Боже мой! Кто же им наконец растолкует, что идеал не в этом, что не это есть цель жизни!
Надо же наконец, чтобы они получили инструкцию к пользованию этой игрушкой которая зовется жизнью, веками они потрошат ее, так и не сумев воспользоваться надлежащим образом.
На протяжении всего нашего проклятого пути встречается кто-нибудь, кто долдонит «Встань и иди!» И мы, вечные Лазари, повинуемся. Бедный Лазарь, он, наверное, был сыт по горло, когда нарушили его вечный покой, чтобы возвратить банде кретинов.
Он был смирен в своем саване, беспечен, как баптист, если можно так выразиться И вот его извлекают из холстин! Встань и иди! В этом грустном мире есть только один закон вперед! Да здравствуют сапожники! Левой! Левой!
Оркестр играет марш! И вперед, шагом-арш! Они еще не смекнули, что земля круглая и что, шагая неизбежно возвращаешься к исходной точке. Если только вернешься! А это так трудно, что, когда туда возвращаешься, никак не удается вывернуться чтобы действительно вернуться! Левой! Левой! И душа поет! Все же в конце концов каким было последнее слово? Лазарь! Дословно! Говорят о его воскрешении, но ни когда о его смерти, о второй смерти, о настоящей, королевской и триумфальной, по всем законам химии, окончательной. Потом его имя сочеталось с вокзалом, но с рогами остались другие, другие, но не господин Святой Лазарь, которому удалось сделать пересадку на поезд в вечность.
— Вы понимаете, что я хочу сказать? — с нажимом говорит Старик.
Я покидаю свои грезы. Звиняйте, господа, раз в год у меня большая стирка. С острова Утопия мир кажется чище.
— Я все прекрасно понимаю, шеф.
— Итак, перед вами чистое поле для деятельности, Сан-Антонио.
Чистое! Что я вам говорил!
— Прекрасно.
— Но помните, что я могу ошибаться.
— О! — недоверчиво говорю я.
Он хмурит брови, морщит лоб и поглаживает свое блестящее место.
— Мне нужен результат, Сан-Антонио!
— Вы его получите! — обещаю я.
И мысленно спрашиваю себя, если я звездану этим бронзовым пресс-папье по его скорлупе, зажжется ли в ней божья искра.
Глава VI,
Что называется, взять быка за рога
Я покидаю КП[12] Старого, а в голове у меня одна мысль срочно созвать Пино и Берюрье для трехстороннего совещания в верхах. Видите ли, порой я бываю груб с моими дорогими друзьями[13] и потчую их многочисленными именами опущенными в словаре литературного языка, но это всего лишь внешняя манера. С вашим покорным слугой нужно быть немного садовником чтобы уметь смотреть в корень. На самом деле я отношусь к ним с большой нежностью и часто говорю себе, что без них сыщицкое дело не стало бы таким, какое оно есть. В трудных случаях я всегда советуюсь с ними. Под ледяным щитом мозгового шара у них два червивых орешка, но, несмотря на то, что они мыслят на коротких волнах, их умением не следует пренебрегать. Хорошо при случае упростить дискуссию.
Я нахожу моих шельмецов в кабинете, предоставленном в их распоряжение благосклонной администрацией. Обычно кабинеты предназначаются для труда более или менее интеллектуального. Однако обитель указанного дуэта дает приют далеко не умственным занятиям. Так, когда я переступаю порог, Толстый занимается тем, что подбивает подметку одного из своих мокасин, а Пино укладывает на соль корнишоны таким образом, чтобы они «пустили сок» перед тем, как их отправить в уксус.
Он любит корнишоны, считает, что они придают жизни пикантность. Я разделяю эту точку зрения. Роль тыквенных растений в современном обществе до сих пор не получила достаточного освещения.
— Ты чем-то расстроен? — замечает преподобный Пинюш и рассеянно кладет мятый бычок на рассыпанную соль.
— Есть причины, мы крупно поговорили со Стариком. Берю перестает терзать дырявую подошву. Он обливается потом. Чтобы предупредить обезвоживание организма, достает из стола кило красненького и принимается исполнять номер «Спускайтесь, вас ждут».
Я сажусь верхом на последний целый стул, стоящий в середине комнаты, специально для задержанных. В самом деле, обратите внимание, на этом стуле надо быть очень сдержанным, так как у него не хватает спинки и можно кувыркнуться на пол, хотя это личное дело каждого.
