– За те деньги, что ему светят, ваша честь, мистера Лагорта можно будет убедить в том, что коровы срут леденцами.
– Прекрасно, – сказал Артур Баттенкилл. – Тогда ты знаешь, что делать с остальными двумя с половиной сотнями.
– Да?
– Условное депонирование, Ленни. У тебя есть счет условного депонирования?
– Конечно.
– Туда деньги отправятся в первую очередь. Потом – перевод за границу. Я дам тебе номер счета, когда его получу.
– О…
– Что еще?
– Просто… я никогда не делал этого раньше, – сказал поверенный.
– Ленни, я что, похож на работягу, который жрет на скамейке обед из пакетика? Ты что, считаешь меня тупой деревенщиной?
– Нет, ваша честь.
– Надеюсь, – сказал Артур Баттенкилл. – Кстати, на следующей неделе будет объявлено о моей близкой отставке, по неуточненным причинам, связанным со здоровьем. Скажите мистеру Лагорту, чтобы не переживал.
Поверенный старался, чтобы голос его звучал действительно обеспокоенно.
– Мне очень жаль это слышать. Я не знал, что вы больны.
Судья едко рассмеялся:
– Ленни, а ты не слишком быстро соображаешь!
– Наверное, ваша честь.
Мэри Андреа Финли Кроум ни на секунду не пришло в голову, что газеты могут ошибаться и что ее муж до сих пор жив. Она покинула Миссулу на волне сочувствия Лоретты (или все-таки Лори?) и прочих новых знакомых из состава «Зверинца», а также с личным заверением режиссера, что роль Лоры Уингфилд будет ждать ее возвращения.
Которого, разумеется, не последует. Мэри Андреа полагала, что роль известной вдовы откроет перед ней новые двери – с точки зрения карьеры.
Долгий перелет во Флориду дал Мэри Андреа время подготовиться к предстоящей буре внимания. Зная, что интервьюеры будут ее расспрашивать, она пыталась воссоздать ситуацию, когда в последний раз видела Тома. Невероятно, но у нее не получалось. Возможно, в бруклинской квартире, возможно, на кухне после завтрака. Так обычно и происходило, когда он пробовал завести так называемый серьезный разговор об их браке. И возможно, она встала из-за стола и побрела в ванную выщипывать брови – ее обычная реакция на тему развода.
Все, что Мэри Андреа смогла вспомнить точно, – как однажды утром, четыре года назад, мужа в квартире не оказалось. Пф-ф.
Накануне она очень поздно вернулась домой с репетиции и уснула на диване. Она думала, что проснется, как просыпалась много дней подряд, от того, что Том хрустит своим сухим завтраком. Он был неравнодушен к «Грейп-Натс», имевшим консистенцию взорванного гранита.
Отчетливее всего Мэри Андреа запомнилась тишина в квартире тем утром. И конечно, короткая записка, которую (поскольку она была приклеена скотчем к коробке с хлопьями) воспринять всерьез было невозможно:
Если ты меня не бросишь, я найду того, кто бросит.
Только потом Мэри Андреа узнала, что Том выудил строчку из песни Уоррена Зевона [36] – возмутительная подробность, которая лишь укрепила ее решение остаться замужем.
Что же до последнего раза, когда она действительно видела мужа, – что он сказал ей, его настроение, во что он был одет, – ничего этого Мэри Андреа вспомнить не могла.
Зато она помнила, что делала в тот день, когда позвонил адвокат, этот говнюк Тёрнквист. Она читала «Дэйли Вэрайети» и повторяла свои упражнения по вокалу – октавы и все такое. Она помнила, как Тёрнквист сказал, что Том хочет дать ей еще один шанс сесть и обговорить детали, пока он не подал на развод. Она помнила, как выдавила смешок и ответила юристу, что он пал жертвой тщательно продуманного розыгрыша, который ее муж устраивает каждый годна их годовщину. И помнила, как повесила трубку, разрыдалась и сожрала три батончика «Дав».
По сравнению с прочими расставаниями, достойными освещения в прессе, это казалось слишком банальным, и Мэри Андреа не видела никакой выгоды начать публичное вдовство, заставив журналистов зевать. Поэтому, глядя из иллюминатора на выскобленные обрывы Скалистых гор, она выдумывала подходящую сцену расставания, которой смогла бы поделиться с журналистами. Это случилось, скажем, полгода назад. Том неожиданно приехал к ней, скажем, в Лэнсинг, где она добилась небольшой роли в гастрольной постановке «Бульвара Сансет». Он опоздал, вошел незаметно, сел на галерке и удивил ее розовыми розами за кулисами после спектакля. Он сказал, что скучал по ней и пересмотрел свои мысли о разводе. Они даже планировали встретиться за ужином, скажем, в следующем месяце, когда расписание позволит ей вернуться на восток с постановкой «Ягнят».
