– И поэтому охотно сообщили номер телефона ее прежних апартаментов, – натянуто улыбалась я. – Понятненько, очевидно, у поэтов плохо с логическим мышлением, да оно и ясно, рифмоплеты, как правило, витают в облаках, предпочитая жить на небесах, а не на грязной земле. Только любому человеку, передвигающемуся на ногах, а не парящему в небе, может прийти в голову очень простое соображение: Нина оставила свои координаты новым владельцам комнат. Так, знаете ли, часто делают, дабы не потерять тех знакомых, которые звонят друг другу лишь раз в году, допустим, в день рождения.
Владлен чихнул, вытащил из кармана большой платок и принялся вытирать нос, рот, подбородок, щеки, когда он добрался до шеи, мое терпение лопнуло.
– Вы врун!
Богоявленский уронил скомканный платок.
– Что?
На его лице было написано огромное негодование, я обозлилась окончательно и, бесцеремонно подвинув хозяина, вошла в прихожую.
– Вас не приглашали, – отмер поэт, – извольте покинуть помещение.
– Как бы не так, – отрезала я, сняла куртку, повесила ее на крючок и повернулась к ошарашенному хозяину. – Поговорить надо.
– Нам не о чем толковать!
– А вот тут вы ошибаетесь.
– Убирайтесь прочь.
– Только после того, как вы ответите на пару вопросов.
– Безобразие, если не уйдете, я позову милицию, – пригрозил Богоявленский.
– Отлично, начинайте!
Владлен растерялся окончательно.
– Вы не боитесь слуг закона?
– Нет, конечно. Я не сделала ничего плохого, являюсь добропорядочной гражданкой и аккуратной налогоплательщицей. А вот у вас мысль об общении с людьми в синей форме должна вызывать ужас.
– Бред, – фыркнул Богоявленский.
– Вовсе нет, вы вор!
– Вор?
– Да. Настоящий уголовник!
Владлен разинул рот, странно всхлипнул, но потом справился с собой и закричал:
– Боже, вы сумасшедшая! У кого хотите спросите, любой человек подтвердит честность Богоявленского. Деточка, отчего вы под разными предлогами врываетесь в мой дом?
Я молчала. Вдруг лицо Владлена разгладилось.
– Впрочем, я понял в чем дело. Душенька, мои стихи – это просто фантазии, в жизни я старый, больной человек, совершенно не подходящий вам по возрасту, на Ромео мало похож. Вы сейчас спокойно ступайте домой, примите необходимые лекарства, отдохните, а затем найдите себе юношу, молодого, со взором горящим, и забудьте Богоявленского. Конечно, вы хороши собой, молоды, но именно сознание этих фактов и…
– Ну надо же, какое самомнение, вы приняли меня за влюбленную поклонницу, – рассмеялась я, – фатальная ошибка. Скорей уж я больше похожа на клювоносую птицу судьбу с железными когтями. Да и навряд ли могу считаться Джульеттой, той, насколько помню, было вроде четырнадцать лет. Мне же, как ни печален сей факт, намного больше. И я не сумасшедшая, переживающая осеннее обострение, ситуация намного хуже.
– Хуже?
– Да. Повторю, вам привет от Нины Никитиной. Знали эту женщину?
– Она умерла?
– Бог мой! Нет! С чего вы сделали подобный вывод?
– Ну… вы спросили «знали эту женщину»? Если человек жив, следует задать вопрос по-иному: «знаете ли эту женщину», поставить глагол в иное время.
Я погасила вновь вспыхнувший пожар озлобления.
– Не придирайтесь к словам.
– Интеллигентный человек обязан грамотно излагать свои мысли и доводы, даже если они глупы, – с пафосом воскликнул поэт, – вы не можете считаться воспитанным индивидуумом, пока не овладеете речью.
– А еще Нина просила передать, – ледяным тоном добавила я, – Владлен, верни бриллианты.
На лице поэта отразилось бескрайнее удивление, похоже, совершенно искреннее.
– Вы о чем толкуете? Какие алмазы?
– Не стоит кривляться, – вздохнула я, – не поможет. В кабинете стоят камеры, поэтому имеется видеозапись, Нина сохранила ее.
– Камеры?
– Да. Николай Шнеер когда-то установил у себя в библиотеке видеосистему, чтобы суметь поймать вора, который польстится на раритетные издания. Он замаскировал повсюду соответствующую аппаратуру, – шепнула я и тут же прикусила язык.
Господи, Николай скончался давным-давно, в те годы и слыхом не слыхивали ни о каких домашних видеокамерах. Не знаю, были ли они уже придуманы, сейчас Владлен расхохочется и вытолкает меня вон.
Но Богоявленский, похоже, разбирался в достижениях научно-технического прогресса еще хуже меня.
– Дружочек, – бормотнул он, – пойдемте в кабинет, никак не соображу, о чем речь.
