Кристина Старк - Гончие Лилит

– И куда ты побежишь, Полански? Расскажешь мамочке? И что же сделает твоя суицидальная мамочка? Вскроет себе вены всем назло?

Меня выловили после школы, потаскали за волосы, втоптали в грязь учебники. Свора одноклассниц во главе с красоткой Лиз. До нее дошли слухи, что я неравнодушна к Джейми – парню, за которым она бегала как собачка. Все бы обошлось, но однажды Джейми подсел ко мне во время ланча в школьной столовой, а потом убрал кончиком пальца каплю майонеза с моей губы. И Лиз – королева школьных стерв – сорвалась с тормозов. Сначала были мерзкие розыгрыши вроде собачьего дерьма на моем стуле. Потом пошли сплетни про меня, бутылку джина и десяток парней из Баллимуна[1]. А затем началась травля. Жестокая и беспощадная. Я считала дни до окончания школы. Но время, казалось, остановилось. Застыло, запеклось, как кровь.

– Если это все из-за Джейми, то забирай его себе! Он мне совсем не нравится!

– А кто тебе нравится?

– Никто!

– Вы слышали? Полански лесбиянка! Долбаная страпонщица!

Пытаюсь встать, но меня снова толкают на землю. Прикрываю голову руками: даже лакированными туфельками можно избить до кровоподтеков. Туфельки, чтоб вы знали, бывают так же безжалостны, как и армейские ботинки.

– Боже…

– Молись громче, Полански, Бог не слышит писка мышей.

Получаю удар в живот. Сгибаюсь пополам, пока в меня со всех сторон врезаются острые мыски школьных туфель, пока меня оплевывают и осыпают ругательствами. А потом кто-то обрушивает свой рюкзак мне на голову. До сих пор я ни разу в жизни не теряла сознание…

Когда я очнулась, уже подступили сумерки. Я вытряхнула из рюкзака комки грязи, сложила туда книги, верней, то, что от них осталось, и отправилась домой.

В автобусе было совсем пусто. Я поднялась на второй этаж, прислонилась лбом к стеклу и дала волю слезам. За окном мелькали аккуратные, чистенькие, словно нарисованные для глянцевого журнала, пейзажи южного Дублина. Двухэтажные дома из красного кирпича, круглый год утопающие в зелени пальм и магнолий. Тщательно подстриженные газоны. Дорогие машины, припаркованные на посыпанных гравием подъездных дорожках…

Из-за окна на меня смотрел богатый, красивый город, в котором нет места грязи, ненависти, насилию. В котором маленькие ирландки до сих пор ходят в католические школы, носят юбки ниже колена и разучивают молитвы на уроках. Где школы с раздельным обучением – мальчики отдельно, девочки отдельно – это золотой стандарт обучения. Город набожных, город святых, город, где запрещены аборты, и в школы в первую очередь принимают тех, у кого есть сертификат о крещении.

Впервые я почувствовала себя здесь лишней: лицо в грязи, во рту привкус крови, в груди не сердце – молот. «О, если бы только этот автобус мог, не останавливаясь, умчать меня на край земли! – думала я. – Я бы без сожаления покинула город святых! Тем более что моего исчезновения никто бы не заметил. Мое место заняла бы какая-то другая девушка – и ни один человек не заподозрил бы подмены…»

У дверей меня никто не ждал. Мама, как обычно, лежала на диване, смотрела в потолок и слушала музыку. Она не особо интересовалась мной и моими проблемами. Несколько лет назад у нее диагностировали клиническую депрессию, и с тех пор я старалась быть невидимкой. Не грузить ее своими проблемами. Ходить на цыпочках. Плакать беззвучно. Кричать молча.

Я заперлась в ванной комнате, смыла с затылка запекшуюся кровь и достала из кармана чудом уцелевший телефон. Во мне кипели ненависть, отчаяние и жажда мести. Или я мщу, борюсь и показываю зубы – или я не выйду живой из следующей драки.

«Джейми, хочешь погулять сегодня вечером?»

Сдохни, Лиз.

«Где и когда, Скай?:)»

Да где угодно, лишь бы побольше народу увидело нас вместе.

Когда используешь месть как бомбу, смотри не подорвись на ней сама. На следующий день из школы мы с Джейми ушли вместе, держась за руки. Он пригласил меня к себе – его родители как раз уехали в Виклоу на весь уик-энд, – а потом признался, что без ума от меня. Я подорвалась на этой мине, когда он, подойдя сзади, прижался ко мне. Вполне невинное объятие, если бы не то, что упиралось сзади мне в ягодицы. «Сделай это, Скай. Он такой симпатичный. Пусть Лиз исходит желчью от зависти», – сказал мне внутренний голос. Тихий, но уверенный.

