— Нет, — отчаянно принялась уговаривать я, — нет, сыночек, не надо в санньяси, ты вырастешь и будешь наслаждаться всем, что только есть на этом свете. У тебя будут женщины, деньги! У тебя будет все!
— Мамочка, у меня уже есть все, что душе моей необходимо. Я уже наслаждаюсь, и наслаждение это не кончится никогда. И ни деньги, ни женщины такого наслаждения не принесут.
— Сынок, — заламывая руки, закричала я, — откуда ты знаешь? Ты еще маленький, ты не понимаешь даже, чего лишаешь себя. Ты лишаешь себя любви! Ты никогда уже, никогда не будешь любить!
— Я маленький, — кротко ответил Санька, — но я познал истину и понимаю о чем ты говоришь. Я буду любить, я уже люблю, потому что любить и наслаждаться хочет моя душа, и она создана для этого.
— Ты говоришь о любви к Богу, но это химера! Это туман!
— Туман рассеивается, как любовь к женщине, а любовь к Богу вечна, — возразил мой Санька, и я пришла в ужас.
— Сгубили ребенка! — закричала я. — Сгубили, сволочи, сгубили!
И проснулась в холодном поту.
Сердце бешено колотилось; на груди под курткой по— прежнему лежал пистолет.
«Уф, — подумала я, — как хорошо, что это только сон. Но где я?»
Оглядевшись, сразу все вспомнила. Я дожидаюсь Гургенова, потому что хочу очень много ему сказать и, главное, хочу получить назад своего Саньку.
Но что это за бормотание?
Я выглянула из-за цветочных гирлянд, и холодный пот прошиб меня — какой опасности, оказывается, я подвергалась. Ведь спящий человек не может оказать достойного сопротивления будь у него хоть сотня гранат, а у меня-то всего одна.
Гургенов в позе «лотоса» сидел на возвышении, перебирал четки и читал молитву. Удивительно просветленным было его лицо.
«На что надеется этот притворщик и негодяй? — изумилась я. — Предатель, он еще и к Богу обращается. А Бог? Куда он-то смотрит? Среди Его чистых преданных вершится такое зло, творится такое падение, а он бездействует! Обладай я возможностями Всевышнего, я бы этого Гургенова, не дожидаясь его следующей жизни, уже в этой превратила бы в козла. Даже хуже.»
У меня возникло естественное желание покинуть свое укрытие и с воплями «где мой сын?» наброситься на падшего Гургенова с кулаками, гранатой и пистолетом. К большому сожалению своему, желание это я вынуждена была подавить. Сказался духовный рост.
«Нельзя уподобляться этому нехорошему человеку, — подумала я. — Такое поведение может повредить моему духовному росту. Сейчас встану, поправлю прическу (жаль нет зеркала), с достоинством приближусь к трону, приставлю к виску Гургенова пистолет и выскажу все, что думаю. Пускай попробует после этого не вернуть мне моего Саньку!»
И тут я поняла, что совсем к этому разговору не готова. Что я скажу ему? В голове были мысли, но какие-то вялые. Подлость Гургенова на фоне моих мыслей выглядела гораздо убедительней. А мои мысли — сплошные сентенции на тему добра и зла. Их затерли задолго до моего рождения. Такими сентенциями никого не проймешь. Гораздо лучше получилось бы, если бы я просто набила Гургенову морду, только, боюсь, он со мной не согласится. Хорошо бы его пристрелить, но тогда уж точно разговора у нас не получится.
Я разозлилась. Да что же это такое? Неужели же не найду, что сказать негодяю этому? Распишу ему все как было, с самого начала — выведу его на чистую воду, пускай знает, что Соньку Мархалеву не проведешь.
Первым делом заставлю вспомнить, как послали его святые люди, санньяси чистые. Как послали они его в нашу землю созревшие души моих соотечественников спасать. Да еще денег ему со всего свету собрали, чтобы он храм построил, чтобы созревшие души к истине приучал, а он что? Он, негодяй, от своих преданных сгинул и на эти денежки преступный бизнес тут, у нас в России, раскрутил.
Похлеще моей Тамарки размахнулся. И что удумал! Лжепророка под себя подгреб, Рыжую Бороду на святые денежки содержит! Тьфу!
А как прознал, что забеспокоился о нем его ученик Шрила Мукунда, чистый санньяси, мой наивный монах — как забеспокоился да приехать в Россию собрался, чтобы его, мерзавца, искать, так сразу в защиту. Послал «братанов» своих, чтобы утопили они его, монаха чистого, учителя Великого моего…
Боже, как от мыслей этих меня пробрало! За малым не застрелила подлеца и вдогонку не подорвала гранатой. Ах, он негодяй! Ах он Гургенов! Шрилу Мукунду, такого человека хорошего на погибель обрек и после этого еще Богу молится?! Будто станет Бог его слушать!
