его собаке.
Видимо, она сама поняла, что сказала что-то лишнее, поэтому независимо добавила:
– А вы, как я погляжу, ценитель хорошей обуви.
Он опустил глаза вниз, на стоящие на коврике под вешалкой свои действительно щегольские ботинки фирмы «Ллойд».
– Да, я стараюсь покупать только эту обувь, – сказал Радецкий. – Когда-то, давным-давно, когда я был еще начинающим врачом, мы с женой в первый раз поехали за границу и там в каком-то магазинчике я обнаружил эти ботинки, и они ужасно мне понравились. Они были комфортные, красивые, их было приятно держать в руках, и мне ужасно хотелось их купить, вот только позволить я тогда себе их никак не мог. И дал себе слово, что когда-нибудь обязательно смогу и буду их носить.
– Никогда не слышала про такую фирму, – живо поддержала безопасную тему Влада. – Хотя я тоже люблю хорошую обувь. Предпочитаю испанскую.
– «Ллойд» – немецкая марка. Обувь у них всегда кожаная, причем используется кожа коров, телят и оленей, не свиная. И подкладка всегда тоже только натуральная. Вы не знаете, зачем мы говорим об этой ерунде?
Радецкий вернулся к двери, туда, где стояла Влада, наклонился и поцеловал ее в губы. Лишенные помады, они были похожи на лепестки пепельной розы, а еще нежные и податливые, отнюдь не сжимающиеся в упрямую линию, а открывающиеся навстречу поцелую.
Они оба не закрывали глаз, и Радецкий видел, что теперь они у Влады перепуганные, словно, не боясь охоты, которую вел на нее неведомый преступник, она страшилась того неведомого, к чему так стремилась в последние дни со всей своей неукротимой привычкой добиваться того, что хочется. Сейчас ей хотелось его, Владимира Радецкого, и она и была готова взять то, к чему рвалась, и боялась этого одновременно. Он ее понимал, потому что знал, что с ним нелегко справиться, практически невозможно.
Прервав поцелуй и отстранившись, он присел, отстегивая ее пса с поводка.
– Фасолька, веди в комнату, – приказал он своей собаке.
Она, и впрямь понимая человеческий язык, подошла к мопсу, ткнула его влажным носом в бок, лизнула в приплюснутую мордочку, словно здороваясь, пошла внутрь дома, периодически оглядываясь и приглашая гостя следовать за собой. Тот задрал голову, посмотрел на полуобморочную Владу и потрусил за Фасолькой, не оглядываясь.
Радецкий стащил с плеч Влады ее меховую шубку, расцепил пальцы, все еще сжимающие стильную сумку, поставил на стоящую у входа скамеечку. Снова присел, теперь расстегивая и стаскивая с ног ботинки, сжал в ладони узкую, очень аристократическую ступню, погладил ее большим пальцем. Влада вдруг охнула, схватилась за стену, чтобы не упасть.
– Что, щекотно? – спросил он, вставая.
– Нет, – не сказала, а скорее выдохнула она.
Взяв ее за руку, Радецкий дошел до вешалки, пристроил на нее шубку, повел Владу дальше, мимо гостиной, в которой, по-хорошему, нужно бы было разжечь камин, но тратить на это время категорически не хотелось. Камин требовался не для отопления, в доме и так было достаточно тепло, благодаря электрическим батареям, а для антуража. Соблазнять женщину при неровном свете пламени и треске поленьев – это красиво, это правильно. Вот только женщину, которую он держал за руку, не нужно было соблазнять, и спецэффекты на нее наверняка не действовали.
Поэтому без лишних разговоров он просто привел ее на второй этаж, в спальню, в которой было темно и лишь луна заглядывала в незашторенное окно, прокладывая дорожку к кровати.
– Раздевайся, – негромко сказал он, выпуская руку Влады.
Она послушно, словно под гипнозом, начала стаскивать через голову худи от спортивного костюма, затем под его пристальным взглядом сняла все остальное. Маленькая и хрупкая, она стояла совершенно обнаженной в мягком лунном свете, и это было так красиво, что Радецкий на мгновение перестал дышать.
– Ложись, – все так же односложно сказал он, сдергивая с кровати покрывало.
Она снова послушалась, и он вдруг подумал, что в том, как выполняет указания, почти команды эта не привыкшая подчиняться женщина, есть что-то завораживающее, фантастическое. Не снимая одежды, он опустился перед кроватью на колени, придвинул к себе словно ставшее невесомым тело, слегка подул, проверяя эффект. О да, эффект был.
– Почему вы не раздеваетесь? – спросила она сквозь стон. Вот ведь любопытная.
– Еще успею.
Это было последнее, что он сказал, и когда они оба, разумеется уже раздетые, пришли в себя, то оказалось, что часы показывают без двадцати час ночи. Влада сделала какое-то движение, словно собиралась встать, но он не дал ей этого сделать, подгреб под себя, для верности закинув поверх нее ногу, чтобы точно никуда не делась. Она пискнула, видимо под тяжестью его тела, и затихла, уткнувшись носом ему в грудь.
– Тяжело? Пить? Писать? – спросил он «врачебным» голосом.
– Нет. Мне идеально, – ответила она, ничуть не смутившись. – Слушайте, а вам говорили, что вы волшебный?
Он улыбнулся, и ее комплименту, и тому, что она действительно не могла без разрешения перейти на «ты» даже после занятий любовью. Ну да, он же не разрешал. Эту власть над ней терять не хотелось. Или иллюзию власти, кто ее разберет.
– Много раз, – ответил он, потому что отчего-то ему хотелось ее дразнить, и даже не видя, знал, что у нее огорченно вытянулось лицо, спрятанное у него на груди. Ревнивая. Это хорошо. Ревнивые никогда не бывают равнодушными. – Если честно, со счета я сбился довольно давно, а считать дальше уже не имело смысла.
– Ну да, такие таланты грех зарывать в землю, – сказала она независимо и отстранилась, насколько это было возможно в его объятиях. – Поздно уже, Владимир Николаевич. Вам завтра рано вставать.
– С учетом, что я не смогу оставить вас здесь без машины, нам завтра рано вставать, – сообщил он, выпуская ее из кольца рук и поднимаясь. – Хотя я готов запереть вас тут, потому что за этим забором с вами точно ничего не случится. Но вы ведь не согласитесь.
– Не соглашусь. У меня есть моя работа и моя жизнь, поэтому да, нам завтра рано вставать, хотя я и ненавижу это больше всего на свете.
– Странно, я был уверен, что вы жаворонок, – он стоял перед ней совершенно голый, нимало не смущаясь ее внимательного взгляда. В себе
