Один из омоновцев ухмыльнулся:
– А ты снегом рожу утри.
Блондин покорно набрал пригоршню белого, не городского снежка и быстро-быстро повозил им по омерзительно прекрасной морде.
– Ну, давай, – велел Олег.
Монте-Кристо подошел к железным воротам, по бокам которых выстроились парни в камуфляже, и нажал на кнопку.
– Кто там? – прокаркал из динамика то ли мужик, то ли баба.
– Я, Родион, деньги привез, – спокойно ответил парень.
Калитка распахнулась, за ней маячила полная фигура, облаченная в куртку с капюшоном, надвинутым на лицо.
– Давай, заходи, – сказала она до боли знакомым голосом, – неужели раньше принесла?
Родион шагнул было вперед, но в ту же минуту омоновцы, сметая актера, ринулись внутрь и схватили существо в куртке. Калитка захлопнулась. Дальнейшее происходило за кадром.
– Где Кристя, – металась я, – где?
– Сиди, – велел шофер, – жди.
– Но…
– Сиди.
– С ума сойти можно, – нервничала я, – ну как вы можете тут рассиживаться, вот так, спокойно, без нервов.
Водитель зевнул:
– Правов не имею вмешиваться, да и привык. Знаешь, из чего в основном оперативная работа состоит?
– Ну стрельба, погони…
– Бывает, – хмыкнул мент, – только в основном ждать приходится, молча и тихо, так что я привыкший, а тебе советую…
Но он не успел договорить. Калитка вновь распахнулась, и появился Юрка с Кристиной, совершенно целой и с виду здоровой.
– Кристя! – заорала я и кинулась обнимать девочку.
Не успела я ощупать ребенка, как железные ворота раскрылись, и омоновцы вытащили на дорогу толстое низкорослое существо, закутанное в пуховую куртку. Широкий капюшон закрывал почти все лицо.
– Ну, – весело спросил Олег, – ну, Шерлок Холмс, знаешь, кто главный в этой милой истории?
– Нет, – пробормотала я, вглядываясь в куль, – нет.
– А все потому, – радостно заявил муженек, – что никакой ты не сыщик, а просто «Рейд» – ловушка для тараканов, покажите, ребята, нам сию морду лица!
Один из омоновцев сдернул с арестантки капюшон, я почувствовала, что сейчас лишусь сознания.
Посреди дороги, растрепанная, со злобно сжатыми губами и прищуренными глазами, стояла… милейшая старушка, добрая мать, бабушка и теща Марья Михайловна.
Прошло два дня. Тамаре мы ничего не рассказали, и, когда Кристя, переночевавшая у Олега на работе, заявилась домой, Томуська только удивлялась:
– Ну как же так, Кристя! Все каникулы провела на свежем воздухе, а бледная, даже зеленая, словно в подвале просидела!
– Да мы у компьютера все время проиграли, – сообразила ответить девица.
В понедельник мы сидели с Олегом в «Макдоналдсе».
– Ну, – ухмылялся муж, – рассказать всю историю?
– Да! – с жаром воскликнула я.
– Прямо здесь?
– А что, подходящее место, дома же не дадут поговорить!
– Это точно, – вздохнул супруг. – Значит, слушай. Честно говоря, никогда не мог понять теорию относительности, придуманную гениальным Эйнштейном. Ну почему, пролетав в космическом корабле десять своих биологических лет, я вернусь на Землю, где пройдет сто лет, а? Ты можешь мне объяснить?
– Нет, только при чем тут Альберт Эйнштейн?
– Старику, кроме невероятных открытий, принадлежат еще и километры едких высказываний. В особенности мне нравится одно: «Относительно родственников можно сказать много чего… и сказать надо, потому что напечатать нельзя». И дело Лены Федуловой лучшее подтверждение мысли гения, этакое милое, семейное, родственное преступление… Но для того чтобы понять происшедшее, нам нужно вернуться назад, в 50-е годы.
История семьи Корольковых не была уникальной. Жила-была Ольга Королькова, ее муж Михаил да дочка Марья… Но потом Ольга поругалась с супругом, изменила ему и выскочила замуж за любовника. Только тот поставил условие: хочешь жить со мной – никаких детей от предыдущего брака.
Вот Марья и осталась с отцом. Правда, ей в 1956 году, когда разворачивались события, исполнилось девятнадцать лет, и она считала себя взрослой женщиной. Ольга же выкинула невероятный для того времени финт, взяла и родила в 1957 году еще одну дочку, названную Людмилой. Самой Ольге исполнилось ни много ни мало сорок лет. Марью она произвела на свет в 1937-м, едва справив двадцатилетие. Людмилочка появилась на два десятка лет позже. Сами понимаете, что ни о какой дружбе между сестрами речи не шло, слишком велика была возрастная разница.
Новый муж Ольги, Константин, хоть и запретил матери жить с Марией, но против прихода девушки в гости не возражал, был приветлив с падчерицей и даже делал той небольшие подарки на Новый год. Марья не обижалась на мать, понимая, что ей хочется простого бабьего счастья, на Людмилу смотрела спокойно… но потом в ее душе неожиданно поселилась зависть.
