Радуясь удаче, я некоторое время посидела в кресле, унимая дрожь в теле, торопиться было некуда, до конца второго акта много времени, потом повесила платье в шкаф, поставила на место туфли, положила маску. Все это я проделывала под непрерывный бубнеж громкоговорителя.
– Любовница, на выход. Алиса, приготовь полотенце. Дайте музыку! Где Соня? Отчего.., а.., а.., а!
Резкий вопль ударил по ушам, я вздрогнула.
– Занавес, занавес, занавес, – метался крик.
Я стала быстро всовывать ноги в сапоги, но, как назло, не застегивалась «молния». Проклиная некстати заевшую железку, я дергала ее туда-сюда, но без всякого результата.
Дверь гримерки распахнулась.
– Жанна, – завопил какой-то мужик, – живо к Батурину!
Я замерла и мигом оценила ситуацию. Стою спиной ко входу в весьма пикантной позе, вошедшему видно, простите, конечно, за подробность, одну обтянутую джинсами попу. Каким образом он догадался, что в комнате находится Жанна? Да по шевелюре!
Мелко вьющаяся копна искусственных волос сейчас свисает до полу.
– Жанка, слышишь!
Я покивала головой.
– Живо к директору.
– М-м-м!
– Быстрей!
– М-м-м.
– Он бесится!
– М-м-м.
– Хорош мычать, беги давай!
– Ща, – просипела я, – ща, кха, кха, кха, кажется, я простудилась, голос-то как изменился от ангины.
– Поторопись, – велел дядька и исчез.
Я выпрямилась, черт с ними, с сапогами. Что делать, а? Идти к директору? Он мигом заметит подмену. Ледяная рука сжала желудок. Ну с какой стати я согласилась на идиотское приключение? Чуяло ведь сердце, беда приключится.
Дверь заскрипела и начала тихо открываться.
Я сдернула с головы парик, сунула его в шкаф и села на обшарпанную табуретку.
– Жанна, – взвыл лысый мужик, входя в гримерку, – ну сколько можно… Ой, а где Кулакова?
– Сама ее жду, – максимально спокойно ответила я.
– Только что же была здесь!
– Верно, – подхватила я, – она велела мне: «Посиди, Лампа» – и исчезла, фр-р-р, и нету! Костюм швырнула и деру!
– А вы кто? – начал хмуриться дядька.
– Я?
– Ну не я же! Что вы делаете в гримерной?
– Так Жанну жду!
– Зачем?
– Почему я должна перед вами отчитываться? – нагло схамила я, ожидая, что лысый обозлится и заорет: «Убирайтесь отсюда немедленно».
Вот тогда я получу право с гордо поднятой головой покинуть помещение, но он поступил по-иному, на его лице появилась самая приветливая из всех возможных улыбок.
– А потому, душечка, – пропел он, – что вы видите Юлия Батурина, и все происходящее за кулисами является моей головной болью. Живо отвечайте, чем вы тут занимаетесь?
Я опять вспотела и завела:
– Понимаете, Юрий…
– Юлий, – перебил меня Батурин, – Юлий, как Цезарь. Очень не люблю, когда коверкают мое имя.
– Простите, я не хотела вас обидеть.
– Ничего, продолжайте. Вы кто?
– Евлампия Романова, для близких просто Лампа.
В театр меня пригласила Жанна, мы дружим.
– У этой обезьяны есть подруги? – скривился Юлий.
– Ну…
– С чего бы это Кулаковой всех в гримерку тащить?
– Я не все.
– Уже понял! Цель вашего визита?
– Я хотела устроиться на работу, – ляпнула я.
– Вы актриса?
– Нет, нет, Жанна говорила, что тут есть вакансия…
– Гримера?
– Верно!
– Значит, вы гример?
– Да, да.
– А с волосами справитесь?
– Обожаю создавать прически, – лихо солгала я.
– Образование какое?
– Высшее.
– А именно?
– Консерватория по классу арфы.
Брови Юлия поползли вверх.
– Консерватория? – удивленно повторил он.
– Ну да, потом я освоила еще мастерство гримера, – принялась изворачиваться я, больше всего мечтая исчезнуть из крохотной комнатки. Юлий крякнул, а я почему-то добавила:
– Давно замужем, имею двух взрослых сыновей и дочь, владею компьютером, умею при помощи словаря читать и переводить английский текст, в тюрьме не сидела, СПИДом не болею.
Батурин закашлялся, потом вдруг ласково сказал:
– В принципе вы нам можете подойти, если имеете постоянную московскую прописку, но сейчас нужно найти Жанну, говорите, она внезапно ушла?
– Да, да, – затараторила я, изо всех сил пытаясь внушить Юлию, что Кулакова лично принимала участие в спектакле, – прибежала сюда, мигом переоделась и унеслась. Видно, очень торопилась! Вы не сомневайтесь, она замечательно сегодня подавала чашку с водой баронессе.
