Поездка на похороны Алиции, да и сами похороны были совершенно в ее стиле.
Шоу (а иначе это никак не назовешь) устраивали ее наследники, двое детей ее сестры: Малгося-французская и Рысек-американский. Собственно, руководила этим печальным действием Малгося, которая жила ближе к Алиции, что следует из ее прозвища, — во Франции, в то время как Рысек находился в Техасе, откуда, понятно, несколько дольше добираться.
При жизни Алиция упрямо считала свою племянницу истеричкой. Я не соглашалась с ее мнением, особенно в трудных ситуациях. До железного характера Алиции Малгосе было далеко, и я постепенно перестала спорить. Потом, тоже не сразу, я пришла к выводу, что Алиция была права.
В первую очередь я узнала от Малгоси-французской, что траурная церемония состоится в Гентофте — датской коммуне в Дании, потому что только там находится единственный крематорий, а Алиция хотела быть похороненной рядом с Торкилем, в урне.
По телефону я заставила Роберта, исполненного горечи от потери, чтобы он заказал нам гостиницу в Гентофте, заранее поставив крест на собственных возможностях, потому что известно, что Дания пользуется в международных переговорах английским языком, и с моим французским лучше не рисковать.
Со мной ехала наша Малгося, для которой Алиция оставалась предметом обожания, невзирая на все мучения, которые ей пришлось с покойной претерпеть. При случае она могла быть полезна и мне, поскольку в последнее время ревматизм в левом колене снова подал голос, и это плохо отражалось на моем контакте с педалью сцепления.
Малгося сидела в автомобиле рядом со мной и производила странные действия. В одной руке она держала туфельку, в другой — зажигалку и упорно пыталась поджечь туфлю. Я старалась не обращать на это внимания, каждый имеет право развлекаться, как хочет, но в конце концов я не выдержала. В этот момент туфелька со свистом вылетела у Малгоси из рук и приземлилась на рычаг переключения скоростей. Я вежливо спросила, что это было и как это понимать.
— Ради бога, извини, я обожгла себе палец, — покаялась Малгося.
Оказалось, что из стельки в туфельке торчит что-то маленькое и синтетическое, похожее на кончик толстой рыболовной лески, и колется, зараза! Я предложила заразу отрезать, но единственный режущий предмет — маникюрные кусачки — был спрятан в одном из чемоданов, а чемодан, естественно, лежал в багажнике. Нам не хотелось останавливаться для поиска кусачек, и Малгося упрямо продолжала жечь несчастную туфлю.
На полдороге меня все-таки настиг приступ ревматизма. Мы пересели, рулить пришлось Малгосе, которая поневоле бросила терзать обувь.
Гостиницу в Щецине мы нашли сразу, поплутав самую малость.
На следующий день погода изменилась, ревматизм отступил и на парковку я мчалась чуть ли не вприпрыжку. Малгося мешающий фрагмент из туфельки отрезала и вздохнула с облегчением.
Тем не менее в Варнемюнде я ухитрилась заблудиться и прозевала въезд на паром, которым пользовалась многие годы, благодаря чему мы намотали еще двадцать километров, проехав два раза платный тоннель, по два евро с носа. Малгося здраво рассудила, что мы ведь едем на похороны Алиции, значит, что-то должно быть не как у людей. Как же она была права!
В Дании я заблудилась снова. На автостраде в полном разгаре велись дорожные работы, куда-то исчез выезд на Гентофте: его просто не было там, где он должен был быть. Мы наткнулись на него чисто случайно, я этим воспользовалась, и к гостинице дорога привела меня сама.
Я позвонила Рысеку, он заявил, что сей момент приедет. За ужином мы узнали, что да, похороны состоятся завтра в два часа дня, только вовсе не в датской коммуне Гентофте, а в Буддинге. Ну и ладно, пусть будет в Буддинге, какая разница. Вся околица, вместе взятая, равняется двум районам Варшавы, например, как южный левобережный район Мокотов плюс Служевец. Или Северная Прага и Таргувек. Только путь туда не в пример легче.
В субботу я предусмотрительно решила заказать цветы. Мы двинулись пешком, ведь до цветочного магазина, как нам сказали, два шага пройти… Примерно метров через сто мы вернулись и поехали на машине. Я не давала обета ради Алиции бегать марафоны, к тому же у Малгоси снова вылезла из туфли та леска, обрезанная в Щецине. Похороны назначены на два, я заказала цветы на час дня. После чего, в силу уже укоренившейся предусмотрительности, мы поехали искать похоронное бюро, чтобы потом не блуждать.
