– Немедленно раздевайся!
– Ой, не хочу! Да и с какой стати?
– Живо, – бесновался Свин, сдирая с меня джинсы. – Дайте ей Глафирин комбинезон. Так, натягивай, дура.
– Зачем?
Потная ладонь хлестнула меня по щеке.
– Молчать! Одевайся!
Испугавшись, я в мгновение ока нацепила одно из концертных одеяний певицы.
– Теперь парик, здорово! Намажьте ей морду, погуще, – командовал Свин, – ресницы наклейте, губы, губы поярче, классно. Значит, слушай, киса, пойдешь вместо Глафиры.
Я отшатнулась.
– Свин! У тебя воспаление мозга началось? Я совершенно петь не умею!
Продюсер вцепился в мою шею:
– Молчи, котя, и запоминай. Петь тебя никто не просит, пойдет фонограмма. Твоя задача попрыгать, поскакать, помнишь, как это Глафира делает?
– В общем, да.
– И ничего трудного, – влез Ванька, – она не Плисецкая, и тут не Большой театр, никто Кармен-сюиту не ждет. Улыбочка до ушей. Главное, не забудь, когда появишься на сцене, громко крикнуть в микрофон: «Добрый вечер! Глафира с вами!»
– Но голос-то у меня другой, – слабо сопротивлялась я.
– А никто не заметит, – рявкнул Свин, – наши завсегда одним поют, другим разговаривают! Слова песни «Прощание» знаешь?
– Да, сто раз их слышала.
– Супер, будешь просто пасть под фоно разевать, не боись, никто не заметит.
– Я не актриса…
И тут Свин со всего размаха толкнул меня на стену.
– Больно! – взвизгнула я.
– Будет еще хуже, – зловеще пообещал продюсер, – вот узнают менты про тебя правду… Выручишь нас – один разговор, получишь много всего хорошего, заерепенишься – пеняй на себя, котя!
И что мне делать?
Я кивнула:
– Хорошо.
– Молодец! – воскликнул Свин. – Теперь курс молодого бойца. Ничего не бойся, в зал не смотри, все равно, кроме VIP-ряда, никого не увидишь, ни на что не реагируй, разевай рот. Еще имей в виду, рука, которой держишь микрофон, должна двигаться одновременно с головой. Смотри не забудь, иначе глупо выйдет, усилитель звука слева, морда справа. Живо, накладывайте грим до конца, густо!
Легкие, холодные пальцы стилиста Сергея забегали по моему лицу. Я невольно позавидовала юноше, он постоянно работает с Глафирой, приводит в нужный вид лица участников группы, но ни разу, никогда я не слышала от парня ни словечка, словно он немой. Сергей живет в своем мире, в этом он только зарабатывает себе на хлеб.
– А вдруг зрители поймут, что перед ними подмена? – внезапно испугалась я.
– Никто ничего не заметит, – сказал Костя.
И тут в гримерку вошли врачи: мужчина и две девушки. Одна девица открыла железный ящик с лекарствами, доктор присел около хрипло дышащей Риты, вторая же медичка, с виду совсем девочка, разинув рот, стала наблюдать за действиями Сергея. Наконец гример похлопал меня по плечу.
Я встала.
– Ой, – отмерла фельдшерица, – вы Глафира?
– Естественно, – быстро сказал Свин, – кто ж еще?
– Пожалуйста, дайте автограф, сейчас бумажку найду, – занервничала девочка, – я прямо тащусь от вас!
Ванька хохотнул и вытащил из сумки диск.
– На. Совсем свежий, им еще даже пираты не торгуют.
– А она может расписаться? – ныла фельдшерица. – Вот тут, сбоку!
Старательно удерживая на лице улыбку, я взяла пластмассовую коробочку, открыла и изобразила некую загогулину, весьма похожую на ту, которую Рита ставит на билетах, программках и фотографиях, подсунутых ей фанами.
– Ну класс! – зашлась от восторга фельдшерица. – Наши от зависти лопнут, а можно с вами сфотографироваться? Пли-и-из!
– Катя, – сердито сказал врач, – а ну иди сюда.
– Двигаем, – велел Свин и пнул меня в зад.
Окруженная музыкантами, я доползла до кулисы и замерла в проходе. На сцене извивались и орали «Лисички».
– Страшно? – шепнул Ванька.
– До жути, – тихо ответила я, – у тебя имодиума нет случайно? Что-то с желудком у меня не очень.
– Ща, – кивнул музыкант и исчез.
Я закрыла глаза. Господи, ну за что мне это испытание? Сейчас запнусь, упаду, из зала понесется свист, полетят гнилые помидоры…
– На, – проговорил запыхавшийся Ванька, – пей.
Я бросила взгляд на большие розовые капсулы.
– Это что?
– Классная штука – не сомневайся, сам принимаю, давай глотай, сразу три, мигом полегчает.
Я машинально положила лекарство на язык.
– Запей, – велел Ванька, подсовывая мне бутылку.
