— Гав! — Рявкнул он, хватая Энди за плечо старой вельветовой куртки.
Его старый друг — его единственный друг в этом глупом насмешки над городом — подскочил и развернулся. Кофе перевернулась и разлилась на стол. Моррис отступил на шаг. Он хотел напугать Энди, но не настолько.
— Слушай, о …
— Что ты сделал? — Спросил Энди низким, торопливым шепотом. Глаза его сверкали за стеклами очков в черепаховой оправе, которые Моррис всегда считал признаком показной манерности. — Что ты сделал?
Моррис ожидал совсем другого приветствия. Он присел.
— То, о чем мы говорили. — Он пристально вгляделся в лицо Энди и не увидел веселого, немного пренебрежительного интеллектуала, которого представлял из себя его друг. Энди казался испуганным. Чего он боялся? Морриса? Возможно. Себя? Почти наверняка.
— Я не с то …
Моррис принес с собой пакет с коричневой бумаги, который взял на кухне. Из него он получил один из записных книжек Ротстайна и осторожно, чтобы не затронуть лужицы кофе, положил его на столик.
— Образец. Один из целой кучи. Их меньше полутора сотни. Я еще не успел перечислить, но это настоящий джек-пот.
— Убери! — Снова зашипел Энди, как персонаж плохого шпионского кино. Его глаза бегали из стороны в сторону, но все время возвращались к записной книжке.
— Идиот, убийство Ротстайна на первой полосе „Нью-Йорк Таймс“, все каналы только о нем и твердят.
Это известие потрясло Морри. Тело писателя должны найти еще только через три дня, а то и через шесть. Поведение Энди было еще более странным. Он напоминал затравленную крысу.
Моррис изобразил на лице то, что, как он надеялся, примерно выглядело, как привычная для Энди улыбка типа „я такой умный, что мне самому с собой скучно“.
— Успокойся. В этой части города люди постоянно носят записные книжки. — Он кивнул в сторону Гавернмент-сквер с другой стороны дороги. — Вот, смотри.
— Но не в кожаных переплетах! Господи, домоправительница Ротстайна знала, в чем он пишет, и в газете сказано, что сейф у него в комнате сломан и пустой. Убери … это!
Морри, наоборот, подтолкнул его ближе к Энди, так же осторожно, чтобы не задеть кофе. Энди начал его все больше и больше раздражать — получать, как сказал бы Джимми Голд, — но вместе с тем он почувствовал какое-то извращенное удовольствие, когда его друг все замер на стуле, как-будто это был не блокнот, а бутылочка с чумными бактериями.
— Ну-ка, посмотри. Здесь преимущественно поэзия. Я полистал, пока ехал в автобусе …
— В автобусе? Ты что, спятил?
— … И, должен сказать, не в восторге, — продолжил Моррис, словно не услышав его. — Но это его стихи, можно не сомневаться. Добавлено собственноручно. Очень ценная вещь. Мы говорили об этом. Несколько раз. Говорили, как …
— Убери!
Моррису неприятно было в этом признаться, но паранойя Энди начала передаваться и ему. Он спрятал блокнот в пакет и мрачно посмотрел на старика (и единственного) друга.
— Я, вообще-то, не собирался здесь устраивать ярмарку.
— Где остальные? — И, прежде чем Моррис успел ответить: — Неважно. Не хочу знать. Ты разве не понимаешь, что эти штуки сейчас — самая горячая новость? Ты — горячая новость!
— Я не горячий, — сказал Моррис, но это было неправдой, по крайней мере с физической точки зрения. Его щеки и затылок вдруг запылали огнем. Энди вел себя так, будто наложил в штаны, а не совершил преступление века.
— Никто не сможет связать меня с Ротстайном, и я понимаю, что мы не сможем их сразу продать частным коллекционерам. Я не такой тупой.
— Продать их к … Морри, ты вообще себя чувствуешь?
Моррис скрестил руки на груди и бросил взгляд на друга. По крайней мере, бывшего друга.
— Слушай, ты ведешь себя, будто мы этого не обсуждали. Будто мы не планировали.
— Мы ничего не планировали. Это были просто фантазии, я думал, ты понимаешь это!
Что Моррис понимал, так это то, что Энди Халлидей именно так и скажет в полиции, если его, Морриса, схватят. А Энди ожидал, что его схватят. Впервые Моррис четко увидел, что Энди НЕ гигант мысли, охотно присоединившийся к нему в экзистенциальном акте нарушения закона, а просто очередная посредственность. Продавец книжного магазина, всего на несколько лет старше самого Морриса.
Придержи при себе свою тупую критику, сказал Ротстайн Моррису за две минуты до смерти. Ты обычный злодей, мой друг.
В висках начало пульсировать.
