахтела Ритка, – найдешь там Леонида Мартынова, скажешь, от Андрея Сергеевича Ревина, он тебе полную консультацию и выдаст.
– Так болит не у меня!
– Поняла уже, – крикнула Ритка, – не дура! Запомнила, к кому идти?
– Но зачем идти? Позвонить нельзя?
– Нет, – рявкнула Громова, – туда нельзя!
Я тяжело вздохнула и пошла собираться. Делать нечего, придется ехать к этому Мартынову, надеюсь, он настоящий специалист.
Клиника оказалась огромным неряшливым зданием, построенным, очевидно, в начале двадцатого века. В огромных гулких коридорах гулял пронизывающий сквозняк. Внутри больницы было прохладней, чем на улице, и редкие больные, бродящие с безнадежным видом туда-сюда по выщербленной кафельной плитке, были одеты теплее, чем я.
Равнодушные женщины в белых халатах, встреченные на пути, отправляли меня каждый раз в другую сторону.
– Мартынов? Только что в рентгеновском кабинете видела, – бросила одна.
Но за тяжелой железной дверью другая тетка проблеяла:
– Леонид в процедурной.
Однако в помещении, где возле кушетки стоял таз, до краев наполненный окровавленными бинтами и ватой, вертлявая девчонка недовольно гаркнула:
– Он в гипсовой!
Я побрела в указанном направлении, толкнула облупленную дверь с нужной табличкой, обозрела совершенно пустую кубатуру, потом заметила арку, очевидно, ведущую в другую, смежную комнату.
– Вы Мартынов?
– Да.
– Меня прислал Андрей Сергеевич Ревин!
Леонид засмеялся. Вспомнив, как путала фамилию Блюмен-Шнеерзона, я осторожно поинтересовалась:
– Неправильно назвала имя или отчество?
Мартынов вытащил «Золотую Яву».
– Нет, просто вы уже двадцатый человек, который является с этим паролем, но, ей-богу, я никогда не встречался с Ревиным, даже интересно стало, ну кто он такой?
– Значит, не поможете нам…
– Отчего же? Триста рублей за консультацию, добавите еще двести, и на дом приду.
– Прямо сейчас?
– Без проблем, поехали, – ответил Леонид, снимая халат.
Пока доктор осматривал Олега, я села в гостиной и начала терзать телефон. Слава богу, дома была только Томуся, и мне никто не мешал. Первый звонок я сделала Нине Пантелеймоновой на работу.
– Слушаю, – ответила Нинка, – архив древних актов.
– Нинок, скажи, зачем картину засовывают в стеклянный ящик с термометром?
– Какую? – уточнила подруга.
– Ну, «Джоконду», например!
– Во-первых, пуленепробиваемое стекло убережет от идиота, знаешь, что с «Данаей» подонок сделал? Облил кислотой, и привет – несколько лет реставрировали. Потом, я сильно подозреваю, что «Джоконду» хранят в специальном противопожарном боксе. Лувр весь сгорит, а она останется.
– Так стекло расплавится!
– Нет, это специальный состав. И еще, естественно, внутри, как ты выразилась, ящика созданы идеальные условия для полотна: постоянная температура, влажность…
– Дорого стоит оборудовать такой бокс?
– Страшные деньги, – вздохнула Нинка, – между прочим, в нашем архиве имеется парочка раритетов, которым такое хранилище пришлось бы очень кстати, но средств нет.
– Значит, копию картины не станут помещать в такие условия?
– Ну, – завела Нина, – случаются авторские повторения… Впрочем, точно не скажу. Бокс – страшно дорогое удовольствие, для наших музеев практически недоступное!
– Спасибо, Нинуша.
– Пока, – отозвалась Пантелеймонова и отсоединилась. В этом она вся. Звонит подруга, начинает невесть с чего расспрашивать про условия хранения «Джоконды»… Десять человек из десяти удивятся и поинтересуются: «Тебе это зачем?»
Десять спросят, а Нинок никогда, даст исчерпывающую информацию и рванет к своим летописям. Ее ничто, кроме древних текстов, не волнует!
Значит, у Дины Аркиной подлинник! Ее муж ни за что бы не стал хранить таким образом дубликат! Но и у супруга глупенькой Луизы тоже настоящий Леонардо!