Внезапно в голове взорвалось фейерверком воспоминание. Я принимаю лекарство, иду к машине, начинаю падать. Боже, кто мне дал капсулы? Лена? Лена Горбунова, она моя…
В эту секунду мимо пронеслись вспотевшие «Лисички», и Ванька сильно толкнул меня.
– Пора, шагай, ныряй, словно в воду.
Я оказалась на краю огромного пространства. Справа зияла темная яма, слева виднелись музыканты, посередине пусто, лишь яркий слепящий свет.
– Ла-ла-ла, – ударила по ушам музыка, – ла-ла-ла, у-у-у, – загудело из ямы, – у-у-у!
– С нами Глафира, – заорал кто-то, вроде бы Ванька, – сейчас она вас поприветствует.
Мгновенно вспомнив инструктаж, я поднесла ко рту микрофон. Черт возьми, если не умеешь плавать и свалился за борт, греби изо всех сил лапами, авось спасешься. Давай, милая, ты – Глафира. Неужели ты не сумеешь обмануть всех? Неужто ты такая бесталанная каракатица, действуй, не стой.
Я бросилась вперед и заорала:
– Привет! Глафира с вами!
– Вау-у-у-у, – рокотом ответила публика.
И тут на меня стеной пошла жаркая волна. Люди, заполнившие зал, испускали невероятную, плотную, явственно ощутимую энергию. Ее было так много, что меня просто захлестнул этот поток, поднял, закрутил, поволок. Моя рука сама по себе, не повинуясь хозяйке, поднесла к губам микрофон. Из динамиков полился чистый, звонкий голос Риты:
– Когда проснешься ты под утро…
Господи, я же столько раз слышала эту песню, но только сейчас поняла, о чем она. О любви, о тоске, о страхе одиночества, о нежелании умирать, о мечтах, которые никогда не сбудутся.
Голос звенел и звенел, я качалась и кружилась в такт, тело потеряло вес, руки превратились в крылья, а голова в воздушный шарик. На секунду мне показалось, что ноги отрываются от сцены и я лечу над притихшим залом, качаюсь на упругих волнах воздуха, купаюсь в море, бреду по теплому песку, падаю, поднимаюсь и снова лечу. В конце концов тело исчезло, осталась одна душа и стала подниматься ввысь, быстро-быстро, далеко-далеко. Зал простирался внизу, нервно дышащее людское море колебалось. Я легко достигла потолка, он внезапно распахнулся, возникло необъятное синее небо, засверкали непонятно откуда появившиеся звезды, а я летела, словно птица, задыхаясь от счастья.
Бум! Обвалилась тишина, песня закончилась. Некто, словно на канате, поволок меня вниз, я влетела в свое тело и затряслась, будто простудившийся поросенок.
– Глафира, Глафира, Глафира! – орал зал.
Вдруг из темной ямы показался букет. На плохо гнущихся ногах я подошла к краю сцены, присела и увидела девочку-подростка, протягивающую цветы. Круглое личико обрамляли довольно длинные белокурые волосы, большие голубые глаза, красивый рот. Что-то родное почудилось в этом лице. На девочке была футболка с изображением собаки.
– Вы замечательно пели, – сказала она, – вот держите, надеюсь, вы любите орхидеи. Вообще говоря, я хотела подарить их Магутенко, но чуть не зарыдала, услыхав вас.
– Спасибо, – пролепетала я и вдруг помимо воли выпалила: – Это твоя собака, она очень любит сыр.
– Верно, откуда вы знаете? – удивилась девочка.
– А еще она спит на подушке, под пледом!
– Точно.
– Сейчас я вспомню, как его зовут, сейчас… э… вот… минутку…
– Пошли, – сказал Ванька, хватая меня за талию.
Спотыкаясь, я побрела за кулисы, но на полдороге обернулась, девочка исчезла.
– Ну как, – поинтересовался Ванька, втаскивая меня за сцену, – похоже, ты из наших!
– Из каких? – в изнеможении поинтересовалась я.
– Улетела, да? – прищурился Ваня. – Поймала зал?
– Что, такое со многими бывает? – пробормотала я.
Ваня кивнул:
– Да, иначе с какой стати мы на сцену лезем? Думаешь, только ради денег? Нет, милая, есть еще что-то, немногие, правда, могут это ощутить, но уж если раз схватил тебя кайф, то все, навсегда. Кстати, можно не обладать голосом, но уметь чувствовать зал, попадать с ним в резонанс, и тогда публика будет тебя обожать, пойдет энергообмен. Это вещь тонкая. Один поет изумительно и никому не нужен, другой еле-еле хрипит и покоряет миллионы сердец. Так-то вот! Не все просто, и не только за звонкой монетой люди в шоу-биз прут. Мы по большей части наркоманы, это с одной стороны, а с другой – мы отдаем себя публике целиком. Если будешь только брать – ничего не выйдет, надо и делиться. Ты извини, слов у меня не хватает, чтобы описать этот процесс, да и не поймет тот, кто не почувствовал ни разу драйв.
Я потрясла головой:
– Мне плохо.
– Это с непривычки, давай в гримерку отведу, – засуетился Ванька, – иди тихо, теперь торопиться некуда.
