Сделав это заявление, носящее отпечаток самоуничижения, он возвращается к оставленной туфле.
— Замкнутый круг, — вздыхаю я. — Эти типы с поезда как будто растворились во мраке. И все же они где-то есть!
Берю высасывает остаток литровки, кокетливыми движениями вытирает губы рукавом куртки и объявляет, что не может врубиться, где здесь собака зарыта; для ее праха это большая удача.
Именно в эту минуту Пино поднимает личную гвардию. Мой милый пластинчатожаберный бросает в бой все свои серые клетки. Он такой — старый Пиноккио. Последнее ура, последнее тик-так, последнее чуть-чуть!
— Тоньо! Ты наводишь меня на кое-какие мысли, говоря, что они где-то есть.
— Мне нравится равновесие твоей фразы, продолжай!
— Твой «мерседес» и твоего приятеля искали в Париже, искали в провинции. Их искали за границей…
Он останавливается, как старый кошак, у которого закружилась голова на краю водосточного желоба.
— Кончай!
— Он даже не знает, чем закончит, — ухмыляется отвратительный Берю. — Ты что, не видишь, что он поплыл.
Пино артачится. Он пылко и красноречиво заявляет, что за ним есть кое-какое прошлое! И что, если кое-кого и зовут Берюрье, он не может себе позволить насмехаться над таким достойным человеком, карьера которого…
— О! Заткнись! — грохочу я. — К чему клонишь, Пино?
— Я клоню к одному очень важному факту, тому, на который ты не обратил внимания, Сан-А! Перед происшествием в поезде ты видел, что «мерседес» подавал сигналы фарами…
— Ну, дальше?
— По-твоему, это был сигнал разделаться с малышкой?
— Без сомнения!
— Хорошо, я предложу тебе только одно возражение, комиссар из большой деревни: а если бы девушка не встала в этот самый момент, а? Представь, что она продолжала бы сидеть напротив и слушать твою белиберду, — как бы они смогли вышвырнуть ее из поезда?
Я смотрю на Берю, Берю смотрит на меня, мы смотрим на Пино. Пино смотрит на свои пожелтевшие от никотина ногти. Торжественная минута молчания.
— Пинюш, — проговариваю я, — ты, как всегда, на высоте!
— Подожди, я продолжаю…
Артист не устал. Он работает под куполом без страховки.
— Ты говоришь, что девушка не видела сигналов?
— Нет, она видела сигналы. Потому что надо знать правила грамматики.
— И ты еще хочешь, чтобы мы серьезно это обсуждали, — сетует кавалер родной речи.
— Прошу тебя, извини, продолжай.
— Если девушка поднялась по сигналу, это значит, что она его ждала?
— Да.
— Но она не ожидала того, что с ней случилось?
— Нет!
— Значит, ее убедили в том, что произойдет что-то другое?
— Возможно.
— И были определенные причины для того, чтобы это что-то произошло именно в этом месте, а не в другом?
— Ты увлекаешь меня все больше и больше, Пино. Преподобный открывает ящик и выдирает из него дорожную карту. Он раскладывает ее на своих корнишонах.
— Подойдите! — говорит он нам.
Мы покорно становимся у него по бокам. Пинюш явно заслуживает того, чтобы вставить его в раму, клянусь вам! Если бы вы его видели красные опаленные огнем окурков усы, слезящиеся глаза слишком длинный нос и жалкий… Да, если бы вы его видели, вы бы склонили головы перед пятьюдесятью годами честной и верной службы.
— В первый раз, когда я стал размышлять над этой проблемой — заводит он.
— А, так ты уже думал над этим?
— Естественно. Это мой профессиональный долг. Итак, когда я в первый раз занялся этой дилеммой, то сначала подумал что покушение было совершено в этой точке пути потому что дорога идет вдоль железки, что позволило нападавшим смыться на машине.
— Хорошо придумано.
Его указательный палец, узловатый и короткий, скользит по черным извилинам пути Париж — Ренн.
— Но, посмотрите, здесь нет недостатка в местах, где автострада и железная дорога идут совсем рядом. Тогда почему именно здесь, а не где-нибудь в другом месте, скажете вы?
— Действительно, мы скажем тебе это, Пино.
— А я отвечу потому что, после того как дело сделано, авто должно развернуться другим бортом и вернуться на базу. И чем большее расстояние оно должно проехать, тем больше риск быть замеченным.
— Ты на правильном пути дружище — подбадриваю я, — давай, мы следуем за тобой в соседнем вагоне.
