– Воду, воду горячую экономь! – приказала Луиза. – Это тебе не город, каждая капля за мой счет нагревается!
– Я и экономлю, – пробормотал Глеб и с тоской посмотрел в окно, которое, как почти все окна в этом доме, выходило на глухой кирпичный забор.
Когда Афанасьев собирал огурцы в теплице, он через стеклянные стены хорошо рассмотрел территорию, прилегающую к дому. Кроме большого, ухоженного, и уже приготовленного к зиме огорода, тут имелась зеленая лужайка перед крыльцом, колодец, пара сараев, пристройка к дому, – очевидно летняя кухня, и еще одна небольшая постройка без окон, о назначении которой Глебу думать совсем не хотелось. Баня, одним словом, была еще во владении Моны Лизы.
«И как я сюда смог попасть?» – снова подумал Глеб, рассматривая высокие кирпичные стены. Он нисколько бы не удивился, узнай, что небольшой участок колючей проволоки, ограждающий территорию с одной стороны, находится под напряжением. «Как на зоне», – решил Афанасьев.
А еще по участку бродили два огромных облезлых пса, которые вели себя тихо, но что-то в их мрачном виде говорило, что если Афанасьев попробует проделать какие-нибудь нестандартные действия, – сигануть через забор, к примеру, – псы немедленно порвут его в клочья.
В общем, вынашивать планы побега в такой обстановке было практически невозможно. Более того, после битвы с петухом и тарелки «Зинкиного позавчерашнего супа» Афанасьев чувствовал себя полностью морально и физически сломленным.
Он раб!
В самом примитивном и некрасивом смысле этого слова.
Он помыл, наконец, тарелку, а заодно и всю посуду, которая была в раковине.
– Молодец! – снова похвалила его Луиза и поставила на стол вазочку с красным вареньем. – Можешь чаю попить. Заслужил. – Она налила в простой граненый стакан заварки и разбавила ее кипятком из чайника.
Глеб сел за стол и начал хлебать жидкий, невкусный чай.
– Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшей? – спросила его вдруг Луиза, усевшись напротив. Она свесила сцепленные в замок руки между колен и что-то человеческое вдруг промелькнуло в ее маленьких глазках.
«Наверное, она нормальная баба! – подумал вдруг Афанасьев. – Наверное, абсолютно нормальная, только настрадавшаяся от пустоты, одиночества, от предательства...» Сколько таких вот баб он утешал, развлекал, давал им надежду на маленькое личное счастье, а потом бросал, разумеется. Потому что нет на свете ничего скучнее, чем баба, поверившая, что она нашла наконец свое единственное, неповторимое, безграничное счастье. В этом нет перспективы, нет адреналина, нет победительного чувства захватчика, это пахнет кислыми щами, выстиранным бельем, которым занавешена ванна, глупым осенним консервированием, парой орущих ртов в детской и растолстевшей фурией, которая вечно просит что-нибудь починить в доме.
Это не для него! Но почему-то подходит для абсолютно всех женщин. Даже если они вначале кичатся своей образованностью, независимость, вкусом и свободными взглядами.
– Нет, я не считаю тебя сумасшедшей. – Глеб отодвинул пустой стакан и съел три ложки кислого варенья. Стараясь, чтобы не перекосилось лицо, а голос казался искренним, он сказал: – Я считаю, что такая, как ты, может составить счастье любого мужчины.
Ну давай, давай, подстегнул он себя. Сколько раз ты забалтывал, уговаривал, заставлял плясать под свою дудку женщин! Любых – стерв и скромниц, простушек и мнящих себя светскими львицами, ласковых и истеричек, русских, евреек, хохлушек и даже калмычек! Но мозг после Зинкиного супа парализовало, изобретательность была растрачена в петушином бою, и он ляпнул:
– Ты красивая!
Чтобы как-то сгладить пошлость и неправдоподобность своего комплимента, Афанасьев порывисто схватил огромную как подушка руку Луизы и сжал ее. Жест получился страстным, очевидно, от страха.
– Врешь, – усмехнулась Луиза и выдернула руку. – Я толстая, уродливая, малопривлекательная для мужчин, и прекрасно об этом знаю. Давай, Арсенчик, договоримся, что ты в моем присутствии не будешь нести обычные мужские глупости. Зачем? Тебе же не надо пытаться затащить меня в постель. Я сама все решаю. Мне не нужны комплименты, букеты, конфеты и отвратительное вранье про неземную красоту. Мне нужно лишь послушание и подчинение. Это все, что мне нужно!
