При всей своей терпимости некоторые черты в людях она не переваривала, а иногда и попросту не понимала. Не выносила склонности к истерике, даже простой несдержанности и нервозности. Излишнего проявления чувств, пусть и обоснованного. Ее взгляды на эмоциональные проявления проистекали из того, что для нее не существовало разницы в отношении к близким и чужим людям. Для нее существовала СПРАВЕДЛИВОСТЬ.
Может быть, на это повлиял факт, что своих детей у нее не было, а Торкиль прожил слишком недолго, чтобы ее взгляды изменились. Возможно, ей только казалось, что все люди равно имеют право на ее чувства?
Случается ведь, что кто-то из друзей человеку ближе собственной семьи. Случается и ошибиться в оценке себя самого. Спорили мы и об этом, спокойно, без азарта, но упорно. Я держалась принципа, что лучше я что-то дам своему ребенку, пусть даже он этого не заслуживает, чем кому-то чужому, которому это что-то нужно, и он это заслужил. Ну и что с того, ребенок-то мне ближе.
Алиция была совершенно противоположного мнения: чужой человек или нет — ему это больше нужно, поэтому элементарная справедливость требует отдать ему, а ребенок пусть помолчит в тряпочку.
Воспитанная в духе эгоизма и эгоцентризма, именно от Алиции я научилась думать о других. Мы с ней были знакомы лет сорок пять, за это время даже законченный кретин что-нибудь понял. В своем страшном беспорядке, незаслуженно охаянном другими, Алиция хранила вещи, совершенно ненужные ей самой. Но они могли пригодиться другим! Я не единственная, кто получил от нее вещи, совершенно бесценные для меня, но не нужные Алиции: мотки красной шерсти на коврики-килимы.
— Вот видишь, — попеняла она мне тогда. — Все крутом нудят: да на что тебе это, да на что, выброси, мол… А ведь кому-то это может пригодиться. Так зачем же выбрасывать?
Мысль об этих других, которым что-то может пригодиться, я поняла, хотя до конца жизни Алиции считала, что она слишком далеко заходит. Отдает больше, чем может себе позволить. Мне она тоже отдавала всю себя до капли, и поэтому позднее, не сразу, я всеми силами, исподтишка старалась хоть как-нибудь ей эту доброту компенсировать, только чтобы она этого не заметила. Я знаю, что она не заметила. Она была простодушна.
Все знали, что Алиция собственные дела скандально пускает на самотек, зато чужие решает с блеском. Про свои дела она забывала, или ей просто не хотелось возиться. Для других у нее всегда находились и время, и память, и силы. На нее можно было рассчитывать «при любой погоде». Если кому-то нужна была помощь, она мчалась впереди паровоза, даже если эта помощь была во вред ей самой.
А вот человеческую глупость она никак не могла понять. И тысячу раз погорела на этой самой глупости. Но она не понимала самого этого явления. Я ей много раз пыталась втолковать, что она никогда не угадает, каким местом думал очередной идиот, потому что он вообще ничего не думал. Умного человека можно «просчитать», дурака же никогда. Это до Алиции не доходило.
Каждый раз, столкнувшись с глупостью, она бывала глубоко изумлена. Всякий раз чья-то глупость приносила ей то моральный, то материальный ущерб. Она никогда не делала поправку на глупость, не принимала ее к сведению априори. Похоже, просто не соглашалась признавать существование такого понятия.
Она удивительно владела своими чувствами, подчинив их разуму. Давно миновали те времена, когда она решила убежать с Зенеком, которого я в романе «Всё красное» обозвала Эдеком. Ее мать очень плохо к нему относилась, потому что он был обыкновенным пьяницей. А к побегу Алиция со всей серьезностью готовилась, уложив в багаж подушку и консервный нож. Возлюбленного она ждала у окна с багажом под рукой, но возлюбленный не пришел, поскольку надрался в хлам и о романтических чувствах забыл. Алиция потом рассказывала мне эту историю, плача и смеясь.
Она смогла трезво оценить ситуацию и отказаться от алкоголика, не питая идиотских надежд в стиле «когда женится — переменится», хотя сентиментальную привязанность к нему она сохранила надолго. Да, она была крепкий орешек, а мы все знаем, как тяжело это дается. Честь и хвала Алиции за это, а я ей даже завидую.
Свой сад она любила безгранично. Раньше ей ведь не приходилось так тесно общаться с растениями.
После смерти Торкиля она превратила земляные неудобья и рвы в райские кущи. На это ушло двенадцать лет. Она заинтересовалась садоводством, принялась углубленно изучать этот вопрос. У нее была легкая рука, «зеленые» пальцы. У нее всё росло, хоть палку воткни. Хотя не всё у нее поначалу получалось правильно.
