поступки.
Как-то раз Элизабет услышала, как одна из судомоек, Фиона, рассказывает о «своем Берте» и о том, что он делает, когда выпивает слишком много спиртного. Берт был одним из мальчиков-подручных конюха – ну, на самом-то деле, конечно, мужчиной, но подручных конюха всегда называют мальчиками. Элизабет тогда прошмыгнула в кухню, чтобы попробовать выпросить лишнюю порцию взбитых сливок. Она пришла, когда Фиона и Кухарка сидели за большим столом, на котором Кухарка готовила пирожки и пирожные. Фиона плакала, и под глазом у нее был большущий черный синяк, а Кухарка держала ее за руку и утешала. Элизабет решила, что сейчас неподходящее время для выпрашивания запретных лакомств, и тихонько удалилась, пока никто из женщин ее не заметил.
Двое пьяных мужчин двигались неровной походкой, зигзагами, и Элизабет стоило немалого труда избегать их. Каждый раз, когда ей казалось, что она уже разминулась с ними, они вновь появлялись рядом, кренясь то в одну сторону, то в другую. Бежать ей не хотелось – и потому, что она, как уже решила, не была бегуньей, и потому, что каблуки ее туфелек наделали бы слишком много шума, – а она пыталась сочетать быструю ходьбу с тишиной.
Один из мужчин, дико жестикулируя, вскинул руку, и кончики его пальцев задели ленту, вплетенную в ее волосы.
Элизабет, не сдержавшись, охнула и тут же подумала: «Ты не видишь меня, не видишь, не видишь, тут ничего нет, только твое воображение».
Опешивший мужчина остановился, так что Элизабет поспешила вперед; она услышала, как пьяный сказал своему приятелю:
– Мне вдруг показалось, что я до чего-то дотронулся. Вроде как до волос девчонки.
И его друг ответил:
– Не принимай желаемое за действительное, Эд.
– Но я ее и слышал, – запротестовал Эд. – Она вроде как вскрикнула.
Элизабет не стала задерживаться, чтобы дослушать беседу. Важнее всего сейчас было убраться подальше.
Улица, по которой шла девочка, выглядела немногим лучше площади, которую она покинула. Тут разместилось несколько заведений поприличнее – пабы, книжные лавки, портняжные мастерские, – но у многих домов все так же стояли женщины почти что в исподнем и окидывали прохожих заманивающими взглядами.
И вот что еще странно – улицу словно выкрасили некогда в красный цвет, особенно вдоль обочин, по краям тротуара.
«Как будто тут текла красная река и оставила после себя следы».
За этой мыслью немедленно последовала другая:
«Я должна вернуться домой, где из красного только мамины розы да мои ленточки».
Элизабет шла и шла, чувствуя, как нарастает в душе отчаяние. Она не думала, что забралась так уж далеко от Нового города, но высящиеся вокруг здания мешали разглядеть, в какую сторону нужно идти. Просить кого-то о помощи казалось слишком рискованным, и девочка не видела ничего, что могло бы сойти за кеб.
Если в ближайшее время она не найдет выхода отсюда, то с наступлением ночи так и останется в Старом городе, а Элизабет отлично понимала – Ничего Хорошего ей это не сулит.
В этот момент что-то привлекло ее внимание и заставило замереть посреди улицы, повернув голову.
– Что там? – прошептал мышонок, уже некоторое время молчавший.
Девочка не ответила, пытаясь понять, не почудилось ли ей то, что она вроде бы увидела.
Нечто маленькое, пурпурное, искрясь и мерцая-подмигивая, как будто подзывало Элизабет из узенького проулка. Предмет был виден только с того места, где стояла девочка, да и то она никак не могла сфокусироваться на нем. Проулок тонул в тени, хотя и не такой густой, как в том дурацком туннеле. Элизабет ясно видела Т-образный перекресток в конце проулка, значит, даже если она свернет туда, выход все равно будет.
Ей действительно хотелось пойти туда, несмотря на твердое убеждение, что снова оказаться в ловушке – не слишком хорошая идея (ведь для одного дня с нее и так вполне достаточно). Пурпурная искрящаяся штучка звала ее, притягивала, заставляла двигаться, не осознавая, зачем она это делает.
– Элизабет! – пискнул мышонок.
Она сделала вид, будто не услышала, поскольку опасалась, вдруг зверек станет ругать ее за то, что она отклонилась от курса.
А потом грубые мужские руки схватили ее, обвили и стиснули, будто лианы, и жаркое чужое дыхание ударило в ухо:
– Ого, какая добыча. Отличный подарочек! Гляньте на это прелестное, сладенькое создание, такое сладенькое, что аж зубы сводит от желания попробовать.
Ее оторвали от земли безо всякого труда, будто пустой мешок, и стиснули так сильно, что задушили на корню рвущийся из груди крик.
«Что случилось, что случилось, как он меня увидел, как он узнал… ой, знаю, наверное, магия выветрилась, потому что я отвлеклась, отвлеклась, как глупая сорока на блестящую штучку…»
«Паника не поможет тебе, Элизабет».
Опять этот голос, голос старшей сестры. Такой твердый, такой ясный, что Элизабет сразу успокоилась. А когда успокоилась, ей стало легче думать о том, как спастись.
Сначала нужно вырваться из хватки мужчины. А потом побежать, быстро-быстро, чтобы он не мог снова ее поймать.
«Ох, бежать, ну не хочу я бежать, я только и делала после того, как ушла с Большой площади, что бегала».
Мужчина нес ее куда-то, грубо встряхивая. Элизабет лягнула его, и твердые каблучки ее туфелек погрузились в его рыхлую плоть. Мужчина сердито вскрикнул, но не уронил девочку, как она надеялась. Напротив, он стиснул ее еще сильнее – точно затянулся аркан.
– Только попытайся еще разок, и тебе не понравится то, что я сделаю, мое прелестное создание.
Элизабет была твердо уверена: ей в любом случае не понравится ничего из того, что он мог бы сделать. А еще она понимала, что, оказавшись в его логове, исчезнет навсегда – глупая маленькая девочка, которая пошла на поводу своего любопытства и плохо кончила.
Нужно заставить его отпустить ее. Элизабет уже делала так прежде, в туннеле. Тот человек, который схватил ее, кричал, мол, она сделала что-то с его руками. Вот только она не знала, что именно сотворила, а думать в тот момент, когда тебя стискивают, едва не ломая ребра, а голова мотается из стороны в сторону, очень трудно.
«Сделай ему больно».
То был не голос «старшей сестры», и не тот, другой Голос, и даже не шепот мышки, сидящей в ее кармане (которая сейчас, в момент настоящей опасности, совсем притихла, а может, просто выпала из кармана, и ее раздавил тяжелый башмак). Эта мысль принадлежала Элизабет и только Элизабет, и как только она пришла ей в голову, идея опалила девочку, как пламя.
«Пламя, да, я жгучее пламя, и этот огонь не причиняет
