Фотография Феба Даунта в траурной рамке. Фотография, которая должна находиться там, где я совсем недавно ее оставила, — в запертом потайном шкапчике за портретом Энтони Дюпора.
Выходит, Эмили знала о пропаже писем своего возлюбленного. Но знала ли она, догадывалась ли, кто взял их?
Она подносит фотографию к лицу, теперь озаренному ярким светом, и целует, а потом с экстатической нежностью прижимает к груди. Закрыв глаза и по-прежнему прижимая к груди портрет возлюбленного, она медленно падает вперед.
Несколько мгновений она тихо плывет лицом вниз по течению — распущенные волосы струятся по воде позади нее. А потом тяжелый намокший плащ начинает увлекать ее ко дну, и она безропотно отдается холодным объятиям Эвенбрука.
Не в силах больше смотреть, я отворачиваюсь, вся в слезах. Когда я набираюсь смелости, чтобы снова повернуться к реке, Эмили уже исчезла из виду, унесенная быстрым течением.
Так умерла Эмили Грейс Дюпор, двадцать шестая баронесса Тансор.
Мой враг.
Мой друг.
Прошло полчаса, как я вернулась в дом (никем не замеченная, я уверена) с потрепанной кожаной сумкой, оставленной Эмили в траве на берегу Эвенбрука.
Я решила не обследовать содержимое сумки, покуда не укроюсь в своей комнате. И вот, все еще дрожа всем телом от пережитого у реки потрясения, я запираю за собой дверь, ставлю сумку на стол у окна и расстегиваю.
В сумке я нахожу два запечатанных конверта — один адресован инспектору Галли, другой мне. Письмо, обращенное ко мне, я привожу здесь полностью.
Эвенвуд-Парк
Истон, Нортгемптоншир
28 мая 1877 г.
Моя дорогая Эсперанца (больше не Алиса)!
Сейчас, когда ты читаешь эти строки, ты уже знаешь, что я положила сделать.
Мне сообщили, что инспектор Галли и еще четверо полицейских приехали из Лондона и в настоящее время находятся в Истоне. Я прекрасно понимаю, зачем они здесь, а потому сейчас исполню намерение, взятое уже несколько недель назад.
Ничто не заставит меня отступиться от принятого решения, но я должна уладить кое-какие дела, прежде чем совершу последний, необратимый шаг. Отдельное письмо, предназначенное моему любимому старшему сыну, ранее было передано мистеру Дональду Орру с наказом вручить его Персею в случае моей смерти.
Я узнала тебя с первого взгляда, моя милая девочка, когда ты явилась на собеседование. Едва ты вошла в комнату, я мысленно перенеслась на двадцать с лишним лет назад, когда впервые встретилась с неким джентльменом в холле вдовьего особняка. Наверное, ты не знаешь, насколько ты на него похожа, но я сразу увидела сходство — я говорю даже не о сходстве черт и повадок, хотя оно поистине поразительное, а о менее уловимом, но даже более сильном сходстве по общему впечатлению. Впервые увидев тебя, я словно воочию увидела его, хотя передо мной стояла девятнадцатилетняя девушка.
Моя интуитивная догадка относительно твоей подлинной личности объяснила очень многое — и почему я сразу почувствовала родство душ с тобой, и почему молодая барышня, обладающая столь многими достоинствами, такая красивая, такая образованная и такая самоуверенная, несмотря на показную кротость, вдруг пожелала поступить в услужение горничной. Неужто тебе не показалось странным, что ты так быстро получила место, на которое претендовали гораздо более опытные и сведущие соискательницы?
История твоей жизни, поведанная тобой, казалась правдоподобной и вроде бы подтвердилась в ходе последующего наведения справок — но ведь она была вымышленной, не правда ли?
Таким образом, хотя утверждать с уверенностью я ничего не могла, в глубине души я знала, кто ты такая: дочь Эдварда Глайвера, человека, который сейчас должен был быть двадцать шестым лордом Тансором. Ну вот, я написала его имя — или точнее будет сказать «одно из имен»? Как же нам называть его? Эдвард Дюпор? Эдвард Глайвер? Эдвард Глэпторн? Или, может, Эдвин Горст? Наверное, лучше всего просто Эдвард — именно так я мысленно называю твоего отца. Пусть будет Эдвард.
Что же касается твоей нынешней фамилии, и мистер Вайс, и мистер Шиллито сильно подозревали, что ты скрываешь свою истинную личность, хотя ни одному из них не удалось установить, что Эсперанца Горст является дочерью убийцы моего возлюбленного.