Я как-то бестактно брякнула, что высокие растения нельзя сажать перед низенькими, они будут загораживать солнце. Алиция недовольно фыркнула, но когда я приехала на следующий год, высокие росли позади низких. Представители датской прессы с удовольствием публиковали снимки сада Алиции.
А она трудилась день и ночь. Самолично проделывала в саду все тяжелые работы.
В последние годы у нее, правда, сил поубавилось. Сад разрастался и превращался в джунгли, но какие же прекрасные!
Даже сорняки были на загляденье. Алиция вполне разумно их не уничтожала, можно было выпалывать только одуванчики.
Великодушие ее было удивительным. Однажды ее домработница Стася, которая уже давно умерла, чудная женщина, нечаянно вырвала розу, привитую на дичок. И вот, пожалуйста — Алиция ее не убила. Даже худого слова не сказала, хотя чуть не упала в обморок.
Алиция постоянно жила надеждой, что когда-нибудь успеет всё-всё в саду сделать, навести порядок, выполоть, посадить… Надежда связывала ее с жизнью.
Я тоже живу надеждой, поэтому я ее прекрасно понимаю.
Алиция хотела сделать больше, чем могла. Она давно должна была бы нанять ловкую и очень снисходительную домработницу, которая помогала бы ей, не уничтожая ее чудесный хаос. Но нет — свои деньги она продолжала тратить на стол и кров для очередных гостей — бездомных, бестолковых, неудачливых и придурковатых. Возможно, ей нужно было чувствовать, что кому-то значительно хуже, чем ей.
Вернувшись из Польши в последний раз, она еще какое-то время держалась, хотя уж не могла, да и не должна была, жить одна. Алиция впала в депрессию, потому что датские местные врачи отменили ей польские лекарства, исключительно хорошо подобранные. Из этой депрессии ее вытащили, но она так и не вернулась к своему прежнему спокойному состоянию. А добила ее, прости господи, та самая сокрушительная уборка, которую потребовали сделать ее сиделки и домработницы.
Я согласна, что поддерживать чистоту на этом складе рухляди было почти невозможно, но между Алицией и прислугой возник конфликт. Когда в свой очередной приезд я увидела этот мертвенный порядок, у меня сжалось сердце. Отобрать у Алиции надежду, что она еще раз сможет просмотреть рекламные буклеты, садоводческие брошюры, старые газеты, банковские выписки, пожелтевшие письма, праздничные открытки, фотографии?..
Я понимаю, что нужно было создать условия для человеческого проживания, но ведь не так грубо и жестоко! И практически без ее ведома. Как после смерти… К черту мытье окон! Запыленные кучи бумаги, коробки, пустые или со странным содержимым, пусть их, но выбросить цветы?! Помещение сразу лишилось уюта и тепла — и все это ради чисто вымытых окошек? Для прислуги окна важнее Алиции? Варварство…
Генеральная уборка в доме — и прахом пошли все планы Алиции. Какими бы дурацкими они ни были, но они существовали в ее голове. А генеральная уборка в саду, когда в одно мгновение уничтожили плоды ее многолетних усилий, исключила дальнейшую жизнь вообще, окончательно и бесповоротно. У Алиции отобрали надежду. Она просто расхотела жить. Действительно, зачем жить, не имея дорогих тебе вещей и обожаемого сада. Для кого?
Я была для нее не самым нужным человеком. Это она была важнее всех для меня, а не я для нее. На первом месте у нее стояла Зося, а за ней вся остальная толпа. Возможно, я была где-то в первом десятке, но совсем не на первом месте.
Конечно, у меня к ней куча претензий. Надо было слушать мамочку, а не горбатиться, как вол, вашу простоквашу! Надо было знать меру, а не падать от усталости в Польше на горной тропе, не падать в саду и в собственной гостиной! Надо было тратить на себя свои же деньги, не знаю… молоко пить, кальций принимать, а не зарабатывать двадцать четыре трещины в позвоночнике!
Своим уходом она отобрала у меня что-то ужасно важное, жизненно нужное, незаменимое. Свою собственную жизнь. Вот и пусть теперь сидит себе в этом швейцарском санатории…
Поездка на похороны Алиции, да и сами похороны были совершенно в ее стиле.
Шоу (а иначе это никак не назовешь) устраивали ее наследники, двое детей ее сестры: Малгося-французская и Рысек-американский. Собственно, руководила этим печальным действием Малгося, которая жила ближе к Алиции, что следует из ее прозвища, — во Франции, в то время как Рысек находился в Техасе, откуда, понятно, несколько дольше добираться.
