— Верю, — еле сдерживая смех, ответила Анна. Филипп казался таким надежным, таким сильным, что Анна впервые ощутила себя защищенной. Именно это она видела в своих снах и теперь поняла, что ее любовь постепенно перерастает в настоящую страсть.
— Иногда я думаю, почему я влюбилась в тебя. Наверное, от чувства надежности, которое исходит от тебя, от всего твоего облика. Ты для меня — воплощение отцовства.
— Надеюсь, не совсем так. — Филипп привлек Анну к себе.
В ответ она нежно провела кончиками пальцев по его губам.
— Твой рот кажется очень жестким, а на самом деле губы мягкие и теплые. — Анна со страстью ответила на поцелуй Филиппа.
Она по-прежнему побаивалась и стеснялась своего возлюбленного. Даже влюбленный, Филипп сохранял между ними дистанцию. После прочтения дневника Анна открыла для себя, как близки и похожи они были в поиске, идя к цели одной дорогой. И в то же время какая-то загадка была в этом человеке.
Даже когда они занимались любовью. Анна ощущала, что Филипп сейчас не с ней, а где-то еще. Это делало тело Уэстуорда холодным и чувственным одновременно.
Анна попыталась освободиться от объятий, стесняясь своей страстности.
— Прости.
Но Филипп еще сильнее прижал ее к себе и поцеловал в висок.
— От тебя всегда такой потрясающий запах.
— О, Филипп… — Она закрыла глаза, когда Филипп принялся целовать ее веки, чувствуя, как ее охватывает дрожь.
Анна никогда не ощущала такого эротизма в простом поцелуе. Филипп целовал ее, а казалось, будто совершается сам акт любви, словно он что-то пил прямо из ее губ, и душа ее сама раскрывалась навстречу ему.
Филипп начал расстегивать жакет и уже коснулся ее грудей. На ней не было бюстгальтера, поэтому она вздрогнула от прикосновения. Соски тут же стали твердыми, а тело вновь пронзило желание.
Собаки продолжали яростно лаять. Неожиданно Анна отстранилась от Филиппа, прошептав:
— Это уже не так романтично.
— Черт с ними, — блеснул он в ответ глазами цвета кобальта. Он отдал команду псам замолчать, и они успокоились, поджав хвосты. Филипп вновь привлек к себе Анну, жадно ловя ее губы.
Она провела ладонью у него между ног, почувствовала его восставшую плоть. Его желание всегда возбуждало Анну. Она расстегнула молнию и просунула руку внутрь.
— Господи, он у тебя такой большой и твердый. Смогу ли я удовлетворить тебя. Я ведь люблю тебя, Филипп, ты знаешь это.
Она встала на колени и взяла его плоть в рот. Он попытался остановить Анну, но она обхватила руками его бедра. Мускулы его мощных бедер напряглись до предела — Анна ощущала это своими руками. Пальцы Филиппа стали плести узлы в ее волосах. Но он остановил Анну и произнес.
— Не здесь, не сейчас.
— Когда же? — спросила Анна возбужденно и страстно.
— Сегодня ночью. Я приду к тебе сам.
— Нет. Лучше я приду к тебе. А то ты еще потеряешься по дороге. И потом, я просто не выдержу ожидания.
Обедали в столовой. Это была даже не комната, а внушительных размеров зал. Но Анна чувствовала себя здесь неуютно из-за отсутствия окон. С XVII века стены столовой были обиты деревянными панелями. Сегодня здесь зажгли свечи, и стол был убран, как и полагается в рождественский сочельник. В центре стола поместили корзину, которую Эвелин украсила ветками падуба, омелы, сосновыми шишками и красными свечами.
За обедом присутствовал пожилой седовласый джентльмен с лицом римского сенатора, которого Эвелин представила как своего неизменного друга многие годы, Родерика Кина — нейрохирурга. Было ясно, что Эвелин пригласила его, чтобы поговорить о состоянии здоровья Кейт.
По традиции, в Грейт-Ло рождественскую индейку подавали ближе к вечеру, а не на ленч. Она была прекрасно приготовлена, с хрустящей поджаренной корочкой золотистого цвета, и подана с овощами и жареным картофелем.
Несмотря на почтенный возраст Кина, Эвелин попросила именно Филиппа сесть во главе стола и разрезать индейку. Со своей задачей он справился великолепно. Анна была и приятно удивлена, и смущена теми комплиментами, которые вполне заслуженно получал со всех сторон Филипп, разрезая индейку на равные кусочки. Такое внимание как бы подтверждало факт их помолвки, делая тем самым Филиппа полноправным членом семьи, а не только гостем.
Эвелин слегка прикоснулась к маленькому кусочку мяса, и затем промокнула губы салфеткой.
