Это было зимой, сейчас – начало июня.
В мае в прессе появилась информация о том, что какой-то немец подал в суд на свою туристическую компанию за то, что та продала бедолаге путевку в Турцию в «русский» отель. А отдых пришелся на 9 мая…
В общем, шутливая песенка КВН-щиков «На катамаране немцев таранить» основана, видимо, на реальных событиях.
Поскольку негативных отзывов о поведении русских (и не только – всех братьев-славян) на заграничных курортах становилось все больше, еженедельник заказал мне большую, желательно иллюстрированную, статью на тему «Наши в Турции».
И больше скрывать от Лешки свое возвращение в журналистику я не могла.
Или все же могла? Я ведь хотела «выстрелить» убойным материалом, привлечь к имени Марины Луговской внимание, чтобы о ней, о Марине, заговорили, чтобы ее имя было на слуху. И вот тогда я, вся такая загадочная…
Мобильник завозился на столе, стараясь попасть в ритм Лешкиной песни. Ну вот, даже домечтать не дал, свинский свин! Опять лебедь мечты сбит прелым валенком реальности.
О чем я не замедлила сообщить дорогому супругу.
– Значит, я – валенок? – уточнил Лешка.
– Причем прелый. И поскольку для вас, сударь, не сезон сейчас, все-таки июнь начинается, извольте отбыть в чулан. Там между обслюнявленным молью тулупом и ватными штанами прадеда Евстафия местечко приготовлено. Пованивает, конечно, слегонца, так ведь и валенки воздух не озонируют. Особенно когда они прелые.
– И вот так всегда! – засопел Майоров. – Другая жена, истомившись в разлуке, нежно заворковала бы, услышав голос своего ненаглядного. И, страстно погулькивая, призывала его домой, на шелковые простыни. А не в чулан к ватным штанам.
– Для страстного погулькивания и томного воркования существует отдельный подвид самок, моделюс вульгарис. Очень старательные девочки, между прочим, с ними как раз не стоит на шелковых простынях время проводить.
– Почему это? – расслабился Лешка.
– Током шарахнет по самому дорогому, а оно тебе надо? В общем, решишь поближе познакомиться с рекламным лицом какого-нибудь продукта – тащи его на льняные простыни.
– Я так и делаю, – радостно сообщил негодяй. – Сплю с одним лицом, и не только лицом, между прочим, именно на льняных простынях.
В груди что-то кольнуло, с шипением приподняла голову ревность, а Лешка тем временем продолжил:
– Ага, слышу нарастающее посвистывание. Не кипятись, зайцерыб, с кем еще я могу спать, кроме тебя?
– Напомни, рекламным лицом чего я являлюсь? – вкрадчиво уточнила я.
– Пообещай, что к моему приезду пива холодненького купишь и чего-нибудь к пивку, тогда напомню. Я сейчас выезжаю из Шереметьево, успеешь?
– Успею.
– А обещаешь?
– Обещаю.
– Тогда напомню. Собственно, то, что ты об этом забыла, в очередной раз подтверждает, что выбор рекламодателей был верным.
– Не томи.
– Пельмени «Бабушка Аня» – наше все!
И быстренько отключился. Говорю же, негодяйская скотина.
Ладно, обещала купить пива – сделаю. Но отомщу всенепременнейше. Главное, чтобы нужные продукты были в ближайшем супермаркете.
– Катерина!
– Аюшки? – В комнату заглянула наша любимая домоправительница. Наша баба Катя, практически член семьи. – Случилось что?
– Лешка едет, звонил только что из Шереметьево.
– Лешенька? – радостно всплеснула руками Катерина. – Вот радость-то! Это сколько же его дома не было? Месяц?
– Чуть больше. Он вообще на два месяца уезжал, видимо, окно какое-то в съемках образовалось, вот и решил домой заглянуть. Он пива свежего просил купить, я съезжу, а ты, баб Кать, пока с торжественной трапезой что-нибудь придумай.
– Что-нибудь! – фыркнула домоправительница. – Ты же знаешь, у меня что-нибудь не бывает.
– Извини, не подумала, исправлюсь, – я чмокнула свекольно-красную щеку. – Я помчалась, хочу еще за Никуськой заехать, пораньше ее забрать, папа с нами так редко бывает, что каждая минута на счету. Так что если Лешка приедет раньше меня, встречай дорогого гостя. Можешь его в стиралку загрузить, от грязи отмыть.
– От какой еще грязи, господь с тобой! – возмутилась баба Катя. – Сколько можно старое вспоминать! Ты же знаешь, Лешенька после того случая ни с кем, ему истории с Иркой на всю жизнь хватило!
– Да ну тебя, Катерина! – отмахнулась я. – Я вовсе не это имела в виду. Непонятно, с какого перепугу ты вообще Ирину Гайдамак вспомнила.
