— Надо его, суку, было в камыши скинуть, и всего делов-то! — чуть не плача, простонал Андрюша. — А теперь кранты: если до Москвы не доберусь, все, край!
— Как же ты до Москвы-то доберешься теперь? — злобно спросил Алик. — Разве что на этой машине, да и то если Лене по пьяни приспичит смотаться в драгоценную столицу. А этот Леня вряд ли там какие дела имеет: он же тебе не Роман Арсеньевич Вишневский.
При имени дяди Аскольд снова щелкнул зубами, а потом и вовсе заскрежетал. Мыскин молчал. Первым от молчания устал Принц, и он сказал:
— Алик… ты же вроде человек умелый, сильный… вон как веревки разорвал у Нищина и машину его это… завел. Ты же, я слышал, в Чечне воевал?
— Ну да.
— Алик, — наклонившись к нему, выговорил Принц, — ну придумай что-нибудь! Мне… мне сегодня в десять вечера по-любому надо быть в Москве! По-любому!! Время еще есть… если мы отсюда выберемся!
— Только как мы отсюда выберемся?
— Вот я тебе и говорю! — жарко задышал Аскольд. Вытащи меня отсюда! Приду… при-ду-май! Как-нибудь! Что-нибудь этакое… зацепочка или что! Ну должно же что-нибудь быть, чтобы… Ну Алик! Я тебя озолочу! Тебе всю жизнь не придется думать о том, где бы работать и что заработать! Хочешь миллион долларов? Нет? У меня есть, у моего дяди и отца миллиарды!! Только вытащи меня отсюда!
— Ты же говорил, что у тебя с дядей и отцом, скажем так, натянутые отношения… — пробормотал Алик, но было видно, что слова Аскольда произвели на него достаточно сильное впечатление. — Ладно, не парься, — быстро добавил он, видя, как дернулся на эти слова горе-Принц. — Что-нибудь попытаюсь сделать. Правда, чувствуется, что эти байкеры, так называемые, и менты местные давно корешатся, раз у них такие панибратские отношения. Жаль. Но ничего… ничего… что-нибудь можно сделать. Наверно.
— Сделай… сделай! У тебя вот какая… любимая марка машины?
— А какая разница? У нас тут все равно только «копейка» Нищина да «газик» этого Лени с Филипычем. Ну, еще Петин мотороллер. На них бы удрать — и то чудесно было бы.
— Нет, ты скажи!
— Ну, допустим, «Феррари».
— Вот будет у тебя «Феррари», только помоги мне!
— А, не звони! — досадливо отмахнулся от него Алик Мыскин. — Будет, не будет… дай подумать.
— Думай, думай!
Алик откинулся на спину и полуприкрыл глаза. Откровенно говоря, думать ни о чем не хотелось. Болели ребра, болели почки. Саднило во рту, щипало разбитые десны. Но если этому Аскольду в самом деле так надо в Москву… ну что ж, бывало в жизни и хлеще. Алик взглянул на Аскольда и подумал, что вот сейчас, в полумраке, он в самом деле совершенная копия Сережи Воронцова. Где-то он, Воронцов? Что с ним? Алик кашлянул, и Аскольд нервно вскинул голову:
— Ну что… придумал?
Алик отвернулся и совершенно неожиданно для Аскольда заснул. Неожиданно — это потому, что московский суперстар, угодивший в условия сельской местности средней полосы России как кур в ощип, не мог понять, как можно спать в таких условиях: в жуткой тесноте, под постоянно подхлестывающей инстинкты болью, слыша крики снаружи вроде того, что коряво издал только что Леня:
— А че, Петя, нич-чаво свинья… ты с ней не живешь с ней взамен как с женой… к-котора от тебя ушла? Этакое… свино…вв-водство!!
А Мыскин спал. И снился ему странный сон.
* * *
Это было в спецназовской разведке. Там служили и Мыскин, и Сережа Воронцов. Они были самыми молодыми в своей группе, остальные были в звании не ниже лейтенанта, контрактники от двадцати пяти лет и старше. Хмурые, подтянутые мужчины, совершенно не напоминающие суперменов образца тех, что любят демонстрировать в фильмах. Обычные мужики — большинство из которых было среднего роста, отнюдь не богатырской комплекции, в серенькой и неприметной спецодежде.
После того, как кадры отряда существенно поредели после ряда рейдов по горам, его доукомплектовали молодежью. Среди упомянутой молодежи были двадцатилетние Сергей Воронцов и Александр Мыскин.
Первый же рейд был откровением. И начался страшный сон. Разведотряды часто исполняли роль карательных частей.
…Два автомобиля с бойцами карательного разведотряда ехали по узкой дороге, проходящей через горное ущелье. Где-то там, буквально в сотне метров от них, могли таиться вооруженные до зубов и снабженные инфракрасными прицелами чеченцы, и потому водители крутили баранки с лихорадочной поспешностью, стараясь ехать на максимальной скорости, несмотря на то, что это было чревато падением в какую-нибудь котловину или расщелину.
И вот — в точке трассы, на которой, по мнению водил, вероятность встречи с кровожадными горцами достигает своего апогея — сидящий рядом с водителем головной машины худощавый подполковник сказал:
— Останови здесь.