Я не сомневаюсь, что мистер Вайс разоблачил бы тебя спустя время. Он уже догадался, к полному своему удовлетворению, что человек, встреченный мистером Шиллито на Мадейре, был твоим отцом; а мистер Шиллито непременно вспомнил бы рано или поздно, где и под каким именем он знал Эдвина Горста раньше — они вместе учились в школе, как тебе наверняка известно. Но не странно ли, что не кто-нибудь, а именно я решила не выдавать твою тайну мистеру Вайсу и всячески защищать тебя от него, хорошо зная, на что он способен?
С какой целью ты прибыла сюда? Вот вопрос, не дававший мне покоя. Чтобы убить меня или чтобы найти какой-нибудь другой способ наказать меня за зло, причиненное твоему отцу? Лишь одно я знала точно: твое появление в Эвенвуде не случайность и оно не сулит мне ничего хорошего.
Потом я задалась вопросом, кто же прислал тебя ко мне, ибо я (как и мистер Вайс) не сомневалась, что ты приехала в Эвенвуд не по собственной воле. Разумеется, это не мог быть твой отец: я знала, что он давно умер. Поначалу я подумала, что это какой-нибудь неизвестный мне друг или сослуживец Эдварда, посвященный в дело. Позже я исполнилась уверенности, что ты действуешь заодно с мистером Роксоллом, давно питавшим подозрения относительно меня. Ответ могло дать только время — и я решила оставить тебя при себе и ждать, когда ты раскроешь свои карты.
Потом произошли непредвиденные события, навлекшие на меня крайнюю опасность, теперь уже неотвратимую. Не знаю, поспособствовала ли ты, в осуществление своей цели, появлению в Эвенвуде инспектора Галли с подчиненными; но теперь для меня не имеет значения, зачем ты приехала сюда и по чьему наказу. На самом деле я даже рада, что подобные вопросы больше не волнуют меня и я покину бренный мир в неведении на сей счет, поскольку в последние часы жизни мне хочется думать, что тебе не совсем безразлична моя судьба.
Что же касается до покойного мистера Вайса, его верность памяти моего дорогого Феба наложила на меня нерушимые, хотя и нежеланные обязательства. Вдобавок он располагал несколькими моими письмами, содержавшими информацию, которую я хотела любой ценой сохранить в тайне. Через них он забрал еще большую власть надо мной и шантажом принуждал меня к браку.
В частности, одно письмо, послужившее причиной нынешних моих бед, мистер Вайс клятвенно обещал уничтожить, но вероломно сохранил, рассчитывая таким образом лишить меня возможности отвергнуть его ухаживания. Похоже, однако, он тоже стал жертвой предательства, и теперь это письмо — вкупе с другими — оказалось в руках полиции. Я по глупости всецело доверилась мистеру Вайсу, и теперь мне нет спасения.
Полагаю, ты и твой друг мистер Роксолл частично осведомлены об этих обстоятельствах. Причастна ли ты к смерти мистера Вайса и мистера Шиллито? Не думаю. Впрочем, какое это имеет значение? Они оба умерли, и мне теперь ни до чего нет дела.
Признаюсь еще раз: я предала твоего отца и отняла у него все, принадлежавшее ему по праву рождения, но, поступив так, я обрекла на смерть своего возлюбленного. Можешь ли ты представить, какие душевные муки мне пришлось претерпеть, как следствие?
Времени остается мало, и я хочу добавить лишь несколько слов, прежде чем перейти к главному предмету письма — моего первого и последнего письма к тебе.
Разумеется, тебе трудно понять, почему я, зная, кто ты такая на самом деле, искала дружбы с тобой. Поверь мне, дорогая Эсперанца, я искренне желала стать твоим другом — и вот почему.
Я полюбила твоего отца с первого момента нашего знакомства в холле вдовьего особняка — пусть и не так, как любила Феба. Ничто не могло сравниться с любовью, существовавшей между моим дорогим Фебом и мной, ибо она неразрывно связала нас с самого детства.
Однако я клятвенно заверяю, что любила Эдварда Глайвера, и мне кажется, он тоже любил меня. Хотя поначалу я, всегда ставившая превыше всего интересы своего возлюбленного, отчаянно противилась мысли, что могу испытывать даже самую слабую приязнь к твоему отцу, не говоря уже о более глубоком чувстве, — такое казалось за пределами всякого вероятия.
Тем не менее он вошел в мое сердце в роковой день нашего знакомства, и я оказалась не в силах изгнать его оттуда. С тех пор он всегда оставался там, вопреки моей воле.
На людях — особенно перед покойным лордом Тансором — я при каждой возможности проклинала память твоего отца. Наедине с собой я постоянно старалась вырвать Эдварда из своего сердца, но так и не сумела. Это непрошеное и крайне нежеланное чувство я называю любовью, поскольку у меня нет для него другого слова и даже несмотря на то, что оно стало источником постоянного горя и раскаяния, терзавших меня все сильнее с каждым днем.