– Сама не знаю, – тяжело вздохнула домоправительница. – Ладно, Аннушка, тебе пора.
По пути в детский центр Ники как раз располагался супермаркет с неплохим ассортиментом. Надеюсь, все для изящной мсти дорогому супругу найдется.
А кто ищет, тот всегда найдет, между прочим. Главное – внимательно на этикетки смотреть.
Я загрузила пиво и закуску в предусмотрительно захваченную сумку-холодильник (собственно, она, сумка, в неправдоподобную для начала июня жару постоянно находилась в багажнике моей «Тойоты») и порулила за дочкой.
По расписанию у особо одаренных детей сейчас был бассейн. Можно было бы, конечно, подождать, пока детишки наплаваются, но я знаю, как расстроится Ника, узнав, что проплюхалась время, которое могла общаться с папсом. Плавать она, конечно, очень любит, но отца – гораздо больше.
Припарковавшись у ворот центра, я набрала номер мобильного телефона Никуськиной учительницы Юлии Сергеевны:
– Добрый день, это мама Ники.
– Здравствуйте, я вас узнала. Что-то случилось?
– Нет, я хочу забрать дочку пораньше. Понимаю, что она сейчас на плавании, но у нас папа неожиданно приехал, и Ника…
– Можете не продолжать, – вздохнула учительница. – Я знаю, как девочка скучает. Я сейчас за ней схожу.
– Мне зайти?
– Да не надо, я сама ее выведу. Вы где, на парковке?
– Да.
– Через десять минут будем.
В десять не уложились, но за двенадцать справились. Массивная входная дверь распахнулась, и к решетчатой ограде вприпрыжку побежала тоненькая длинноногая девчушка, одетая в шортики и легкую маечку. Вьющиеся волосы ольхового оттенка собраны в два хвостика, огромные серо-карие глазищи опушены угольно-черными ресницами, такие же черные тонкие бровки, черты лица – папины, не спутаешь. К почти восьми годам Ника Майорова вытянулась, ушла детская пухлость, но больше всего не знакомых с моей дочерью людей смущало выражение ее личика. Совсем не детское, иронично-умное, иногда ехидное. Ну да, мое, так я же мама, если кто забыл!
Ой, бросьте вы! Излишняя скромность украшает женщину только в том случае, когда других украшений нет.
Следом на крыльцо вышла Юлия Сергеевна, помахала мне рукой и что-то сказала в маленький передатчик, какие были у всех сотрудников этого центра. Безопасность в наше время – не пустой звук.
Охранник у ворот кивнул, и створка медленно поползла в сторону, пропуская Нику.
– Привет, мамсик! – Дочка влетела в машину через заднюю дверь и закопошилась, устраиваясь на детском сидении. – Здорово, что ты меня решила сегодня пораньше забрать, у нас как раз учительница по рисованию заболела, и после бассейна совсем нечего делать было бы.
– А почему ты не спрашиваешь, зачем я тебя забрала? – улыбнулась я, включая зажигание.
– Я думала просто так, соскучилась.
– И это тоже. Но главный сюрприз – папа. Он приехал.
– Правда?! – показалось, или радость ребенка была немного нарочитой, словно она уже знала о приезде отца. – Папсик! Ур-р-ра! А надолго?
– Не знаю пока, он позвонил из Шереметьево, и я сразу отправилась за тобой. Баба Катя там поляну на сто человек готовит, ты же ее знаешь.
– Знаю, – хихикнул ребенок. – Хорошо, если Витя с папой заедет, а то придется вам с кухни гусеничками расползаться.
– Почему это только нам? Можно подумать, что Ника Алексеевна есть не будет.
– Ника Алексеевна на диете, – манерно пропищала девочка. – Весы зашкаливают, прям ужас какой-то! Сто пятьдесят три грамма прибавила!
– Обезьяна маленькая! – рассмеялась я, выруливая на проспект.
Наверное, по дороге из Шереметьево опять образовались пробки, что давно уже перестало быть редкостью. Я вообще предлагаю слегка подкорректировать герб Москвы, добавив туда здоровенную пробку. Неважно какую – пластмассовую грибочком или натуральный цилиндрик, главное, чтобы всем понятно было: пробка. Современный символ Москвы.
Но сегодня, судя по времени прибытия господина Майорова, автомобильный поток прерватился в стоячее озерцо. Два с половиной часа! Мы с Никуськой успели вернуться, переодеться, в смысле – принарядиться, я даже косметику решила потревожить, совсем чуть-чуть, Лешка обилия штукатурки на лице терпеть не мог. Это еще одна из причин, по которой я совсем не ревновала мужа. Главной, конечно, было безоговорочное доверие. Ну а то, что претендентки на роль пассии суперзвезды все до единой были глазурированны толстым слоем косметики, делало доверие пуленепробиваемым. Или сексонепробиваемым?