– Ты красивая! – заорал Глеб и вскочил. – И добрая! Только я знаю, какая ты добрая и красивая!! Ты спасла меня! От смерти верной спасла! Слушай, – он присел на краешек стула, снова взял ее за руку, нелепо ткнулся в эту руку губами и заговорил проникновенным, ласковым шепотом: – отпусти меня домой на денечек! За вещами, а? Ведь соловей не поет в золотой клетке без своей зубной щетки, без любимого ноутбука, без курительной трубки, без домашних тапочек и теплого свитера! Отпусти!
Луиза мягко высвободила свою руку и положила ее Афанасьеву на загривок. От тяжести Глеб пригнулся.
– Это у других соловей не поет в клетке без своих зубных щеток, ноутбуков и тапочек, – сказала она. – А у меня запоет! Даже если это и не соловей вовсе, а тупой, примитивный дятел. И не только запоет, а если надо, яйца золотые нести будет. Понимаешь, мне провидение подложило тебя в капусту не просто так. Я должна выполнить в этой жизни свою сверхзадачу: в твоем лице наказать все гнусное, лживое, неверное мужское племя и воспитать нового – верного, трудолюбивого, честного, покладистого и послушного как собака, мужика. Так что тапочки, зубная щетка и любимый компьютер к моей программе никакого отношения не имеют.
Пропал, подумал Глеб. Пропал, пропал! А он еще думал, что Инга – сумасшедшая! Да лучше бы его резали на ремни в том доме, требуя диск и камни!!
– Ты мерзкая тварь, – сказал он, глядя Луизе в глаза. – Меня все равно найдут, а тебя посадят!
– Ну, вот, уже лучше, миленький. Ты перестал притворяться и врать. Ты говоришь то, что думаешь. Теперь осталось научить тебя думать только то, что мне приятно. – Она встала и начала убирать со стола.
– Курить, – простонал Глеб. – Дай покурить, сил больше нет терпеть!
– Мужчина моей мечты не пьет и не курит, мог бы и сам догадаться, – без выражения, на одной ноте произнесла Луиза. Она взяла термос и налила из него в стакан какую-то прозрачную жидкость.
– Пей! – приказала она Афанасьеву, протянув стакан.
– Что это? – отшатнулся Глеб.
– Настойка от импотенции. Мужчина моей мечты должен уметь делать это. Делать много, часто и хорошо.
– Я умею! Я часто! Я хорошо! – Глеб не удержался и упал с табуретки. На заду он поехал к двери, отталкиваясь пятками от пола.
– Мне лучше знать! Пей!
– Из чего это? – Глеб пальцем указал на стакан.
– Сперма красного петуха, собранная на рассвете, настоянная на слюне сексуально голодного козла и огуречной росе.
Огуречная роса, еще куда ни шло. Остальное никуда не годилось.
– Не-ет!! – заорал Глеб.
– Пей! – Луиза сунула ему в руку стакан и потянулась за скалкой.
Афанасьев закрыл глаза и рывком влил в себя жидкость, оказавшуюся безвкусной.
– Вот и ладненько, – Луиза скалкой почесала у себя под лопаткой. – Осталось научить тебя слушаться с первого раза.
* * *
Шашлычная «У Гарика» была явно местом «для своих».
Под намокшими от дождя тентами сидели мужики ярко выраженной кавказской наружности и исподлобья недобро рассматривали Таню. Почти у всех в руках были шампуры и они зубами рвали дымящееся мясо.
Таня бочком протиснулась между столиками, стараясь не встречаться с тяжелыми взглядами. Она всматривалась в посетителей, стараясь разглядеть Ингу, но ни одной женщины под тентами не было. Она остановилась и еще раз растерянно огляделась.
Таксист не задал лишних вопросов пассажирке, влетевшей в салон в халате и тапочках. Он молча довез Таню до места, взял деньги и пожелал удачи.
Удачи! Какая тут к черту удача, если ты ползешь между столиками под сканирующими взглядами мрачных кавказцев, на тебе тапки, халат, на лбу синяк, под глазом фингал, на руках ссадины, волосы не причесаны, а карман оттягивает тяжелый пистолет. Одежду Сычева от нее спрятала, а пистолет забыла. Как забыла и то, что квартира на первом этаже, а бывают ситуации, когда без разницы, куда выходить – в дверь, или в окно.
Таня еще раз огляделась. Ни одной женщины. Только серьезные кавказские парни. Глянула на часы – пятнадцать минут десятого. Неужели ее водят за нос?
– Эй! – Женский голос прозвучал сзади.
Таня резко обернулась. На крылечке закрытого павильона, освещенном неоновой вывеской, стояла высокая женщина в черном комбинезоне и махала рукой. У нее были светлые, почти белые волосы, собранные в хвост, бледное лицо и бесстрастные голубые глаза. Женщина была фантастически хороша собой, но кавказские парни на нее не смотрели. Наверное, она тоже была «своей». Настолько «своей», что воспринималась как часть окружающей обстановки. Таня подбежала к красавице.