Я воздела глаза к потолку и прошептала:
— Господи, это ты еще не все про него знаешь. Еще и не то тебе открою, уж покарай его, окаянного.
Полная решимости я уже встала с диванчика, собираясь броситься к Гургенову и уличить его, и пристыдить, и спросить с него за то, что он так гнусно обошелся с моим монахом: и топил его, и «братанами» затравливал… Пусть ответит за все мерзавец! И пусть вернет моего Саньку!
Едва я сделала шаг, в одной руке сжимая пистолет, а в другой гранату, как раздались голоса, и в комнату влетел он, мой учитель Шрила Мукунда.
Я снова рухнула на диванчик. Я была потрясена. Воистину Господь все открывает ему, моему монаху. Как узнал он то, что лишь случайно поняла я? Я же ни слова ему не сказала. И как нашел он Гургенова? И как попал сюда? Ну, уж раз попал, вот сейчас он ему правду-то врежет!
Я остановилась, желая понаблюдать, как мой Мукунда разделается с этим Гургеновым. Вряд ли он станет Гургенова бить, но уж выскажет ему все наверняка. Не так, конечно, как я, убедительно, но по-своему. Все больше притчами будет его воспитывать, да про гуны напомнит, да майю приплетет. Это тоже доканывает неплохо, на себе испытала.
В общем, я ожидала полного разгрома Гургенова. Каково же было мое изумление, когда монах мой, этот санньяси, этот святой человек, этот прекрасный и чистый мой Великий учитель Шрила Мукунда упал на колени перед мерзавцем Гургеновым и, опустив свою красивую голову к его ногам, произнес:
— Ачарья, сердце мое преисполненно радостью и блаженством — я нашел тебя.
И Гургенов ему отвечал:
— Я тоже рад, что ты нашел меня, мой добрый Мукунда. Ты достойно прошел этот путь. Ты познал те истины, которые должен был познать, и сделал это в кратчайшие сроки. На пути совершенствования ты сумел разрушить деяния и помыслы нечестивых, осуществить миссию на которую только ты и был способен. Ты меня не разочаровал, а я трудился не зря.
— Не зря, мой учитель! — воскликнул Шрила Мукунда, вставая с колен, делая почтительный поклон и присаживаясь на последней ступеньке возвышения. — Ты дал мне бесценный урок, за который я бесконечно благодарен тебе. Когда я первый раз оказался в холодной воде, то сразу вспомнил тебя, учитель.
— И что подумал ты?
— Подумал, что ты был прав, когда предостерегал меня и говорил, что я привязываюсь к своему телу и злоупотребляю мистическими практиками. Ты даже рассердил меня своими подозрениями, я был в апогее духовного продвижения — так казалось мне тогда. Лишь попав в ледяную воду, задумался я над твоими словами, а когда ты послал мне эту ужасную женщину…
Я оцепенела. «Это он обо мне что ли? Нет, ну какая же он все же свинья, этот Шрила Мукунда! Вот сейчас ему покажу!» Я привстала с диванчика.
— …и я вытащил ее из воды, — продолжил монах, — и увидел как красива она, и почувствовал какой сильный исходит от нее магнетизм, сколько в ней очарования…
Я мгновенно растаяла и вновь опустилась на диванчик: «Так это он обо мне… Ну ладно, пускай продолжает, не буду мешать хорошему человеку. Однако, есть все же во мне магнетизм, соблазнила-таки я монаха, а ведь не хотела же. Дурак мой Женька, что на другую меня променял. Жаль, монаху нельзя жениться, славно бы мы с ним зажили. А как это помогло бы моему духовному росту! Боюсь, сильно помешало бы росту его…»
— … и тогда возник у меня вопрос, — словно услышав мои мысли, продолжил монах, — смогу ли я сделать то, что обязан сделать: раздеть ее донага и согреть своим телом. «Если не сделать этого, — подумал я, — бедная женщина погибнет от переохлаждения, а если я сделаю это, то совершу падение.» И тут же новая мысль обожгла меня. Опять я вспомнил тебя, мой учитель.
— И это понял ты? — улыбаясь спросил Маха прабху.
— Да. Прав был ты, учитель, когда обращал внимание на слишком частое мое общение с матаджи Индрой. Как я внутренне раздражался, что сомневаешься ты в отрешенности моей. «Ачарья Маха прабху заблуждается, — думал я, — матаджи Индра красива, но я вижу в ней лишь красоту души — преданной служанки Господа — и общаюсь с ней лишь по необходимым делам благотворительности. Я владею своими чувствами, чувства подчиняются мне и никогда не выйдут из-под моего контроля, что бы ачарья Маха прабху ни говорил.» Теперь понимаю: я был самонадеянным глупцом.
Маха прабху грустно покачал головой:
— Я видел, что ты незаметно привязываешься к матаджи Индре, как Махараджа Бхарата привязывался к олененку. И я видел, что ты не хочешь об этом знать. Тогда я понял, что нужны решительные меры.
