Убрав квартиру и запихнув в стиральную машину все, что можно, я поставила на огонь кастрюлю с супом. Руки машинально чистили картошку, мысли метались, как ошпаренные кошки. Что делать? Ждать две недели, пока Ада вернется назад? Вдруг в голову пришло решение. Радостно зашвырнув картошку в кастрюлю, я засмеялась. Боже, как просто, ну почему раньше не сообразила!
На этот раз в журнале трубку сняла сама Зюка.
– Слушаю, – жеманно протянула она, – вся внимание.
– Зинка, – прохрипела я, – слышь, Зинка, платить пора, бабки кончились, плохо мне, ломает!
– Приходи вечером, как всегда, – коротко бросила Зюка.
– Куда? – сипела я.
– Господи, – вздохнула редакторша, – последние мозги потеряла! Домой ко мне, в восемь, только не опаздывай, ждать не стану, в полдевятого уйду, поняла, наркота вонючая!
– Ага, – бормотала я, – в двадцать часов, как штык.
– Чтоб ты сдохла, – мило пожелала Зюка и отсоединилась.
Я с удвоенной энергией забегала по комнатам. Работа так и кипела в руках. Пришедшие из школы дети были удивлены. Сев за стол, Кирюшка спросил:
– Чего это ты суп сварила?
– Время нашлось, – коротко ответила я и велела: – Наливайте сами, пока белье повешу.
Лиза с готовностью схватила поварешку. Я побежала в ванную, но была остановлена криком:
– Что это?
Пришлось вернуться назад.
– Нет, ты глянь, – девочка возмущенно сунула мне под нос тарелку.
Я уставилась на горку сваренных картофельных очистков. Кирюшка тем временем быстро открыл помойное ведро и, тыча пальцем в лежащие там очищенные клубни, изрек:
– Лампудель, ты ошиблась. Картошечку следовало положить в борщ, а шкурки сюда.
Я в изумлении помешала суп. Надо же, я задумалась и перепутала, может, и впрямь купить каких-нибудь капель?
Узнать домашний адрес Зюки оказалось проще некуда. Позвонив в редакцию по другому номеру, я мило прочирикала:
– Это секретариат журнала «Век искусства»?
– Да, – ласково ответил женский голос.
– Вас беспокоит личный секретарь Зураба Церетели.
– Слушаю, – стала совсем сладкой невидимая собеседница.
– Господин Церетели собирает журналистов на презентацию новой скульптуры, он хочет послать приглашение госпоже Ивановой, но только на домашний адрес. К сожалению, в редакциях даже именные билеты часто попадают в другие руки.
– Пожалуйста, пишите, – моментально купилась секретарша. – Рубашечный проезд, два.
Без десяти восемь я стояла перед железной дверью, обитой темно-бордовой кожей. Оделась я соответствующим образом. На мне были старые, потерявшие всякий вид спортивные штаны. Катюша натягивает их на даче, когда самозабвенно возится в огороде. Поверх – грязная-прегрязная Кирюшкина куртка, вся в потеках и разводах. Мальчик уделал ее до такого состояния, что ни один порошок – ни «Тайд», ни разрекламированный «Ариель» – не справился. Вещь следовало выкинуть, но я из жадности запихнула ее в самый дальний угол шкафа, и вот теперь она пригодилась. Большой капюшон полностью закрывал лицо, а вместо кожаных сапог я натянула резиновые.
Зюка открыла сразу. При виде «Марины» она брезгливо сморщилась и пропела:
– Входи, красота ненаглядная!
Я бочком протиснулась в холл, обставленный по-пижонски – светлая кожаная мебель, белый палас и темно-синий торшер…
Зюка повернулась и пошла в комнату, я двинулась за ней.
– Стой, где стоишь, – возмутилась редакторша. – Не смей ковер пачкать!
Я покорно замерла, поджидая хозяйку. Наконец Зюка появилась, неся двумя пальцами стодолларовую купюру.
– Спасибо, – прохрипела я.
– Между прочим, – отрезала она, – второй раз за месяц являешься, я могла бы и не давать…
– Ада отдыхать уехала, – кашляла я, усиленно изображая ломку, – в Тунис.
– Без тебя знаю, падаль, бери и уходи! – рявкнула Зина.
Я вытянула руку и ухватила Зюку за запястье.
– Эй, эй! – взвизгнула та. – Обалдела, дура? Ты чего, отпусти! Как себя ведешь!
– Как положено, – своим голосом сообщила я и сняла капюшон.
До сих пор мне никогда не приходилось видеть, как у человека с лица разом пропадают все краски. Зрелище было фантастическое. Сначала широкая белая полоса покрыла лоб Зины, потом быстро опустилась по носу и щекам, стекла к подбородку, захватила шею… Наверное, Зюка побледнела с ног до головы, потому что рука ее вмиг стала ледяной и приобрела какой-то синюшный оттенок.