Выпалив последнюю фразу, я замерла, сейчас Юлий справедливо заметит: «Однако странно, она пригласила вас якобы на работу и смылась. И зачем вы ее ждете, если она ушла?»
Но Батурин почесал подбородок и сердито промолвил:
– Ее все на сцене видели, полный зал и наши, очень глупо убегать, ведь все равно поймают.
Я разинула рот, но тут в гримерку влетела девица, страшная, словно голодная смерть. Тощее тельце было втиснуто в красную кожаную мини-юбчонку, которая заканчивалась почти сразу там же, где начиналась, мосластые, жилистые ножки украшали высокие черные кожаные сапоги-ботфорты с не правдоподобно узкими мысами, сверху на небесном создании была ядовито-лиловая кофточка-стрейч, из рукавов которой торчали руки, более всего напоминавшие лапы больного воробья, копна иссиня-черных, слишком ярких, чтобы быть натуральными, волос водопадом лилась с макушки до плеч.
– Ой, ой, ой, – безостановочно верещала девица, – ой, ой…
– Софья Сергеевна, – сердито оборвал ее Юлий, – немедленно успокойтесь, говорите внятно, без визга и истерик.
– Юлий, – фистулой завизжала Софья и быстрым жестом отвела за уши волосы, почти полностью до этого прикрывавшие ее лицо.
Я вздрогнула, у слишком худой девушки оказалось лицо хорошо пожившей тетки лет пятидесяти. Щеки, глаза, лоб, губы покрывал толстый слой макияжа, но из-под тонального крема и килограмма пудры проступали морщины вкупе с пигментными пятнами.
– Юлий! Она умерла, – на едином дыхании выпалила Софья. – Ой, ой, ой, ай! Я так ее любила! О-о-о!
Немедленно найди Жанну!
– Ты уверена? – деловито осведомился Батурин, спокойно глядя на колотящуюся в истерике Софью.
Та тряхнула головой и почти нормально ответила:
– Да.
– Кто сказал?
– Врач.
– Но она дышала, когда ее уносили.
– А сейчас скончалась, доктор говорит, похоже, ее отравили, а яд…
– Сам знаю, – отмахнулся Юлий, – я думал, она ей какой-то гадости подсыпала, просто чтобы напакостить. Но отрава! Эй, перекройте выход и никого без моего распоряжения на улицу не выпускать, слышишь? А все баба Лена! Вот дура старая, глухарь, а не вахтер! Всех уволю!
Резко повернувшись на пятках, Юлий выскочил в коридор.
– Что случилось? – налетела я на Софью.
Та совершенно спокойно плюхнулась на диван, вытащила из крохотной сумочки пачку ароматизированных сигарилл, закурила и равнодушно спросила:
– Ты кто?
– Э.., новый гример.
– Вместо Ксюши?
– Наверное, да.
– Будем знакомы, – кокетливо прищурилась тетка, – Софья Сергеевна Щепкина. Да, да, родственница того самого, слышала небось?
Я кивнула. Михаил Семенович Щепкин, великий русский актер, основоположник реализма в русском сценическом искусстве, вроде умер в 1863 году, в консерватории у нас был факультатив по истории театра, отсюда и знания.
– Можешь звать меня Соня, – разрешила Щепкина, – мы почти одногодки, и я совсем не чванлива, в театрах важен любой винтик, даже такой, как гример. О, театр! Только беззаветно любящий искусство человек способен пожертвовать всем ради мгновений…
– Так что случилось? – весьма нетактично перебила я ее.
– Тина умерла.
– Кто? – отшатнулась я.
– Актриса Бурская, игравшая роль баронессы, – без всякого трепета пояснила Софья, – Валентина ее имечко, но оно Вальке простонародным казалось, велела звать себя Тиной. Все выделывалась, пальцы гнула. Да уж!
– Но почему она скончалась? Пожилая была? Инфаркт?
Софья захихикала.
– Уж не девочка, но о своем возрасте молчала. Боже, она не понимала, что смешна! Мне вот тридцать два, и я смело говорю об этом.
Я покосилась на дряблую шею молодки и, тактично промолчав, задала следующий вопрос:
– Так от чего умерла Бурская?
Софья попыталась было округлить глаза и вздернуть брови, но лоб, обколотый ботоксом, не хотел двигаться, и очи прелестницы просто вылезли из орбит.
– Ее отравила Жанна! Вот маленькая дрянь! Хотя лично я не поддерживала Валентину!
– Жанна? – заорала я. – Не может быть!
– Ты ее знаешь? – склонила набок раскрашенную мордочку Щепкина.
– Да, и абсолютно уверена, она здесь ни при чем!
Софья вытащила новую сигариллу.
– Ха! Все видели. Эта бесталанная мадам приволокла чашку воды.
– На сцену?
– Да, роль у нее такая, поднос носить, – ехидно сказала Софья, – ну очень сложная, философская, напряженная работа, нужно воды подать и уматывать.
А Тина сначала произносит небольшой монолог, потом отпивает из чашки…
