Кот продолжал перебирать в голове воспоминания из бесед разных лет. На мокрую шерсть, например, очень быстро и очень много налипает грязи и бактерий! И если потом начать себя вылизывать и наесться пуд грязищи, так и кишечные колики можно подхватить! Кому потом икающий больной котяра будет нужен? Ни одна уважающая себя кошка даже не взглянет на облезлого оборванца!
Справедливости ради, Ричард вспомнил пару знакомцев, которые с водой были на «ты». Дальний Масин родственник – курильский бобтейл Йошикот и его подруга – бенгальская пловчиха Акира. Йошка ему тогда рассказывал, что ничего особо пугающего в воде нет. Мол, страшно только, что опоры нет – оттолкнуться не отчего и взобраться некуда. А если эти мысли отпустить – то и плывется легко, что твоей сельди. Акира и вовсе помешанная была. В пруд, в ручей, в ванную – всегда первая бежит. Не может поплавать – так лапой за струю воды цепляется, в лужи прыгает, с дачными поливалками играет. Странная кошка. Красивая – да, этого не отнять. Но, видимо, где красота – там и до сумасшествия лапой дотянуться!
Как хвостом ни крути, а сесть в лужу было самым большим страхом Ричи, сколько он себя помнил. Взять хотя бы тот случай, когда «двуногий» пытался его впервые искупать. И зачем, спрашивается? Чем заслужил крошечный пушистый няша Ричи такое хамское отношение? Ну, подумаешь – проткнул случайно крышку на банке сметаны. Ну, извозился весь в молочной продукции, ну уронил потом какую-то злосчастную герань, горшок расколотил да землёй слегка припорошился. Разве ж это повод живое существо в таз с водой окунать?
Ричи помнил этот жуткий звук рвущейся из крана воды, эхо отбитой от чугунной ванны струи и ругань «двуногого». Помнил, как забилось его крошечное сердечко, как каждый мяв заглушался хлюпающим звуком и огромными глотками водопроводной воды. Как исцарапал своему писателю руки в кровь и как потом дрожал, завёрнутый в полотенце, когда дыхания хватало только на прерывистые икающие вдохи.
А однажды, не приведи кошка-мать никому узнать про тот случай, подхватил Ричард где-то блох. Тогда, уже в отрочестве, к страху перед водой добавились ещё унизительные ощущения от вытравливания блох вонючим дустовым мылом. Долго его полоскали в тазу в тот раз, уже в четыре руки…
Был ещё один неприятный случай в его короткой кошачьей жизни. Жили они тогда счастливой семьёй на даче. «Двуногие» и его дражайшая Масенька. В тот раз он хотел изловить аквариумного сомика, блеснуть доблестью перед любимой подругой и угостить вкуснятиной. Только лапы подвели – скользнули когти по краю бортика, и свалился хвостатый герой прямо в стеклянную коробку с водой, водорослями, какими-то улитками, глиняными фигурками и сушёными тараканами. Раньше это воспоминание вызывало в душе Ричи немного стыда и много смеха. Теперь же добавились ещё грусть, тоска и внутренняя пустота. Такая огромная, как пустая бочка от океанской сельди. Неумолимо гнетущая и непримиримо беспощадная.
ОКЕАН!!! Ричард вдруг ощетинился от страха – а что, если они поплывут через океан? Всех девяти жизней не хватит, чтобы отделаться от этого страха.
Наконец «двуногий» добрался до своей каюты. Добрались вместе с ним чемодан, переноска, а в ней и сам съёжившийся котектив. Писатель открыл переноску, и Ричард осторожно из неё выбрался. Ноги подкашивались больше от страха, нежели от долгого сидения в переносной сумке и пошатывания на весу. Каюта, вопреки страхам, оказалась вполне сносной. Уж куда лучше сторожки, в которой они как-то жили при фабрике. Здесь была простая прочная койка, небольшой столик и стул, прикреплённые к полу. В стену было встроено что-то вроде шкафа, но без дверок. «Двуногий» затолкал под кровать чемодан, переноску оставил на кровати, а сам подошёл к круглому иллюминатору и что-то начал бормотать себе под нос.
«Опять творит», – понял Ричи.
«Двуногий» положил на столик приглашение на участие в конкурсе «Праздник Посейдона», спешно вытащил из кармана молескин и начал вписывать туда свои каракули привязанной к блокноту ручкой.
– И если уходить от бед, то семимильными шагами,
на корабле, в фуражке капитана,
на двадцать тысяч лье вперед и вглубь.
И если говорить не вслух, то непечатными словами,
а песни петь – всегда спонтанно!
Зачем же раньше был не смел я или… глуп?
Тут писатель вдруг опомнился, открыл иллюминатор и со злостью вышвырнул в него блокнот.