– Кто вы? – еле слышно спросила Зюка.
– Уже успели забыть? – хмыкнула я. – Евлампия Романова, та самая, которую вы решили обмануть, вывалив на нее ворох широко известных сплетен.
– А где Марина? – глупо поинтересовалась редакторша.
Я обрадовалась, похоже, госпожа Иванова потеряла самообладание.
– Зудина в милиции, – соврала я, – сами понимаете, долго она там молчать не станет. Если хотите выйти сухой из воды – есть лишь один шанс.
– Какой, – одними губами спросила Зюка. – Какой?
– Вы быстренько рассказываете мне про то, как и за что убили Жанну, а я делаю так, что вас судят лишь за одно преступление. Кстати, вы в курсе, что на убийство срок давности не распространяется, а за два трупа вам светит пожизненное заключение в райском месте, на острове Огненном, в приятной компании… Будете гулять во дворе вместе с маньяками, опытом обмениваться…
Зина стояла с раскрытым ртом, потом из ее горла вырвался странный клекот, редакторша принялась судорожно хватать воздух.
– Там, – прошептала она, – на кухне, ингалятор…
Я побежала по роскошному ковру, оставляя повсюду куски грязи. Схватив беленький баллончик, Зюка пару раз нажала на распылитель. В воздухе повис резкий запах какого-то лекарства.
– У меня астма, – неожиданно спокойно пояснила редакторша и села на белый диван. – Откуда вы знаете про «Морскую»?
– Марина рассказала, – охотно пояснила я, – вы зря надеялись на ее корректность. Неужели не знали, что наркоманка за дозу готова на все?
Зина впилась в меня лихорадочно блестевшими глазами.
– Сколько вы хотите за молчание?
Да, права народная мудрость: «Когда бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум».
– Какой смысл вам покупать меня? Марина все равно расскажет в милиции правду; когда ее начнет ломать, то и язык развяжется… А я могу сделать так, что о происшествии в «Морской» никто и не узнает, но…
– Что, – безнадежно спросила Зюка, – что?
С нее слетела вся импозантность и элегантность. На лице, еще вчера радовавшем глаз безукоризненной кожей, появились морщины, от носа к подбородку обозначились складки. Сейчас Зинаиде можно было дать пятьдесят лет с гаком. Впрочем, скорей всего это и есть ее настоящий возраст.
– Что, – тупо повторила редакторша, – что?
– Раскажите мне, как и почему убили Жанну, а я сумею спрятать вас, просто дам возможность убежать, на Кипр, например. Мне не надо, чтобы вас наказывали, просто я хочу вынуть из СИЗО абсолютно невиновную Ремешкову…
Зинаида рассмеялась:
– О боже мой! Я и пальцем не трогала Жанну, поймите!
Я швырнула в кресло небольшой полиэтиленовый пакет, который до этого держала в руках вместо сумочки, и погрозила Зюке пальцем:
– Лучше не врите, себе же хуже сделаете.
Редакторша устало покачала головой:
– Жанну я и пальцем не трогала.
– Согласна, – кивнула я, – но напихали в бутылку столько цианистого калия, что на Таманскую дивизию с лихвой бы хватило.
– Нет, – бубнила Зина.
– Да, – отрезала я. – Все очень логично. Вы берете деньги с людей за положительные рецензии, а Жанночка вам не заплатила. Обозлившись, вы «приложили» ее на страницах журнала. Бедная художница страшно переживала, но потом откуда-то узнала про «Морскую» и припугнула вас. Теперь настал ваш черед сходить с ума. И чтобы чувствовать себя спокойно, вы купили «Айриш Крим»… И ведь не побоялись, что кто-нибудь еще захочет полакомиться ликером! Действительно, какая ерунда – трупом больше, трупом меньше, к тому же у вас в «анамнезе» уже есть одно убийство, той несчастной, в замшевой юбочке, как, кстати, ее звали?
– Люба, – прошептала хозяйка, – Люба Воротникова, только она сама это сделала, ей-богу, а с Жанной тоже по-другому было, – нетвердой рукой она взяла сигарету и начала каяться.
Зина Иванова приехала в Москву из Иркутска, поступила в Литературный институт на отделение критики, и начались голодные годы студенчества. Из родителей у Зиночки осталась только мама, работавшая в газете корреспондентом в отделе литературы и искусства. Тряхнув связями, маменька смогла пристроить дщерь в столичный вуз, но посылать той достаточно средств для проживания в Москве не получалось. Впрочем, поступала Зина уже взрослой, после школы она работала в газете курьером. Как все иногородние, она сначала увидела столицу не с лучшей стороны. Плохое общежитие, скудное питание, и рядом никого, кому можно было поплакаться в жилетку.