И я сделала. Осколки этой мины засели во мне так глубоко, что некоторые из них я не смогла извлечь до сих пор…

Бог не даровал мне ни таланта, ни смелости, ни красоты. Я не питала иллюзий на свой счет. Я знала наверняка: дни будут сменяться ночами, Земля будет кружить по орбите, мир – безумствовать, бросаться во все тяжкие, сходить с ума. Где-то всплывут фотографии очередного политика, на которых он будет нюхать кокаин и лапать полураздетых девиц. Где-то семнадцатилетняя фотомодель утонет в ванной. И только в моей жизни все останется по-прежнему.

Я не была одной из тех, кто способен бросить вызов судьбе, кто рискует смеяться с набитым ртом и говорить вслух то, что думает. Я не была той, кто может носить туфли на высоченном каблуке, прыгать в неизвестные машины такси глубокой ночью и общаться в Интернете с незнакомцами. Риск в моем случае заключался разве что в прогулке без зонта в дождливую погоду, только и всего.

Возможно, поэтому я чуть не выронила из рук стопку грязных тарелок, когда одна из посетительниц кафе, в котором я работала, – женщина лет тридцати пяти по имени Лилит – заставила меня присесть рядом и сказала:

– Скай, твое место не здесь. Не в этой провонявшей луком и рыбой забегаловке. Хочешь знать, где твое место? В «мерседесе»-кабриолете с откинутым верхом, на скоростной трассе, что тянется вдоль берега океана. В твоей голове – воспоминания о ночи, проведенной с любимым мужчиной, в твоем кошельке – пачка долларов крупными купюрами, полуденное солнце отражается в твоих очках, ветер треплет твои роскошные волосы…

– У меня нет роскошных волос, мэм, – усмехнулась я, взъерошив свои короткие выгоревшие пряди, которые даже самый искусный парикмахер не смог бы привести в божеский вид. – И никогда не будет. К сожалению, генетика – это на всю жизнь.

Лилит, эта странная брюнетка с глазами, как черная смородина, начала заглядывать в мое кафе примерно несколько недель назад и к настоящему моменту окончательно утомила меня своей эксцентричностью и привычкой говорить загадками.

– Молчи и слушай дальше, – потребовала Лилит и продолжила: – Закрой глаза. Почувствуй океанский ветер, настолько насыщенный солью, что щиплет ноздри. Ты несешься по дороге со скоростью сто двадцать километров в час, ведя одной рукой машину, а другой придерживая густые пряди волос, которые ветер бросает тебе в лицо. Какие волосы ты хочешь иметь?

Струящиеся, сияюще-платиновые, как у немецких фотомоделей? Или, может быть, иссиня-черные, блестящие, словно жидкое стекло, – как у древнеегипетских жриц? Или порочно-рыжие с красноватым отливом, цвета сандалового дерева, за какие инквизиция в Средние века наверняка бы отправила тебя на костер?..

– Мэм, – взмолилась я, не размыкая ресниц, – мне нужно отнести эту посуду на мойку…

– Нет, тебе нужно выбрать себе цвет волос, сейчас же!.. Не открывай глаза, ты спугнешь видение, – прибавила Лилит, и ее ладонь легла мне на лицо, прикрывая глаза.

– Хорошо, рыжие!

– Точно?

– Да!

– Насыщенно-огненные, как?..

– Нет, скорее, каштаново-красные, без желтизны. Никаких абрикосов и меди.

– Я уже вижу это, Скай! Идеальный оттенок для твоей аристократически бледной кожи. Идем дальше. Прямые или вьющиеся?

– Вьющиеся крупными локонами.

– Длинные?

– О да, до самой задницы! Вы довольны?

Я попыталась убрать от лица ладонь Лилит, но не тут-то было.

– Довольна, – зашептала она мне на ухо. – Только вот обладательнице шикарных волос не пристало работать официанткой. Твои волосы пропахнут горелым маслом и суповыми специями. И у той, кто водит «мерседес»-кабриолет, руки не должны загрубеть от горячей воды и моющего средства!

Я отстранила от себя ее руку и резко встала. Рассказывать мне, официантке, которая за гроши вкалывает с утра до вечера, едва сводя концы с концами, про океан, «мерсы» и пачки баксов, – это было слишком. Слишком жестоко даже для меня, привыкшей к выходкам состоятельных посетителей.

– Кажется, ваш кофе остыл, – сказала я с плохо скрываемым раздражением.

– Принеси мне другой! – потребовала Лилит.

Я ушла на кухню, прихватив грязную посуду, и к тому времени, когда вернулась с чашкой горячего латте на подносе, злость почти перестала душить меня.