— И был только один прокол: Фирсов не успел убрать Воронцова, которого не добили контркиллеры. И второй — даже если бы он убрал ложного исполнителя преступления, он бы все равно провалился. Потому что Аскольд не исчез, не испарился, не улетел в Барселону по фальшивому паспорту, как было условлено. Он остался в Москве и решил сдаться властям. Верно я сказал, Андрей?
— Да… все так, — прохрипел тот. — Мы уже договорились с Михаилом Мироновичем, на каких условиях я рассказываю все, что знаю. Хотя знаю я мало…
— Ничего, — произнес генерал ФСБ, в чьих маленьких умных глазах остро вспыхнули сухие искорки неподдельного интереса. — У нас есть человек, который знает несравненно больше.
И он выразительно посмотрел на Фирсова.
Но Аскольд, казалось, и не слышал этих слов Константина Ильича.
— Я объяснил Михаилу Мироновичу, что толкнуло меня на этот шаг, — тем же усталым, потухшим голосом проговорил он. — Он сказал мне, что мог ожидать от кого угодно, только не от меня… но я не способен зависеть… от самого себя. В этом виноват и дядя. А те люди, которые взяли меня, как сказать, под свое крыло… они сильнее моего дядюшку. Я не мог отказать… меня затащили в огромные долги, в наркоту… пообещали возбудить три уголовных дела.
— Каких дела? — спросил генерал.
— За убийство, за наркоторговлю и за терроризм.
— Н-да-а-а… — протянул Константин Ильич. — А терроризм-то тут как вписывается? Что ты сделал, Андрей?
Аскольд вжал голову в плечи и окончательно стал каким-то старым, ничтожным и жалким. Как-то бросились в глаза остро торчащие ключицы, помятые серые губы и выцветшие, как у глубоких стариков, пустые — больные глаза.
— Так что там еще за терроризм? — с нажимом повторил генерал ФСБ.
Аскольд ткнул подбородком в свое левое плечо и стал похож на ощипанного воробышка.
— Да там… под кокаином взорвал один клуб… хотел приколоться. В сортир подложил динамитную шашку. Там у одного знакомого запор был… груш он, что ли, переел. Ну и полечил.
— А это когда в феврале в этом скандальном клубе, где педерасты… — начал было вспоминать генерал, но его прервал Адамов.
— Вот именно, — сказал он. — У тебя хорошая память, Константин Ильич.
— Работа такая, — отозвался тот. — А что же к дяде или отцу не обратился? Ему же только палец о палец стукнуть, и тебе хоть Мавзолей взрывай!
— А вы не в курсе, как мы с дядей общались вообще?! — ожесточенно прошипел Аскольд. — Да какое вам вообще дело, что с дяде…
— Замолчи, болван! — негромким, но непререкаемо властным голосом оборвал его Адамов. — Ты…
— Да сам ты замолчи! — в свою очередь оборвал его Аскольд. — Сам молчи, бобик цепной! Что бы ты знал!! Да хотя не-е-ет, ты, верно, все знаешь, что надо. Вс-о-о!! — снова протянул он и даже зажмурился, верно, так нравилось ему тянуть этот звук «о», временно избавлявший его от необходимости говорить что-то жуткое. Но говорить все-таки пришлось. Аскольд втянул щеки, а потом сразу резко выдохнул:
— А известно тебе, Михаил Миронович, что драгоценный дядюшка вкупе с еще более драгоценным папой угробили мою мать? Я видел самые достоверные документы. Нет… неизвестно? Я не хотел говорить тебе наедине, говорю вот при всех. Так вот: тебе это неизвестно?
Адамов потер подбородок, что считалось у него признаком волнения.
— Не здесь будем говорить об этом, — сказал он.
— Почему же? Потому что это правда?
— Да. И мне известны посредники, которые организовали это. Но об этом не здесь. В общем, так. Сейчас я еду в Генпрокуратуру… Вот там и поговорим. Ты, Константин Ильич, с нами. Фирсова в камеру! Вернусь, тогда поговорим!!
Фирсов покачнулся вперед и, кажется, с трудом сохранил вертикальное положение в своем кресле на колесиках: у него кружилась голова.
— Простите, — раздался слабый, надтреснутый голос. — А что же будет со мной?
Адамов обернулся уже в дверях: Сережа Воронцов полусидел на кровати и смотрел на него внимательными, тревожными, но отнюдь не напуганными глазами.
— Меня тоже… это самое… в расход?