– Всё – значит всё! – крикнул он морю. Не для того он завязал со своими стишками, чтобы вновь их писать. От стишков пользы никакой – на них ни вина не купишь, ни кошачьего корма. На конкурс захотел? Вот и пойдёшь – как зритель. Довольно мечтаний – пора встать на твёрдую почву, пусть до этого сначала и придется какое-то время провести в плену морской болезни, когда из окна видно только бескрайнее море, а за ним – опять бескрайнее море! Решил возвращаться в свой бизнес – значит, надо возвращаться полностью, не оставляя возможности искать поддержки и утешения в творческой стороне своей личности. Уж сколько ему эта творческая сторона бед принесла, который раз на стенку лезть хочется от тоски и досады! PR так PR, точно просчитанные ходы, выверенная целевая аудитория, проверенные на фокус-группах тексты и никаких бесплатных вольных размышлений или отвлеченных фантазий! И новоиспечённый пиарщик решительно покинул каюту, не притворив за собой дверь.
Ричард побродил немного по каюте, посмотрел по сторонам, выглянул в иллюминатор – нового ничего не увидел, все то же бесконечное море, – и решил всё-таки проследить за своим писакой-горемыкой – тот вряд ли успел далеко уйти.
Ушел тот действительно недалеко. Стоял прямо напротив каюты у бортика, смотрел на ещё заметную линию берега. И вроде известные ранее узоры приобретали теперь причудливые очертания, выводя на горизонте понятную лишь этим двоим веху – старой жизни больше не будет, что было – то прошло. Разочарования сгладятся, обиды исчезнут, боль утихнет. Останется светлая грусть в дымке удаляющегося в закат города их прошлого. А впереди их ждёт только новое, только неизведанное, только практичное и настоящее – в городе их будущего.
Глава пятая,
в которой бога Мома снова изгоняют с Олимпа
Ах, если бы его спросили, сколько сарделек пройдёт в колбасное кольцо, если бы хоть кому-то стало интересно, о чём шепчет травинка в его зубах, или каков на вкус мёд поэзии, он бы рассказал… Но никому не нужны его рыжие мысли. И пусть. Ведь у каждого своя тропа к мышиной норке и каждого ждёт по ту сторону своя хвостатая истина – маленький серый комочек, поющий на разные голоса песню мира, или красноглазый монстр с острыми зубами.
Если бы теплоход отплывал с другой пристани, ему, солнечному Рыжику, было бы так же тепло и светло. И так же немного одиноко. Рыжик все так же смотрел бы на бурлящую воду за кормой, на белых горластых чаек, на удаляющийся берег… На «двуногого», смешно переставляющего длинные тонкие ноги в полосатых брюках. Брюки чуть-чуть широковаты, и полоски живут своей жизнью. Ноги стучат вправо, а брюки – ещё слева колышутся. Эта задержка едва заметна, но взгляд цепляется, и оторваться почти невозможно. Дьявольские полоски, способные заворожить не хуже лазерной указки.
И фамилия у «двуногого» смешная – Галкин. Птица городского полёта, мелкая юркая птаха. И одевается он смешно, даже по-«двуножьим» меркам, – смокинг, «бабочка» и черные брюки, с едва заметными, живущими своей жизнью полосками. Теплоход качается на волнах, но это не мешает Галкину отбивать чечётку. Довольно нелепо. «Двуногие» смотрят с неодобрением на его трость, отбивающую ритм, на его довольное лицо, на всю его неуместную фигуру.
– Чок-чок, шшшух! – бормочет Галкин себе под нос. – И вот так! И ещё вот этак! – Он запрокидывает голову, продолжая стучать каблуками. – А панойя му! – Это греческое восклицание, которому он совсем недавно научился, означает «Боже мой!». – Снова Рыжик му, ты мой маленький пушистый бог Мом, бог хохота и смеха, выходишь на подмостки Олимпа!
Рыжик знает, что будет сейчас. Если бы это был кто-то другой, он бы уже скрылся… сквозь колбасную петлю. Но это Галкин. «Двуногий», с которым… Не важно, не важно! Крыса-судьба снова поворачивается своим невнятным серым боком, а Галкин стучит всё ближе.
– Ну же, Рыжик! – протягивает он руку. – Составь мне компанию в этот чудный денёк! Скоро же праздник Посейдона!
Рыжий вразвалочку подходит к «двуногому», несколько секунд приноравливается, покачивая толстым задом, прыгает на него… Вот эта секунда! На миг выпустить когти и тут же разжать их, чтобы судьба сама распорядилась по своему усмотрению!
Кот, вопреки всем теориям, грузно шлёпается на спину у ног Галкина. Рыжий увалень, неловкий паяц! Все хохочут: хохочет небо, палуба, в хохочущем хороводе кружатся лица «двуногих». Пускай! Пусть смеются!
Галкин опускается перед Рыжим на колени. Вот он, этот момент, ради которого всё это!