Совершенно внезапно Ольга сделала стремительный карьерный взлет, став начальницей «спецателье». Новое служебное положение мигом изменило ее жизнь. Из крохотной хрущовки, принадлежащей Константину, семья переехала в отличную четырехкомнатную квартиру возле метро. Правда, новый дом тоже был блочным, но «хитрым» – кухни у жильцов зашкаливали за двадцать «кубиков», а потолки вздымались на три метра… Прикрепили ее и к «кремлевскому распределителю», на столе появились невиданные продукты… Людмилочка щеголяла в шубке, сшитой из нутрии. Это сейчас манто из этого животного красуется на каждой второй, а в те годы в них наряжалась лишь элита… Марья носила на плечах обычное пальто из буклированной ткани. В ателье разрешили сшить только одну шубку, и она, естественно, досталась пятнадцатилетней Миле… Марья по-прежнему обитала в коммуналке, отца она похоронила, и, хотя Ольга помогала старшей дочери, той было далеко до материального благополучия.
Постепенно в голову молодой женщины змеями стали заползать не слишком хорошие мысли, а после неожиданной смерти отчима Константина их стало еще больше. «Что было бы сейчас? – думала Марья, лежа без сна в своей комнатушке. – Что было бы, если бы не Людмила…»
Но внешне она никак не выказывала ни зависти, ни недовольства, была приветлива с младшей сестрой и матерью. Новый год встречали вместе, сообща пекли пироги на Первое мая и Седьмое ноября, но переехать к ней насовсем Ольга Марье не предлагала, и той часто думалось: все дело в Людмиле…
Однажды Ольга позвала к себе старшую дочь и сообщила сразу две ошеломляющие новости. Одна звучала страшно: у нее нашли неизлечимую болезнь сосудов и сказали, что жить осталось не так много. Второе известие на первый взгляд могло показаться радостным: Милочка ждала ребенка.
Но радостной новость казалась только на первый взгляд, при более детальном изучении ситуация теряла всякую привлекательность. Отца у будущего младенца не имелось. Людмила даже отказывалась назвать его имя. Кроме того, становилось ясно, что девушке придется проститься с мечтой о высшем образовании… Вот поэтому Ольга и сделала старшей дочери предложение:
– Вот что, переезжай к нам, поможешь поднимать ребенка на ноги, Люда окончит институт, а я, дай бог здоровье, обеспечу всех до поры до времени.
Марья понимала, конечно, что из нее хотят сделать няньку и домработницу, не желая доверять ребенка и квартиру посторонним людям… Но в тот год ей стукнуло сорок. Семьи не было, карьера не удалась. Женщина работала в издательстве «Детская литература» внештатно, изредка получая заказы на оформление книжек… Ни денег, ни радости работа не приносила. Умереть с голоду Марье не давала мать. Художница чувствовала себя усталой, старой неудачницей, нищей и никому не нужной. Поколебавшись несколько дней, она ответила согласием и перебралась к матери. Но дальше события приняли совсем уж невероятный оборот.
Родив Леночку, Мила стала чахнуть и, когда дочери сравнялся год, тихо умерла от непонятной болезни. Врачи считали ее здоровой, Марья думала, что сестра просто валяет ваньку, чтобы не учиться и не работать, а вот поди же ты, она скончалась.
Все заботы о маленькой Лене и постепенно слабеющей матери легли на плечи Марьи. Все, кроме финансовых. Ольга продолжала работать, изо всех сил старательно скрывая на службе недомогание.
– Мне бы только Леночку поднять, в институт определить, выучить – и помирать можно, – повторяла Ольга.
Но судьба распорядилась иначе, бабка скончалась, когда внучке стукнуло пятнадцать… Потом Марья узнала о беременности Лены и о Павле…
Отношения с зятем не сложились сразу. Уж больно неотесанным и грубым казался парень. Марья не видела никаких привлекательных сторон в Павле и даже попыталась развести его с Леной. Но девочка проявила неожиданную твердость характера и в первый раз возразила той, которую считала своей родной матерью.
– Я его люблю, не нравится, уезжай к себе, квартира моя, ты тут никто!
Жуткая обида затопила душу Марьи Михайловны. Мигом всплыли со дна души воспоминания… К тому же Леночка, по-детски желавшая добиться всего, чего хочется, неожиданно попала острым шилом в самое больное место. Марью и впрямь не прописали в шикарной квартире. Наверное, Ольга боялась, что после ее смерти старшенькая затеет размен и обманет внучку. Леночка всегда была ее любимицей, и четырехкомнатные хоромы должны были достаться ей. Марье действительно было некуда идти. К тому же после Ольги осталась толстая сберкнижка. Вклад на ней был завещан Лене. Марья могла им распоряжаться только как опекун. Уйдя от наглой, не помнящей добра девчонки, Марья Михайловна вновь оказалась бы нищей, а жить с пьяницей-соседом ей совершенно не хотелось. Пришлось, наступив себе на горло, изображать любовь к нагло расхаживающему по комнатам Павлу… Впрочем, ничего нового в этой ситуации для Марьи Михайловны не было, она до этого точно так жила с матерью и Милой. Хотя справедливости ради следует отметить, что к Леночке она испытывала кое-какие добрые чувства, которые начисто пропали, когда девочка сказала ей про квартиру.