Переполненная радостью, я потрусила за неожиданно сгорбившимся поэтом. «Никак не соображу, о чем речь». Ни секунды не верю в подобное заявление, то-то мы до сих пор вели милую беседу в коридоре, а потом, услыхав о воровстве, поэт решил зазвать гостью в комнату. Да уж! Иногда человеку нет нужды произносить фразу: «Я виноват», – все становится ясно по его поведению.
– Садитесь, ангел, и спокойно излагайте, – попытался взять инициативу в свои руки Владлен.
– Верните бриллианты.
– Бог мой! Какие?
– Украденные у Нины Никитиной.
– Бред!
– Имеется видеозапись, – тряхнула я головой, – на ней великолепно видно, как вы сначала хватаетесь за сердце и плюхаетесь в кресло, потом Нина уходит, оставив старого приятеля в одиночестве сидеть на диване, в бывшем кабинете Николая Шнеера. И что же совершает милейший, интеллигентнейший, талантливый поэт? Воровато озираясь, подскакивает к шкафу, распахивает дверки, вынимает книги, потом из глубины, из второго ряда, вытаскивает том древнегреческого трагика. И, о удивление, он оказывается хитроумно закрытой шкатулкой. Владлен раскрывает ее, извлекает горсть камней, кладет…
– Там не было алмазов, – завопил Богоявленский, – вы ошибаетесь! Никаких драгоценностей внутри не лежало!
Ощущая совершенно детское ликование, я навесила на лицо самое недоуменное выражение.
– Да? Что же было внутри?
Богоявленский растерянно замолчал.
– Ну-ну, – поторопила я, – снявши голову, по волосам не плачут. Вы же признались, что видели содержимое оригинального сейфа, и это не камни. А что?
– Папка с документами, – буркнул Владлен, – никакой стоимости она не имеет.
– А Нина утверждает обратное, – лихо солгала я, – у ее мужа имелось много раритетных вещей. Сначала Исаак, потом Сара, затем Николай пополняли коллекцию, незадолго до смерти Шнеер-младший приобрел письма Пушкина к жене, оригиналы, не копии. Достал по случаю, показал Нине и сообщил об истинной стоимости автографов, но потом, после смерти мужа, Никитина их не нашла. Напрашивается вывод – вы сперли раритет.
Выпалив тираду на едином дыхании, я уставилась на Богоявленского. Ну-ка, Лермонтов фиговый, проглотишь это или сообразишь спросить: «А почему Нина лишь сейчас решила поднять вопрос о воровстве? Небось сразу посмотрела видеозапись, вечером того дня, когда пропали бумаги!»
Но Богоявленский был не в ладах с логическим мышлением.
– Нет! – возмутился он. – Мне бы никогда не пришло в голову взять такую ценнейшую вещь, даже Николаю меня не уговорить. В папке лежала ерунда, а Коля очень просил, вот я и…
– Не несите чушь! Когда вы заявились к Нине, ее муж давно был покойником, – перебила я старика.
Владлен потер затылок.
– И что намерена сейчас делать Нина? – вдруг спросил он.
Я решила напугать пакостника по полной программе. Кто-то из вас сейчас может посчитать меня жестокой. Голова, убеленная сединами, по идее, должна вызывать уважение или, по крайней мере, снисхождение к ее владельцу. Но Владлен не выглядел разбитым, еле живым инвалидом, и, похоже, он очень подлый человек, а по отношению к такой личности не срабатывает жалость. Во всяком случае, я сейчас не испытывала этого чувства.
– Нина подаст в суд, – сухо ответила я, – специалисты изучат запись. Каюсь, я наврала про бриллианты, хотела вывести вас из себя и добилась поставленной цели. На ленте очень хорошо заметна папка и то, как вы придерживаете ее под пиджаком рукой. Никитина уверена – внутри были автографы Пушкина, вас заставят оплатить их.
Владлен замахал руками.
– Право, это сумасшествие! Представляете, о какой сумме пойдет речь?
– Ничего, – не сдалась я, – продадите квартиру, часть долга и вернете.
– Там лежали документы, – вдруг признался поэт, – но совсем другие.
– А Нина говорит: письма Александра Сергеевича.
– Нет!!!
– Да!!! И докажите обратное! Вообще не о чем нам толковать тут, в суде оправдаетесь!
Владлен обмяк в кресле.
– Хорошо, сейчас я расскажу все, нарушу слово, данное лучшему другу, но иного выхода нет. Я оказался в ужасном положении! Вор! Я вор! Итак, слушайте.
Я замерла на скользких, продавленных подушках допотопного дивана. Сидеть было не слишком комфортно, кожу коверкали какие-то очень жесткие куски, похоже, софа была набита галькой, но уже через пять минут я забыла обо всем, потому что Владлен сообщал совершенно невероятные вещи.