Анна была в черном: простой черный с высоким воротником и длинными рукавами трикотажный верх, черная короткая юбка, черные чулки. Платиновая цепочка с тремя бриллиантами — подарок Филиппа — великолепно смотрелась на этом фоне. Анна знала, как хорошо она сейчас выглядит, и взгляды Филиппа подтверждали это.
Родерик Кин задал Анне несколько вопросов, касающихся Кейт.
— Это только шепот, но с каждым днем она произносит все больше слов. Она спрашивает о музыке, просит воды или хочет, чтобы ее передвинули. Когда мама видит меня, то, улыбаясь, произносит мое имя, — рассказывала Анна, чувствуя, что начинает волноваться.
— Что ж, раз она начала говорить, — это весьма положительный факт, — заключил Кин хорошо поставленным голосом, который вполне подошел бы римскому патрицию.
— Не могу передать вам, что я почувствовала, когда она в первый раз назвала меня по имени.
Кин понимающе улыбнулся.
— Всякое возвращение человека из комы похоже на чудо. Это даже большее чудо, чем само рождение.
— Пожалуй, — согласился Филипп. — Ведь это возвращение из могилы.
— Верно, — согласился Кин. — Он отпил из своего бокала и промокнул губы салфеткой. — Уверен, что если бы не Анна, подобного никогда не произошло. Она проявила невероятное мужество и выдержку. Будь я на месте врачей в Колорадо, то подтвердил бы, что после таких повреждений всякие надежды очень зыбки. Но непрерывные стимуляции, отказ перевезти Кейт в богадельню и, самое главное, неистребимая вера — все это спасло вашу мать, помогло ей выкарабкаться из кромешной тьмы.
— И каковы перспективы? — вмешалась Эвелин.
— Состояние Кейт внушает оптимизм. Выздоровление будет, конечно, медленным, но в течение года, может быть, полутора, больная придет в свое обычное состояние.
— По возвращении в Вейл я займусь только здоровьем мамы. Я решила пока оставить работу, чтобы быть только с ней. Никто не обеспечит ей такой уход, как я. Как только они выпишут маму, я привезу ее в квартиру. Самое главное, это стимулировать работу мозга, значит, нужно создать самые благоприятные условия, — заключила Анна, поигрывая бокалом. — Обо всем этом я уже сказала маме и уверена, что она прекрасно поняла меня. Думаю, это будет началом ее новой жизни.
— Ты уверена в этом? — сухо спросила Эвелин. — Думать так — значит лишить Кейт всякой самостоятельности и нрава самой принимать решения.
— Не будь такой мрачной, бабушка!
— Забери мать из Вейла, Анна. Отвези ее в Майами, поближе к солнцу, а лучше в Калифорнию, туда, где тепло и спокойно. И забудьте прошлое, в нем гнездится только ужас.
— Я и сама думала о том, чтобы перевезти маму туда, где потеплее. Может быть, я сделаю это в конце лета. Ведь лето в Вейле такое красивое, и мама любит это время года. А когда наступят холода, переберемся куда-нибудь к солнцу.
Обед подходил к концу.
— В гостиной разожгли камин, — заметила Эвелин, — не перейти ли нам туда?
Вечер кончился рано. Несмотря на выдержку и силу воли, Эвелин около десяти часов почувствовала себя уставшей, и Родерик Кин, вежливо извинившись, покинул их.
Втроем они продолжали молча сидеть возле камина. Первой прервала молчание Эвелин:
— Ты хотела узнать, почему твоя мать была уверена, что Джозеф Красновский до сих пор жив.
Анна от неожиданности подняла голову; Это было так похоже на бабушку — сразу говорить о том, что занимает сейчас всех.
— Да. И ты сказала, что знаешь.
— Думаю, что да. Я просто могу представить себе ход мыслей твоей матери, поэтому мне кажется, что права. Кейт думала, что тот ужасный человек со шрамом был Джозефом Красновским.
— Человек со шрамом?
— Это возвращает нас к событиям, о которых тебе никогда не рассказывали, дитя мое. Событиям, связанным со смертью Дэвида. Ты ничего не знаешь об этом, Анна, но твой дед был убит.
— Убит? Я думала, что он умер в результате несчастного случая.
— Нет. — Эвелин в изнеможении откинулась на спинку стула. Филипп смотрел на старую женщину с обостренным вниманием. — Нет. Его убили, и твоя мать видела все своими глазами. В тот день мы отправились на прогулку верхом, но лошадь Кейт потеряла подкову. Кейт шла пешком домой, к конюшням. Никто из нас до конца не знает, что же все-таки видела Кейт — ведь несколько дней она находилась в истерике. Тогда твоей матери было пятнадцать лет. Несколько деталей четко запечатлелись в ее сознании. Кейт ясно видела мотоцикл неподалеку от человека с изуродованным шрамами лицом. Он держал маленький пистолет у самого виска твоего деда, а затем раздался выстрел.