Адамов пригладил растрепавшиеся на челке волосы и проговорил самым обыденным голосом, как будто он говорил подобное каждый день (хотя, быть может, так оно и было):
— Что же вы хотите, Сергей? Вы же сами работали в спецподразделении в Чечне и прекрасно понимаете, что в таких ситуациях, как та, в которую вы зачем-то влезли, есть только один выход…
И, повернувшись, он вышел из палаты, вслед за ним следователь Генпрокуратуры и генерал ФСБ. Оба с таким видом, словно ничего особенного и не произошло. Словно только что на их глазах не приговорили к смерти человека, как говорится, без суда и следствия.
В палату зашли двое здоровенных парней с лицами, непроницаемости и однозначности которых позавидовал бы сам египетский Сфинкс. Они схватили Сережу за руки и повалили обратно на кровать, с которой Сергей так опрометчиво привстал.
Воронцов пытался сопротивляться, напряг все силы, которые еще оставались у него после вчерашней бурной ночи и ранения, но понял, что это бесполезно. От напряжения на бинтах, перехватывающих шею, выступила свежая кровь, но это было единственным эффектом от усилий Сергея.
И в этот момент в палату вошла… Лена.
Она была бледна, как смерть, под припухшими красноватыми глазами расплылись нездоровые круги — словно легли зловещие недобрые тени! — и совершенно очевидно было, что она не спала всю ночь. Или просто не дали спать.
В руке она держала шприц.
— Это что… такое? — прохрипел Сережа, все еще пытаясь пересилить двух огромных сотрудников службы безопасности Вишневского.
— Это покой для тебя, — неожиданно философски ответил один из державших Сережу мужчин. — Милейшая вещь… вкалываешь небольшую дозу, а через час тихо и культурно останавливается сердце. Без всякого там, понимаешь, криминала. И никакая экспертиза не покажет, что нехорошие парни ввели тебе сильнодействующий препарат.
— Тубарин, — уточнил второй.
Сережа Воронцов не знал, что такое тубарин. Быть может, его почтенная матушка, Дарья Петровна, которая, как известно, работала в роддоме уборщицей… вот, быть может, она смогла бы просветить сына. Хотя вряд ли: из всех химических веществ, имеющих хоть какое-то отношение к медицине, Дарья Петровна искренне и неподдельно интересовалась только одним, а именно С 42 0Н 45 0ОН. То бишь этиловым спиртом. Что касается тубарина, то этот препарат, использующийся при сложных хирургических операциях, в России бандитской стал использоваться киллерами для тонких и тщательно просчитанных убийств. Миниатюрный шприц-автомат вводил смертельную дозу препарата в организм за считанные доли секунды, а на коже оставался только миниатюрный прокол, который было чрезвычайно сложно обнаружить. Через несколько минут у «пациента» останавливалось сердце.
…И если сейчас в руке Лены был обычный шприц, а не шприц-автомат, то это только потому, что убийцы были уверены в успехе своего смертоносного предприятия.
— Давай, девочка.
И Лена — со сжатыми губами и оцепенелым лицом зомби — поднесла иглу к руке Сережи и, пробормотав что-то неразборчивое, вонзила ее в вену на локтевом сгибе…
И Сережа увидел, как вздрогнул и пополз ее тонкий точеный палец — вздрогнул для того, чтобы вогнать в его тело саму Смерть. Раньше она представлялась ему почему-то в виде пьяного сатехника, расхаживающего по квартирам и вместо кранов перекрывающего ток жизни. Теперь он увидел, что это вовсе не сантехник и что она, Смерть, не имеет, ни запаха, ни цвета, ни лица.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ДВА ПОБЕГА
* * *
Михаил Миронович Адамов упруго сбежал по лестнице больницы в сопровождении двух своих людей, следователя Генеральной прокуратуры, Аскольда и щекастого генерала ФСБ. Вернее, в сопровождении — это громко сказано, потому что Аскольд анемично плелся позади всех, конвоируемый рослым гориллоидным парнем со здоровенным пистолетом в кобуре подмышкой.
У входа в здание стояло несколько автомобилей. Среди них — служебная черная «Волга», возле которой торчало трое совершенно одинаковых парней — даже небритость у них была какая-то идентичная, — а также «Мерседес-600» Адамова и темно-зеленый джип «Опель фронтера» и черная «Вольво» его людей. Адамов огляделся по сторонам и стремительно прошел к «Мерседесу». Впереди него шел охранник, он почтительно распахнул перед шефом заднюю дверь, однако Михаил Миронович не обратил на это ни малейшего внимания, а сам открыл переднюю и сел на сиденье рядом с водителем.
В «Опель фронтеру» же затолкали Аскольда, и рядом с ним сел один из заместителей Адамова. Следователь Генпрокуратуры сел в свой серый «Опель», которым он управлял сам. Демократичный служитель Фемиды, ничего не скажешь.