— Все это надо обсудить, — говорю я… — Если вы, мсье, соблаговолите прервать на минуту ваши занятия…
Берю соглашается. Он бросает свой башмак на землю и кладет на письменный стол разутую ногу, от которой поднимается пар, как от свежевспаханной земли. Пино тоже проникся серьезностью и торжественностью момента. Он пытается закурить корнишон, но когда это ему не удается, обнаруживает свою ошибку и в темпе заменяет огурчик табачным изделием.
— Тебя слушают! — уведомляет он.
— Вы видели утренние газеты?
Они признают это.
— Читали о взрывах бомб?
— Иес, — говорит Берю, который восхищается Уинстоном Черчиллем.
— А то, — бросает Пино, будто экономит каждую букву.
— Мсье с горы считает, что удар нанесен бандой Греты. А так как до сих пор ничего не известно о них, он валит ответственность на нас. Соображаете?
Берю надвинул обросшую мхом шляпу на свой бычий лоб.
Он как будто загипнотизирован ногтем цвета южной ночи, который торчит из носка.
— Может, он и прав, — мрачно формулирует он, вытаскивает из кармана омерзительный платок, которым трубочист не решился бы заткнуть щель дымохода, аккуратно разворачивает его и извлекает маленькую сардельку, которую и принимается жевать, держа большим и указательным пальцами, как это принято при дворе английской королевы.
— Почему ты говоришь, что он прав? — спрашиваю я.
— Минуточку! — поправляет это жеманное существо. — Он напрасно валит ответственность на нас, но он прав, что связывает эти взрывы с теми, которые не заржавели за Гретой.
— Это интересно, объясни!
— Эта Грета занималась штатниками в Европе. Она собиралась поддерживать режим камеры внутреннего сгорания, так? Ну и вот, это продолжает…
— Ты забываешь, ее шлепнули на наших глазах…
— Ну и что?
Этот довод, как бы примитивен он ни был, меня озадачивает.
— Как ну и что, — ворчу я, — когда с кем-то разделываются таким образом, это значит, по крайней мере, что на него имеют зуб.
— Ну и что? — настаивает Берю, выплевывая на три метра веревочку от сардельки.
— Я предполагаю, что Грету убили, чтобы прикрыть всю эту лавочку. Если бы Старому не звонили каждое утро из посольства, чтобы узнать, как идет расследование, я бы подумал, что эти люди из ФБР пустили Грету под откос!
— Постой, — бросает Толстый, — постой, я должен покумекать. — Все, я готов. Слушай сюда, маленькая головенка: штатники, может, и телефонят боссу для того, чтобы замести собственное дерьмо. Делая вид, что тормошат из-за расследования, они сбивают нас с толку!
— Ты думаешь, они бы взяли на себя такой труд?
— Нет, конечно, — соглашается Берю. Он выдергивает вставную челюсть, чистит ее и, снова расставив стулья в своей столовой, продолжает:
— Почему ты вообразил себе, будто эту секс-бомбу разрядили, чтобы она больше нигде не взрывала? А может, как раз наоборот, ее лишили праздника жизни, потому что ОНА решила выйти из игры? Тогда это меняет всю историю, помнишь, как в той египетской басне, когда Клио[14] патриоту показывает свой беспечный нос.
Я ликую.
— Берюрье, милый мой, если бы хоть раз ты в этом году умылся, я бы тебя расцеловал за эти слова!
Действительно, это меняет всю историю. В зависимости от мотива убийства, дело можно рассматривать с двух противоположных точек зрения.
Пино покашливает. Он завидует поздравлениям, которые заслужил его напарник. Он тоже любит лавры победителя.
— Нечему особенно радоваться, — брюзжит он. — Нет, это потрясающе, предприняв такие поиски, мы не нашли ни типа с поезда, ни «мерседеса».
Он противно, по козлиному, смеется.
— Я, послушайте меня, я когда-то знавал одну Мерседес. Она танцевала в «Сфинксе» Это была не женщина — ураган: когда я в первый раз поднялся к ней, она мне устроила такой скандал…
— Короче, — испускает звук Берю, который хочет вернуть себе инициативу, — если мы желаем подвести итог, то надо сказать следующее, или это службы штатников шлепнули Грету, и тогда, естественно, расследование будет безрезультатным, или удар нанесен бандой Греты — и все мы шляпы, как это утверждает Старик!
— Вот замечательно сформулированное уравнение с двумя неизвестными, — говорю я. — Только могу тебя заверить в одном, Толстый: штатники не подкладывали бомбу своему послу! Из этого следует, что банда Греты реально существует.
— Ты прав, — соглашается Жиртрест, — значит, ошибки нет, просто все мы ж…
Сделав это заявление, носящее отпечаток самоуничижения, он возвращается к оставленной туфле.
