Мне все же надо было обдумать свое положение. Силы безопаности были мобилизованы по всей стране. Ожидались серьезные беспорядки — бунты, убийства, грабежи и поджоги сикхских поселений в отместку за убийство Ганди. Это все прекрасно понимали, и я в том числе. По радио сообщили о стягивании войск в район Дели и в Пенджаб с целью предупреждения волнений. Неспокойная обстановка вполне могла осложнить жизнь человеку, разыскиваемому Интерполом, живущему с просроченной визой и работающему на мафию. Сидя рядом с потягивавшем виски Дидье в окружении внимавших радиокомментатору посетителей ресторана, залитого розово-золотистым предвечерним светом, я ощутил страх, не отпускавший меня несколько минут. «Беги, — подсказывал мне внутренний голос, — беги сейчас, пока не поздно. Это твой последний шанс».
Но как бы громко ни звучал этот голос, в конце концов меня охватило неколебимое фаталистическое спокойствие. Я расслабился. Я знал, что не убегу из Бомбея, я не могу бежать из Бомбея. Я знал это так же твердо, как знал что-либо из того, что знал лучше всего. Во-первых, я был в долгу перед Кадербхаем — и не только в финансовом долгу, который я выплачивал из денег, заработанных у Халеда, но, главное, в моральном долгу, и расплатиться с ним было гораздо труднее. Я был обязан ему своей жизнью, и мы оба знали это. Он принял меня с распростертыми объятиями, когда я вышел из тюрьмы, он плакал у меня на плече и обещал мне, что, находясь в Бомбее, я буду под его личной защитой. Ничего подобного тюрьме на Артур-роуд больше не приключится со мной. Он подарил мне золотой медальон, на котором были выгравированы священный индуистский символ «аум»[104] и мусульманские полумесяц со звездой. Я носил медальон на серебряной цепочке на шее. На оборотной стороне можно было прочитать на урду, хинди и английском имя Кадербхая. В случае чего я мог продемонстрировать медальон и потребовать, чтобы срочно связались с главой нашей мафии. Это не было стопроцентной гарантией безопасности, но все же давало мне защиту, какой у меня не было никогда после побега. Просьба Кадербхая пойти к нему на службу, крыша, которую эта служба мне предоставляла, и мой неоплатный долг перед ним — все это удерживало меня в Бомбее.
И, конечно, Карла. Она исчезла из города, и одному богу было известно, где ее искать. Но я знал, что она любит Бомбей, и надеялся, что она вернется. А я любил ее и мучился из-за того, что она могла подумать, будто я, заманив ее в постель и добившись своего, тут же отбросил ее за ненадобностью, — это чувство терзало меня в те месяцы даже сильнее, чем любовь к ней. Я не мог уехать, не повидав ее и не объяснив, что случилось в ту ночь. Так что я продолжал жить в Бомбее всего в минуте ходьбы от того перекрестка, где мы встретились впервые, и ждал ее.
Я оглядел притихший ресторан и поймал взгляд Викрама. Он улыбнулся мне и покачал головой. Улыбка была горькой, в глазах его стояли невыплаканные слезы. Но он счел нужным улыбнуться мне, разделить со мной свою растерянность и печаль, успокоить меня. И эта улыбка помогла мне понять, что в Бомбее меня удерживает еще кое-что — сердце, индийское сердце, о котором говорил Викрам. «Страна, где надо всем властвует сердце» — вот из-за чего еще я не мог уехать, вопреки интуитивному желанию поскорее смыться. Ведь Бомбей был для меня идеальным воплощением индийского сердца. Город обольстил меня, заставил полюбить его. Определенная часть меня самого была сформирована Бомбеем и существовала лишь потому, что я жил здесь, в этом городе, в качестве мумбаита, бомбейца.
— Поганое дело, йаар, — проговорил вернувшийся за наш столик Викрам. — Немало крови прольется из-за этого, йаар. По радио сказали, что в Дели толпы сторонников партии Конгресса врываются в дома сикхов и устраивают разборки…
Мы удрученно молчали, думая об общей беде и о собственных проблемах. Молчание нарушил Дидье:
— Знаешь, Лин, у меня, вроде бы, есть наводка для тебя.
— Насчет тюрьмы?
— Qui[105]
— Та-ак…
— Правда, это не так уж много. Вряд ли это добавит что-нибудь существенное к тому, что ты уже знаешь от своего патрона Абдель Кадера.
— Любая мелочь имеет значение.
— Тогда слушай. У меня есть один знакомый, который ежедневно посещает полицейский участок Колабы. Мы разговаривали с ним сегодня утром, и он упомянул иностранца, которого держали там за решеткой несколько месяцев назад. Он сказал, что у этого иностранца было прозвище Тигриный укус. Не знаю уж, за какие подвиги тебе дали его и кого ты кусал, но это не мое дело. Alors[106], он сказал мне, что этот Тигриный укус был задержан по доносу женщины.