— Вывод. КП этих мерзавцев находится недалеко от места нападения! Вот к чему я клонил с самого начала искали повсюду, но только не рядом с местом происшествия! Почему? Потому что какая-то деревенщина вбила себе в башку что авто развернулось в сторону Парижа. Только вот в сторону Парижа — не значит Париж!
Он садится, опустошенный удовлетворенный, лучезарный, благородный.
Это настоящий Бернар Палисси, это Пастер, это Эйнштейн[15], это сгусток всех тех, кто однажды нашел то, что искал, с помощью или без помощи Сан-Антонио из Падуи. Пино оставил свое послание. Он может умереть, имя его останется высеченное на мраморе нашей памяти! Можно складывать шатер шапито его полушарий! К его могильному камню будут приносить охапки гвоздик!
— Мои верные, — говорю я им, — подайте сюда свои пересохшие глотки, чтобы я мог промочить их мюскаде этого года. Вы заслужили это!
Я цепляю карту славного хрыча, чтобы изучить на свежую голову подозреваемый район.
Мой вещун шепчет мне, что Пино прав. Чтобы найти человека с седыми волосами в поношенной куртке и подстриженных штанах (Берю dixit[16]), так же, как и «мерседес», надо их искать там, где они находятся.
Это ведь так просто, надо приложить ума.
Глава VII,
Что называется, искать там, где светло
День истощается, целые сутки угнетающего ожидания изнурили и нас. Жандармы, мобилизованные нами, с удивительной быстротой прочесали обширный квадрат между Версалем, Шартром, Этампом и Палезо. Две сотни агентов в штатском, пришедшие на помощь многочисленным бригадам, с фотороботом в руках осмотрели район, забираясь в любое жилье и расспрашивая о «мерседесе» у всех местных заправщиков. Все впустую. Один за другим они возвратились, разбитые, оглушенные, удрученные.
— Ничего, мсье комиссар Никто не знает этого человека. На все про все только два ложных сигнала тревоги относительно двух «мерседесов» Как выяснилось, один принадлежит известному киноактеру Жану Кривельяку, второй — видному промышленнику господину де Треньбень, династия которого уже в течение пяти поколений производит велосипедные спицы (производство основано в 1752 году)
Пино совсем перестал важничать, Берюрье добивает его, атакуя по любому поводу остротами высшей пробы.
— Ты как в воду глядел, дедок Херлоку Шальмонсу следует остерегаться тебя Ты утрешь ему гузку в лучшем виде! Я бы на твоем месте брал деньги за право смотреть на такого красавца. Тебе следовало бы укрыть мозги целлофаном, чтобы они не отсырели, и т. д.
Благородный обломок, уязвленный, как академик академии Гонкур, которого бы вдруг обозвали «литературный Горбун», погружается в горечь, печаль, разочарование Время от времени он бубнит.
— Кто знает, ошибся ли я? Ведь наши парни не перевернули все дома! И потом, они обследовали ограниченное пространство, а тайник может быть в другом месте!
Короче, в бюро установилась тишина, последний из наших посланцев протелефонировал о неудаче, и мы, все трое, сидим, как братья близнецы на похоронах: взгляд придурка, рот захлопнут, как заводская проходная.
Натюрлих, объявляется Старик. Причем самым необычным для него образом: открывается дверь моей берлоги и в проеме вызывающе застывает его силуэт, эдакий Франсуа 1-й. Он приятен лицом, но вопросы его нелицеприятны. Я бы предпочел послать его к шутам, чем слушать, как он шутит. Одет он в черное, а игрушка Почившего Легиона рдеет на лацкане, как фонарь хвостового вагона. Ледяной взгляд, зеркальная плешь — появление впечатляет, поверьте вашему Сан-А!
— Итак, мсье! — произносит он с видом Рюи Блаза[17] из народа.
Мы дружно встаем, как школьники при появлении инспектора или военные в солдатской форме, когда звучит «Марсельеза» (слова и музыка Руже де Лиля). От усердия Берю опрокинул непочатый пузырь кисленького. Так как литровка была уже откупорена, из нее гадко забулькало на паркет. Пино ограничился тем, что перевернул чернильницу на свои разложенные в соли корнишоны.
— Пока ничего нового, господин директор, — храбрюсь я. Не хочу пудрить вам мозги, но память человечества не знает случая, чтобы Старый совершил набег в кабинет подчиненного. Надо думать, начальство его разнесло, как сестер Петере от картошки, если он покинул свою конуру.
В лаконичных выражениях, кропотливо отобранных в Ляруссе, соединенных надлежащими звуковыми связями (и не слишком опасными[18]), я излагаю ему события дня. Он слушает с видом параноика: брови совершенно горизонтальны, веки земноводного неподвижны на створоженных белках.