— И как я сразу не догадался. Все эти твои громкие разговоры о частных коллекционеров, кинозвезд, арабских принцев и еще черт знает о чем — сплошное выделывание. Ты обычный хвастун.
Это был удар. Ощутимый удар. Моррис увидел это и обрадовался, так же он радовался, когда сумел несколько раз ввернуть это слово во время последнего спора с матерью.
Энди подался вперед, щеки горят, но, прежде чем он успел что-то сказать, появилась официантка с салфетками.
— Позвольте, я вытру, — сказала она и вытерла со стола кофе.
Молодая, натуральная пепельная блондинка, хорошенькая своею бледностью, можно сказать, даже красивая, она улыбнулась Энди. Он в ответ скривил несчастную гримасу, одновременно отодвигаясь от нее, так же, как отодвигался от записной книжки в молескиновом переплете.
„Он гомик, — с удивлением подумал Моррис. — Чертов гомик. Почему я об этом еще не знал? Как я мог этого не видеть? Но у него же это на лбу не написано“.
Впрочем, в Энди открылось много нового, не так ли? Моррис вспомнил любимое выражение одного парня со стройки: куча пистолетов, и все без патронов.
Когда официантка ушла, забрав с собой удушающий женский дух, Энди снова наклонился вперед.
— Этих коллекционеров куча, — сказал он. — Чего только не собирают: картины, скульптуры, первые издания … В Техасе есть один парень, который собрал коллекцию записей на восковых цилиндрах на миллион долларов, а у другого есть полный комплект всех журналов фантастики, вестернов и ужасов, которые выходили с 1910 по 1955. Думаешь, все это добро покупалось и продавалось законным путем? Кой. Коллекционеры сумасшедшие, ярым плевать, украденные или нет вещи, которые им хочется получить, и они не собираются ни с кем делиться.
Моррису приходилось слышать такие слова, и на его лице, пожалуй, это отразилось, потому что Энди еще ближе придвинулся к нему. Теперь их носы почти соприкасались. Моррис почувствовал запах „Инглиш Лезер“ и подумал: „Вот, значит, одеколон любят гомики. Что-то вроде тайного знака“.
— Ты думаешь, они станут меня слушать?
Моррис Беллами, который теперь смотрел на Энди Халлидея другими глазами, ответил, что, вероятно, нет.
Энди выпятил нижнюю губу.
— Ничего, когда-нибудь станут. Да. Когда я заведу свой магазин и клиентуру. Но на это уйдут годы.
— Мы говорили, что будем ждать пять лет.
— Пять? — Энди отрывисто хохотнул и вернулся на свою сторону стола. — За пять лет я, возможно, смогу открыть свой магазин — я уже облюбовал одно место на Лейсмейкер-лейн, там сейчас магазин тканей, не слишком ус-пешный, — но понадобится гораздо больше времени, чтобы найти денежных клиентов и завоевать доверие.
„Слишком много но“, — подумал Моррис, однако раньше „но“ не было».
— Насколько больше?
— Попробуй прийти ко мне с этими тетрадями вначаледвадцать первого века, если они все еще будут в тебя. Даже если бы у меня сейчас был круг знакомых частных коллекционеров, никто, даже наиболее оде-ржимые, и те не притронулись бы к такой опасной вещи.
Моррис некоторое время смотрел на него, онемев. Потом наконец произнес:
— Ничего такого не говорил, когда мы планировали …
Энди схватился обеими руками за голову.
— Мы ничего не планировали! И не пытайся меня ни чего переводить. Никогда! Я знаю тебя, Морри. Ты украл не для того, чтобы продать. По крайней мере, не прочитав. Потом ты, наверное, согласишься показать кое-что из них миру, если цена устроит. Но главное в этом всем — ты просто помешался на этом Джонни Ротстайне.
— Не надо так говорить. — Пульсация в висках усилилась.
— Я буду так говорить, если это правда, а это правда. Ты свихнулся еще на теме Джимми Голда. Это из-за него ты попал в тюрягу.
— Я попал в тюрягу из-за матери. Она, можно сказать, своими руками меня туда засунула.
— Какая разница? Это в прошлом. А сейчас настоящее. Если не произойдет чуда, вскоре жди полицейских. И они придут с ордером на обыск. Если ты эти записки будешь хранить у себя, когда они постучат в двери, считай, что тебе конец.
— С какой стати им ко мне приходить? Нас никто не видел, а мои напарники… — Он подмигнул. — Скажем так, мертвый не выдаст.
— Ты … Что? Убил их? И их убил? — С Энди можно было писать картину бесчеловечного ужаса.
Моррис знал, что говорить этого не стоило, но — забавно, как это «но» время от времени проскакивает — Энди был таким болваном.