— Он не сказал, как ее зовут?
— Нет, он сказал, что не знает, но добавил, что она молодая и очень красивая. Впрочем, это он мог, конечно, и выдумать.
— А на этого твоего знакомого можно положиться?
Дидье надул щеки и с шумом выпустил воздух.
— Можно положиться только на то, что он солжет, обманет и украдет что-нибудь при первой возможности. Однако в данном случае, мне кажется, ему нет резона сочинять. Думаю, ты действительно стал жертвой какой-то женщины, Лин.
— И не он один, йаар, — мрачно бросил Викрам.
Он прикончил свое пиво и вытащил одну из длинных тонких сигар, которые курил не столько потому, что испытывал потребность в этом, сколько для того, чтобы добавить последний штрих к ковбойскому костюму.
— Ты уже несколько месяцев бегаешь за Летицией, и все без толку, — заметил Дидье чуть ли не с отвращением. — В чем дело?
— Ты меня спрашиваешь? Да я уже все ноги истоптал на этом кроссе, и ни на шаг не приблизился к финишу! По правде говоря, я уже и не знаю, в каком направлении надо бежать, йаар. Эта крошка доконает меня, это точно. Эта несчастная любовь доконает меня. Я чувствую, что скоро взорвусь, блин!
— Слушай, Викрам, — сказал Дидье, и глаза его лукаво блеснули. — Мне кажется, я знаю, что тебе надо сделать.
— Дидье, дружище, я приму любой совет. Все так паршиво — с Индирой, и вообще, что мне надо использовать любой шанс, пока мы все тут не провалились в тартарары.
— Тогда — attention![107] Для осуществления этого плана требуется решимость и точный расчет. Любая оплошность может стоить тебе жизни.
— …Жизни?
— Да. Ошибиться нельзя. Но если этот план удастся, ты завоюешь ее сердце навечно. Ты достаточно, как говорится, рисковый парень для этого?
— Я? Да я самый рисковый ковбой в этом салуне, йаар. Выкладывай свой план.
— Я воспользуюсь моментом и откланяюсь, друзья, пока вы не углубились в детали, — вмешался я, поднимаясь. — Спасибо за подсказку, Дидье. И хочу дать одну подсказку тебе, Викрам, если ты не против. Прежде чем ты приступишь к осуществлению этого плана, в чем бы он ни состоял, перестань называть Летти сочногрудой английской цыпочкой. Всякий раз, когда ты это произносишь, она морщится так, будто ты на ее глазах придушил кролика.
— Ты серьезно? — озадаченно нахмурился он.
— Абсолютно.
— Но это одна из моих коронных фраз, черт побери. В Дании…
— Тут тебе не Дания и не Норвегия со Швецией, дорогой.
— Ну ладно, Лин, раз ты так говоришь, — засмеялся Викрам. — Послушай, если ты выяснишь насчет тюрьмы — в смысле, кто упек тебя туда, — и тебе понадобится помощь, то рассчитывай на меня. О’кей?
— Конечно, — ответил я, с благодарностью посмотрев ему в глаза. — Непременно.
Уплатив по счету, я покинул ресторан и прошел по Козуэй до кинотеатра «Регал». Был ранний вечер, один из трех лучших моментов бомбейского дня. Два других — раннее утро до наступления жары и поздний вечер, когда она уже спала, — конечно, очень приятны, но тогда на улицах тише, меньше народа. К вечеру же люди вылезают на балконы, садятся у окон или в дверях домов, толпами фланируют по улицам. Вечер — как сине-фиолетовая палатка общегородского цирка, куда родители приводят детей поглазеть на развлечения, заражающие весельем каждую улицу и каждый перекресток. Для молодых влюбленных вечер — это классная дама, заставляющая их чинно прогуливаться в ожидании ночной тьмы, которая сорвет с них покров невинности. Вечером людей на улицах Бомбея больше, чем в какое-либо другое время дня, и ни при каком другом освещении их лица не бывают такими красивыми, как при вечернем.
Я пробирался сквозь вечернюю толпу, наслаждаясь лицами, ароматами человеческой кожи и волос, красками нарядов и музыкой звучащих вокруг слов. Но, влюбленный во все это, я был один. А в море моих мыслей неотвязно кружила черная акула сомнения, подозрения и гнева. Меня предала какая-то женщина, молодая и красивая женщина.
Настойчивый автомобильный гудок заставил меня оглянуться. Из окна своего такси мне махал Прабакер. Я сел к нему в машину и попросил отвезти меня в район пляжа Чаупатти, где я должен был встретиться с Халедом. Как только я заработал свои первые деньги на службе у Кадербхая, я приобрел водительскую лицензию для Прабакера. Ему вечно не хватало на нее денег, поскольку способность копить их была у него близка к нулю. Он водил время от времени такси своего кузена Шанту, но, не имея лицензии, рисковал нарваться на неприятности. Теперь же он мог арендовать машину у любого владельца автопарка.
