– Пока, Энди.
Келп вышел, даже не взглянув на Дортмундера, и через несколько секунд они услышали, как хлопнула входная дверь. Мэй обернулась к Дортмундеру, и теперь ее взгляд выражал больше раздражения, чем грусти:
– Ты был не прав, Джон.
На смену балеринам пришли ангелы с грязными лицами.
– Я попытаюсь посмотреть этот фильм.
– Ты не любишь фильмы, – возразила Мэй.
– Я не люблю новые фильмы и фильмы в кинотеатрах. Мне нравятся старое кино по ТВ.
– Тебе также нравиться Энди Келп.
– Когда я был ребенком, – начала Дортмундер, – я любил корнишоны. Я ел по три банки корнишонов каждый день.
– Энди Келп не был корнишоном.
Дортмундер не ответил, но он отвернулся от телевизора, чтобы посмотреть на Мэй.
Некоторое время они оба пристально разглядывали друг на друга, а потом он снова сконцентрировался на фильме.
Мэй присела на диван рядом с ним, пристально всматриваясь в его профиль.
– Джон, – произнесла она, – тебе нужен Энди Келп и ты знаешь это.
Ее губы сжались.
– Ты должен, – настаивала она.
– Мне нужен Энди Келп, – размышлял Дортмундер, – как без десяти двенадцать север штата.
– Подожди, Джон, – остановила она, положив руку на его запястье. – Это правда, что крупные дела, которыми ты занимался последние несколько лет, шли не так уж хорошо…
– Келп нашел мне каждое из них.
– В том то и дело. Он не предложил тебе именно это дело. Оно твое, ты нашел его сам.
Даже если он приносит несчастье своим собственным делам, а ты на самом деле не веришь в сглаз, даже больше чем я, но даже если…
Дортмундер сердито взглянул на нее:
– Что ты имеешь в виду, я не верю в сглаз?
– Ну, умные люди…
– Я верю в проклятия, – перебил ее Дортмундер. – И в кроличью лапку. И что не следует ходить под лестницами. И в число «тринадцать». И…
– Лапки, – произнесла Мэй
– … в черную кошку, перебегающую дорогу… Что?
– Лапки кролика, – продолжила Мэй. – Я думаю их несколько, а не одна.
– Мне плевать даже если это локти. Я верю в это, какое бы оно не было. И даже если нет никакого сглаза, есть Келп и он навредил мне уже достаточно.
– Возможно, это ты приносишь несчастья, – произнесла Мэй очень мягко.
Дортмундер бросил на нее взгляд полный обиды и изумления.
– Возможно что?
– В конце концов, – продолжила она, – это были дела Келпа и он принес их тебе, а ты не смог обвинить ни одного человека, когда все пошло не так, так что может, это ты приносишь несчастье этим делам.
На Дортмундера еще никто и никогда так подло не нападал.
– Я не проклятие, – произнес он медленно и отчетливо, глядя на Мэй так, как будто никогда не видел прежде.
– Я знаю это. Но это и не Энди. С другой стороны, это не ты вошел в его дело, а он пришел к тебе…
– Нет.
Дортмундер сердито смотрел невидящим взглядом на экран.
– Черт возьми, Джон, – ты будешь скучать по Энди, и ты знаешь это.
– Тогда я застрелюсь.
– Подумай об этом, – попросила она. – Подумай, что тебе не будет с кем посоветоваться.
Подумай, что не будет никого на работе, кто действительно понимает тебя.
Дортмундер помрачнел. Он опускался все ниже и ниже в своем кресле, глядя на кнопку регулировки звука, а не на экран. Его челюсть была настолько сильно сжата, что рот практически исчез с лица.
– Поработай с ним. Так будет лучше для каждого из вас.
Молчание. Дортмундер, сдвинув брови, смотрел не мигая.
– Работай с ним, Джон. – повторила Мэй. Ты и Энди, так как прежде. Джон?
Дортмундер пожал плечами, кашлянул и поменял свое положение, положив нога на ногу.
– Я подумаю об этом, – пробормотал он.
– Я знал, что ты передумаешь! – вскрикнул Келп из фойе.
Дортмундер вытянулся как струна. Он и Мэй уставились на Келпа, который выскочил перед ними как черт из табакерки. Он стоял с широкой улыбкой на лице. Дортмундер пробормотал:
– Я думал, что ты ушел.
– Я не мог. Только не с этим недопониманием между нами.
Он схватил стул, протянул к дивану и присел слева от Дортмундера и склонился в нетерпеливом ожидании:
– Каков план действий? – потом он откинулся назад и посмотрел обеспокоенно на экран.
– Нет, не теперь. Для начала ты должен досмотреть фильм.
Дортмундер хмуро, почти тоскливо:
– Нет. Выключи. Я думаю, что он закончится плохо.
– Линда, – пробормотал Арнольд Чонси, прижимаю девушку к себе.
– Сара, – ответила она, укусив его больно за щеку, и встала с постели.
– Сара?
Потирая щеку, Чонси пристально смотрел поверх разбросанных простыней и одеял на точеную голую спину девушки тянувшейся теперь за своими голубыми джинсами, которые лежали на Louis Quinze кресле.