Было от чего сойти с ума! Одно полотно-то точно фальшивое, только, похоже, я вытянула пустую фишку. И Конкин, и Аркин искренне уверены, что владеют подлинником… Значит, им не было никакой необходимости похищать Кристю, убивать Лену…
Уж не знаю, каким образом «синдикат великих художников» ухитрился обмануть ушлых бизнесменов, ясно одно: эти мужики ни сном ни духом и не подозревают о том, что случилось.
Я просидела над столом целый час, пока голову не посетила воистину гениальная мысль! Деньги! Значит, безумные миллионы, целых четыре, лежат по-прежнему в квартире несчастной Леночки Федуловой. Она после ареста Павла перезвонила Маше и успокоила ее: заначка осталась в доме, глупые менты ничего не нашли, хотя тайник находится на самом видном месте!
Недолго колеблясь, я побежала в прихожую. Надо еще раз обыскать дом Лены. Уж не знаю, почему похитители решили, что баксы украла я, не ясно и отчего они хотят только полмиллиона, но сейчас я разломаю в квартире все, чтобы найти доллары. И, если их обнаружу, отсчитаю полмиллиона и со спокойной душой отдам негодяям. В конце концов к Лене эти денежки пришли обманным путем, а Кристину могут убить.
– Ты куда? – спросила Тома.
Я осторожно заглянула в спальню. Олег спал, словно накричавшийся младенец.
– На работу.
– Так ведь каникулы, – удивилась она.
– Аня Красавина решила заниматься, – бодро соврала я, натягивая жуткие кроссовки, – вот, придется идти.
– Купила новую обувь? – поинтересовалась Томка. – Знаешь, скажу тебе честно, кожаные нравились мне больше.
– Мне тоже, – пробормотала я, путаясь в чересчур длинных шнурках.
– Так надень их!
– Ботинок нет.
– Куда делись?
– Я их потеряла!
Тамара удивилась:
– Полусапожки? Каким образом?
– Ну, пришла в гости, оставила в прихожей, а кто-то их увел.
– Нельзя узнать, кто? – продолжала недоумевать Тома. Я засунула концы шнурков внутрь кроссовок, выпрямилась и ответила:
– Нет, там была куча народу, человек сорок.
– Да? – недоверчиво протянула подруга.
Я шагнула за порог.
– Вилка!
– Ну?
– Доктор очень спешил, поэтому с тобой не попрощался. Вот, держи, велел купить.
Я сунула бумажку в карман куртки и, чувствуя, что подруга сейчас начнет задавать вопросы, не стала ждать лифта, а побежала вниз по лестнице.
В прошлый раз я проникла в квартиру Лены при помощи молодого человека, ловко вскрывшего дорогущие замки фирмы «Аблоу». Но, уходя, мне пришлось прихватить с собой связку Лениных ключей, болтавшуюся на специальном крючочке у входа, дверь-то у Федуловых сама не захлопывается, ее нужно запирать снаружи! Конечно, ключи следовало отдать матери Лены, Марье Михайловне. Но старушку увезли в больницу с инфарктом, так что связка преспокойненько лежала сейчас на дне моей сумки. Собственно говоря, ключи пока никому не нужны. Лена умерла, Павел в тюрьме, Никита и Марья Михайловна в больницах. Куда положили пожилую художницу, я так и не узнала, а Кит до сих пор находится в реанимации.
Каждое утро я начинаю со звонка в детскую больницу, и каждый раз мне отвечают: «Состояние крайней тяжести, больной интубирован». Если перевести это на человеческий язык, значит, несчастному мальчику в горло засунута специальная трубка, он дышит при помощи аппарата, все еще находясь без сознания… Жизнь Никитки висит на волоске, но Лена уже никогда об этом не узнает, Павел ни о чем плохом не подозревает, боюсь, что и Марья Михайловна тоже не в курсе…
В квартире Федуловых стояла мертвая тишина. Впрочем, учитывая последние события, мне в голову пришло плохое сравнение. Вот странность, тишина, как правило, ассоциируется с кладбищем, люди обычно употребляют эпитеты: мертвая, замогильная, загробная, вечная…
Тяжело вздохнув, я вошла в гостиную и огляделась. В какой же из комнат на самом виду спрятана кубышка Али-Бабы? Опустив тяжелые гардины и тщательно проверив, чтобы сквозь них не проник наружу даже тоненький лучик света, я зажгла люстру и приступила к методичным поискам.