До Буддинге я доехала без малейших проблем. Вскоре показалось то, что нам требовалось. Вне всяких сомнений, это была часовня, на что указывал крест на крыше.
Однако часовня эта выглядела как-то странно: словно в ней находились стойла и рядом был выгон для лошадей.
Я сделала поправку на разницу вероисповеданий. В конце концов, Алиция была католичкой, а вот Торкиль… Может, он был протестантом? Я как-то никогда не спрашивала. Я что-то не припомню конфессий, сильно связанных с конюшнями для первоклассных скаковых лошадей. Может, гуситы? У чехов есть Большие Пардубицкие скачки — международные соревнования по конному спорту, но ни Торкиль, ни Алиция особо лошадьми не интересовались…
Мы с Малгосей растерялись и таращились на строение с большим сомнением. Вокруг пусто и тихо — ни коней, ни похоронных дрог, ни живой души, только роскошная ухоженная растительность.
Единственный живой человек, который в конце концов появился в поле зрения, оказался дежурным сторожем. Он по мелочи наводил порядок: подметал территорию и убирал листья. Он удивился и сказал, что сегодня никаких церемоний нет. Зато в Буддинге есть еще одна церковь. Он ткнул куда-то в сторону пальцем, добавив:
— За Национальной библиотекой.
Национальную библиотеку я нашла без труда. Огромное фундаментальное здание занимало почти полквартала. Если двигаться в направлении, указанном сторожем, пришлось бы проехать библиотеку насквозь.
Не зная, что делать, я позвонила Рысеку. Тот страшно огорчился и сказал, что не представляет, как доходчиво объяснить нам дорогу к нужной церкви. Выход он нашел не самый оригинальный: поскольку он не раз там бывал, то через четверть часа будет в Гентофте и проводит нас до нужного места.
Ничего не поделаешь, мы вернулись в Гентофте.
С Рысеком приехали Малгося-французская и ее муж Дидье. Они повсюду ездили втроем, потому что машина была только у Рысека.
В десять минут двенадцатого Малгося стала верещать, требуя, чтобы мы немедленно ехали в часовню.
— Послушай, ты в своем уме? К чему такая спешка? — вежливо спросила я. — У меня цветы заказаны на час дня, не поеду же я требовать их так рано? Ты что, первый раз в Дании?
Но она уперлась: нет, надо ехать и все тут! Она должна, она договорилась, всё нужно приготовить, уже пора, не то опоздаем. — Форменная истерика.
Я плюнула, лишь бы с ней не ссориться. Мы поехали за цветами. По дороге я заранее проговаривала шепотом по-английски извинения.
К счастью, венки и букеты были уже готовы, оставалось только прикрепить ленты. Цветочницы даже обрадовались нашему приезду, потому что не были уверены, куда какие ленты прицепить. Мы забрали заказ и без десяти двенадцать отправились на церемонию.
Оказалось, что похороны в Вангенде, а это крематорий не в Гентофте, а в Гладсаксе. Дорога до Вангенде заняла десять минут, и мы были на месте еще до часу дня. Ровно час мы слонялись у часовни, потому что проходила церемония, и посторонним родственники явно были не рады. К нам на минутку выскочила какая-то дама, объяснившая, что волноваться не надо, все уже устроено, а с Малгосей-французской она вообще не захотела разговаривать.
Погода решила подпортить и без того нерадостное настроение, подул противный ветерок, похолодало, и полил дождь. Как стадо придурков, мы сидели в машине, а дождик барабанил по стеклам.
— Алиция на небе довольно хихикает, — буркнула я нашей Малгосе, которая полностью разделяла мое мнение. Малгося была опять занята — ковырялась в своей туфле и казалась озабоченной только этим. Она была единственным человеком, у которого было хоть какое-то занятие. Из туфли торчали уже несколько кончиков лески, а обувь изнутри напоминала ежа. Уничтожить весь сапожный шов ей пока не удалось, но я подозреваю, что скоро Малгосе придется ходить босиком.
Наконец настал наш час. Из Польши были только мы двое, два земляка опоздали на двадцать минут, а вся церемония продолжалась полчаса. С прощальным словом на двух языках, с музыкой, но без церковного отпевания. Так хотела покойная, видимо, тут и сыграла роль разница вероисповедания ее и Торкиля.
Церемония закончилась, гроб должны были перевезти в крематорий. Возле часовни стоял катафалк, а в катафалке за рулем сидел… пес.
Богом клянусь, никакого сюрреализма — пес сидел на водительском месте и внимательно и слегка высокомерно смотрел на меня. Я его сфотографировала, но фото вышло нечеткое.