«Удивительно как сильно Сара и Линда похожи…» – думал он – «по крайней мере, сзади. Но, с другой стороны, так много привлекательных женщин имеют фигуры в форме гитары».
– Ты очень красива, – произнес он. Похоть была насыщена, поэтому это было только признанием очевидного.
– Кем бы я ни была – я красива.
Она была действительно рассержена. Она неуклюже одевала свои стринги цвета лаванда, который ужасно не шел ей.
Чонси собирался сказать «не уходи», когда заметил, что часы на каминной полке показывали почти 10.30 вечера. Встреча с Дортмундером была назначена через полчаса.
Если бы не эта договоренность, он вполне мог бы бездельничать прямо сейчас. Его беспечность еще раз спасла его и все, что он сказал бедной Саре это:
– Ты уже уходишь?
Она бросила обиженный взгляд через плечо – и он увидел, что ее нос был намного тоньше, чем у Линды. Тот же лоб, те же брови, те же плечи если уж на то пошло…
Женщины могут быть бесконечно разные, но вкус каждого мужчины ограничен.
– Ты ублюдок, – не сдержалась она.
Чонси засмеялся, приняв сидячее положение между подушек.
– Полагаю, что да, – согласился он.
С таким большим количеством Линд во всем мире, зачем успокаивать Сар? Он смотрел на ее одежду, на ее движения полные возмущения и унижения, когда она остановилась у зеркала, чтобы поправить прическу. Увидев ее недовольное лицо в зеркале с позолотой в стиле рококо, он вдруг осознал, насколько обычно она выглядит. Это изящное зеркало семнадцатого века, темноватую мерцающую поверхность которого обрамляли и поддерживали позолоченные венки роз и херувимы, должно отражать более царственные лица, более изящные брови, более величественные глаза. Но что она предложила ему?
Длинный ряд красавиц, лица для отражения в банальных зеркалах туалетных комнат на заправках, рядом с сушилкой для рук.
– Я плохой человек, – сказал печально Чонси.
Тот час же она отвернулась от зеркала, неправильно истолковав его слова и произнесла:
– Да, ты на самом деле такой, Арни, – в ее голосе уже чувствовалось, что она готова простить его.
– Ах, уходи, Сара, – раздраженно ответил ей Чонси.
Он был зол на себя, потому что вел жизнь бесконечного мота, зол потому что она напомнила ему об этом, зол вообще, потому что она знала, что он не изменится.
Поднявшись с постели, он прошел мимо изумленной Сары, и провел следующие пять минут, успокаивая себя очень горячим душем. Это был его дядюшка Рэмси Лиэммойр, который охарактеризовал Арнольда Чонси еще много лет назад, когда Чонси был в школе – интернате для мальчиков в Массачусетс. «Богатые семьи начинаются с берущего, а заканчиваются на дающем» написал Рэмси в письме для матери Чонси. Арнольд нашел его в бумагах после кончины злобной старой женщины. «Нашим берущим был Дуглас Мак Дуглас Рэмси, который заработал наше состояние и обеспечил жизнь в достатке и уважении шести поколениям аристократов Рэмси, Мак Дугласам и Чонси. Наш дающий, кто растранжирил свое богатство еще до наступления двадцатилетнего возраста, когда стал самостоятельным, это твой сын Арнольд ».
Что стало, без сомнений, одной из причин, по которой старая леди окольцевала наследство Чонси (Супружество? С тех пор как оно перешло от его матери?) таким огромным числом колючих проволок. Три бухгалтера и два адвоката должны были дать согласие, прежде чем он мог снять себе на чай более чем пятнадцать процентов; преувеличение, конечно, но небольшое.
С другой стороны он был далеко не бедным человеком. Реальный доход Чонси, отличный от того, который он указал на странице 63 налоговой декларации, был на самом деле достаточно внушительным. Год, в котором он не зарабатывал триста тысяч долларов, был плохим годом. Доход был бы больше, если бы (согласно его внутреннему монологу) он не был таким транжирой. Он промотал свое наследство, как и предсказал его уже покойный дядюшка, всеми возможными способами доступными человеку. Он неудачно женился и заплатил слишком много за развод. Он спонсировал автогонки и даже сам участвовал в нескольких заездах, пока не осознал, что является простым смертным. Он содержал большой штат прислуги в домах и апартаментах в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Антибе и Каракасе. Его любовь к красивым вещам: мебель, картины, скульптуры, к изобразительному искусству в целом, привела его к бесчисленным покупкам, от которых он не был в состоянии отказаться. Таким образом, время от времени Чонси был вынужден прибегать к рискованным альтернативным методам, почерпнутым из книг, среди которых значилась и инсценировка страхового случая (как собственно и существующий план ограбления). Поджог, подкуп, шантаж, вербовка и просто кражи, а также иные методы много лет помогали держаться на плаву ему и его дорогим пристрастиям. Он, например, украл около сорока процентов авторского гонорара у группы Heavy Leather, рок банды, которую он продюсировал в конце шестидесятых, когда работа с рок-музыкантами была обычной вещью. Он не хотел воровать деньги тех невежественных уроженцев Глазго, но тогда ему казалось, что он нуждается в них более, чем они. Такова была его арифметика.