Тот, казалось бы, просто не воспринял этих слов подполковника — настолько, по его мнению, они противоречили элементарному здравому смыслу.
— Останови здесь, — повторил подполковник, не повышая голоса.
Водитель, стремительно хренея, повернул к тому бледное лицо с расширенными глазами и быстро выговорил:
— Но, товарищ подполковник, здесь же могут…
— Да, могут пристрелить, но если ты не остановишь, то я сам тебя пристрелю, — спокойно произнес тот. — Вот здесь, у этого большого камня.
Помертвевший водитель покорно выполнил распоряжение командира спецназовцев, и из остановившихся машин начали мягко, пружинисто и бесшумно выпрыгивать люди.
Один за другим они исчезали во тьме, а когда растаял последний, подполковник подозвал к себе обоих водителей и сказал:
— Я сожалею, ребята. На вашем месте я бы сейчас застрелился. Через несколько минут здесь или в ином другом месте трассы будут боевики. Смерть лучше плена.
Те онемели. Подполковник передал одному из шоферов пистолет Макарова и повернулся к ним спиной, но тут водитель головной машины, первый обретший дар речи, задыхаясь, заговорил:
— Возьмите нас с собой, товарищ подполковник! Мы не можем оставаться… чтобы…
— Это исключено, — жестко прервал его руководитель группы. — У вас нет необходимой подготовки. Вы сорвете задание. О ваших семьях позаботятся. Это я могу гарантировать. Все.
И он исчез во тьме прежде, чем те успели что-либо возразить…
Это был карательный набег на чеченский аул — родное село одного из наиболее влиятельных полевых командиров. Отряд прошел сквозь скалы тихо, как пантера в черных ночных зарослях джунглей подбирается к своей спящей жертве. Удар был неожиданным и мгновенным — и уже спустя десять минут только зарево пожарища было на месте полностью уничтоженного горного поселка.
Помимо собственно жителей, в ауле, как и ожидали, оказалось около двух десятков боевиков. Правда, преимущественно они были ранены и пришли зализывать раны в родной аул, но раненый зверь еще опаснее здорового. Они начали отстреливаться, и пулями был убит один боец карательного отряда и ранен второй.
Этим вторым оказался Сережа Воронцов.
Рана была нетяжелой, пуля прострелила голень и ушла навылет, но после этого Сергей потерял способность самостоятельно передвигаться. По крайней мере, передвигаться с необходимой для отхода скоростью. Если бы отряд двигался с той скоростью, с какой это было возможно при транспортировке раненого, то спецназовцы совершенно определенно не успевали выйти к точке, на которой их должен был ждать вертолет. И тогда — конец. Поставили бы на них крест или предприняли какие-то попытки к поиску, все равно — живыми им уже не вернуться.
И тогда подполковник Котляров, командир группы, тот самый, что советовал шоферам застрелиться, принял единственно возможное в этой ситуации решение: избавиться от обузы. Действительно, не может же из-за одного человека погибнуть весь отряд! Он прямым текстом уведомил о своем решении Воронцова, и тот без колебаний согласился с тем, что это единственно возможный выход из положения. Но на глазах его выступили слезы, и в свете щербатой луны не один Котляров увидел их. Их увидел и Мыскин. Он бросился к Котлярову и, перехватив руку подполковника с пистолетом, уже поднявшимся на обессиленно прислонившегося к камню Сережи Воронцова, быстро-быстро заговорил:
— Товарищ подполковник, разрешите помогать Воронцову идти! Если мы отстанем больше чем на пятьдесят метров, стреляйте!
Полковник сурово взглянул на Алика и быстро кивнул: добро.
— Но только помни, — тихо прибавил он, — пятьдесят метров. Ты сам сказал: пятьдесят метров!
— И я, — негромко произнес сорокалетний майор, — я помогу.
— Пятьдесят метров, — повторил Котляров.
И потом началось безумие.
…Вероятно, тот грек, что пробежал сорок два километра из Марафона в Афины и с криком: «Мы победили!» — упал мертвым… вероятно, тот грек не сумел бы сделать того, что сумел осуществить Александр Мыскин в эту ночь — в этот маршросок по ночным чеченским горам. Он тащил все более обвисающего на плече Сережу со скоростью, с какой среднетренированный человек может разве что бежать в гору не круче тридцати-тридцати пяти градусов. Он чувствовал на щеке горячее прерывистое дыхание Сергея, который пытался максимально облегчить Мыскину и майору путь и усиленно работал здоровой ногой, изредка задействуя и раненую… перед глазами метались багровые блики, скалы грохотали и бросались в лицо, как раненый зверь… словно призрачные тени, мелькали впереди спины товарищей, сбоку хрипел от изнеможения сорокалетний майор, — а на губах, немеющих, неоднократно прокушенных от напряжения губах, выступала, пузырилась кровавая пена. Они тащили Воронцова по едва ли не отвесным подъемам, по крутым горным тропам, рвали ладони на лоскуты на спусках — а на востоке, угрюмо набухая свежим алым кровоподтеком, из-за линии горизонта выдавливались, вспузыривалось опасное, обезоруживающее их зарево…