Звучит неплохо, подумала Мэри Андреа. И кто возразит, что этого не было? Или не могло бы быть, если бы Том не умер?
Когда стюард принес ей освежающую диетическую колу, Мэри Андреа подумала: заплакать не проблема. Когда появятся камеры, у меня будут галлоны слез. Черт, да я могу расплакаться прямо сейчас.
Потому что это действительно ужасно грустно – бессмысленная смерть молодого, умеренно одаренного и, по существу, добросердечного человека.
И что с того, что она не проводила бессонных ночей в тоске по нему? Вообще-то она не знала его настолько хорошо, чтобы скучать. Это тоже было несколько печально. Выдумывать близкие отношения и заботу, которые могли существовать на самом деле, – род близости, который способны породить только годы разлуки.
Мэри Андреа Финли Кроум покопалась в сумочке и наконец нашла четки, обнаруженные в католическом благотворительном магазине в Миссуле. Она стиснет их в левой руке, выходя из самолета в Орландо, и полузадушенным голосом скажет, что это подарок Тома.
Которым они могли бы стать, если бы беднягу не убили.
Джолейн Фортунс выпрямилась так резко, что закачалась лодка.
– Господи, какой ужасный сон!
Кроум приложил палец к губам. Он заглушил мотор, в темноте они дрейфовали к острову.
– Представь, – сказала она. – Мы на воздушном шаре, том, желтом, как в прошлый раз, – и ты вдруг требуешь у меня половину лотерейных денег.
– Всего половину?
– После того, как мы заполучили украденный билет. Ни с того ни с сего ты требуешь дележа пятьдесят на пятьдесят!
– Спасибо тебе, агент Моффит, где бы ты ни был, – сказал Кроум.
– Что?
– Он и вбил тебе эту идею.
– Нет, Том. На самом деле он сказал, что ты не показался ему обычным сребролюбивым подонком.
– Стоп. Я уже краснею.
Ночь была ветреной, по небу скользили легкие облака. С севера надвигался холодный фронт. В прорехах между облаками появлялись и исчезали звезды. Джолейн и Кроум приближались к острову по широкой дуге. Обрамленный деревьями берег казался черным и безжизненным – грабителей нигде не было видно, они скрылись выше по протоке с подветренной стороны. Кроум предположил, что группе еще рано выставлять часовых – наверное, мужчины слишком заняты разгрузкой.
– Уверен, что они не заметили, как мы за ними следим? – спросила Джолейн.
– Я ни в чем не уверен.
Она подумала: нас таких двое.
Том явно держался поближе к ней, дробовику и прочему. Она не могла не удивляться почему – загадка, которой она избегала с самого первого дня. Зачем он это делает? Что ему с того? Кроум не сказал ничего конкретного, что пробудило бы эти сомнения в Джолейн, – то был лишь отголосок целой жизни разочарований в мужчинах, которым она доверяла.
Ялик подплыл ближе к мангровым деревьям, и она услышала, как Том сказал: «Держись». Потом лодка накренилась, Джолейн увидела, что он уже за бортом, вброд пробирается к берегу. В одном кулаке он держал носовой швартов, бесшумно подтягивая «Китобоя» по мелководью к полосе деревьев.
Джолейн села прямо.
– Будь осторожнее, – прошептала она.
– Вода чудесная.
– Москиты?
Кроум понизил голос:
– Не так уж и страшно.
Сейчас бриз, подумала Джолейн. Москиты предпочитают жаркие тихие ночи, Будь сейчас август, они бы нас сожрали.
– Видишь, куда бы пришвартоваться? – спросила она. – А если вон там?
– Я туда и направляюсь.
Пролив был ненамного шире самого ялика. Кроум посоветовал Джолейн лечь и прикрыть лицо, пока он будет протаскивать их сквозь сплетенье мангровых зарослей. Ветви скребли голые руки, в волосах запутался клочок осенней паутины. Джолейн крайне беспокоил скрежет корней по корпусу лодки, но Тома, похоже, это не волновало. Он выволок ялик на берег и помог ей выбраться.
Через пятнадцать минут они распаковали и привели в порядок вещи. При свете карманного фонаря вытерли «ремингтон» и зарядили два патрона. Джолейн в первый раз после заката разглядела лицо Тома, и от этого ей стало легче.
– Может, костер? – спросила она.
– Не сейчас. – Он прислонил ружье к дереву и выключил фонарь. – Давай просто посидим и послушаем.
Вибрирующая тишина успокаивала – ничего, кроме гудения насекомых и плеска волн у берега. Умиротворение напомнило Джолейн вечер в Симмонсовом лесу, когда они с Томом остановились посмотреть на оленя.
