самой, которую привез ему отец в подарок с далекой Америки, повалилось на пол рядом с кроватью. Ужас охватил Антона так сильно, что он почти вскрикнул, почти вылез из-под кровати и точно так же как Витя хотел броситься прочь, но твердое и спокойное «дай мне сигарету» отца вернуло его нервы на место, дало ему еще немного сил и спокойствия. И потом снова выстрел. Хрип, жадные хватания ртом воздуха и последние сказанные слова, слова, которые, как понял он уже потом, выйдя на отрезвляющий холодный воздух, были обращены исключительно к нему: «одну ошибку ты все-таки сделал, Саня, и она убьет тебя!..»
Говорят, что все страшные события в сознании человека происходят как в тумане, что психика человека пытается затереть суровую реальность, амортизировать ее, чтобы защитить организм от излишних потрясений. Но это был явно не тот случай. Антон помнил всю эту сцену и весь тот день, как будто он был запечатлен на кинопленку. Помнил, как выполз тогда из-под кровати, как запачканной в пыли рукой стер с глаз остатки не до конца еще высохших слез. Как медленно подполз к отцу. Его череп был сворочен на сторону и никакие силы не могли бы уже вернуть его к жизни. После, стараясь не вляпаться в лужу крови и не оставить следов, он подполз и к Вите. Но тот выглядел еще хуже. Слезы уже давно не текли из его глаз, но тело его всё еще трясло, только в этот раз это был уже не страх, а какое-то новое чувство, разрушительной силы которого он не испытывал еще до этого никогда. Новый звук донесся откуда-то со двора, Антон осторожно приподнялся и выглянул наружу. Два человека стояли перед большим черным Мерседесом. Один толкнул другого на заднее сиденье и меньше чем через минуту машина, заревев мощным двигателем, удалилась прочь, а с ней удалилось в безвозвратное прошлое и всё то детское, что было в его жизни еще утром того дня.
Пара трусов, пара носков, одна чистая футболка. Всё то немногое, что связывало его детство и ту жизнь, которая началась с приходом в его дом чужих людей. Он быстро достал всё это из шкафа и сунул в спортивную сумку. Паспорт! От открыл верхний ящик стола, достал новенький, еще пахнущий типографией паспорт и положил его в карман джинсов. Теперь деньги. Какая-то мелочь отстаивалась у него с завтрака, что-то лежало в фарфоровой копилке на кухне, что-то в сарае, что-то, наверняка, было в кошельке отца.
Он вышел из спальни в соседнюю комнату, но на пороге остановился. Прежняя жуткая картина заставила его вздрогнуть, заставила все съеденное им на завтрак подняться из недр желудка прямо к горлу. Ноги ослабли, тело слегка повело в сторону, обычная реакция обычного организма на сцену, выходившую вон из ряда всего по-детски привычного. Но времени на слабость не оставалось. Ведь сегодня для него ничего не закончилось, сегодня для него всё еще только начиналось.
– Извини, друган, но нужна твоя последняя помощь! – он опустился на колени перед Витей и осторожно всунул свой паспорт в карман его брюк. Последняя услуга, оказанная ему другом пока еще в этой жизни. Лужа крови растеклась вокруг большой жирной кляксой, и он приложил немало усилий для того, чтобы не вляпаться в нее рукой или ногой. Главное было сделано. Теперь деньги. Он поднялся с пола, готовый двинуться в комнату отца, но какой-то новый звук, долетевший до него сквозь открытую форточку, заставил его остановиться и прислушаться. Через несколько секунд он подобрался к окну и осторожно, сквозь занавеску, выглянул наружу. Милицейская машина с включенными мигалками стояла у самых ворот. Два человека в форме не спеша, оглядываясь по сторонам, шли с пистолетами в руках от калитки ко входу в дом.
Антон быстро опустился вниз. Первое мимолетное желание броситься к ним навстречу исчезло в нем так же быстро, как и появилось. «Никому не верь, нечего не бойся и ни на кого не надейся». Рука тех, кто убил отца и Витю, не остановится ни перед чем. А рука эта, что-то подсказывало ему и подсказывало, как понял он уже потом, верно, была очень длинной. Он схватил с крючка еще не до конца высохшую куртку Вити, всунул ноги в мокрые вонючие кроссовки и беззвучно, как нередко делал до этого втихую от отца, вышел из дома через заднюю дверь. Меньше чем через минуту он уже был в небольшой рощице за домом. Но выбраться на улицу еще не означало уйти совсем, слишком много людей было на дорогах, и Антон решил отсидеться в этом своем укрытии до темноты.
Одна за одной к дому подъезжали милицейские машины. Они проносились по дороге на скорости, крякая и бибикая всем замешкавшимся, кто попадался у них на пути. Звуки сирен и мигалки привлекали к дому кучу зевак, которые повылезали из своих домов, несмотря на моросивший с самого утра дождь. Почти каждого из этих зевак он знал. И каждый из них, даже сам не догадываясь об этом, был для него в тот момент смертельным врагом.
Он просидел в своем укрытии до самой темноты, до того, как тени деревьев слились с черными очертаниями леса позади и мелкий дождь сменился холодным ноябрьским ливнем. Задул ветер, он заскрипел ветвями голых деревьев и окончательно заставил замолчать какую-то глупую, почему-то до сих пор не улетевшую на юг певчую птицу. Но он был рад этому дождю, был рад ветру, они прогнали прочь зевак, а с ними и милицейские машины, которых оставалось на дороге у дома все меньше и меньше. Вскоре к дому подыхала машина с надписью: «Специальная». Несколько людей в синей форме и с носилками зашли в дом и через несколько минут, по очереди, вынесли оттуда на носилках два черных мешка. Он видел шнырявшую среди зевак и милиционеров бабку Нюру, их соседку из дома напротив, которая ненавидела и его и отца (о чем никогда не стеснялась говорить им прямо в лицо), но в которой вдруг непостижимым образом проснулось чувство жалости. «Убили, ой матушки, убили! – бегала и причитала она по всему двору. – И Ромочку-то убили, ой-ой-ой, и сыночка-то его убили». Она бегала как потерявшаяся от хозяев шавка, повизгивая и постанывая, нарезая круги по всему периметру участка и засовывая зачем-то свой нос туда, куда при жизни хозяев никогда бы не посмела его засунуть.
Вскоре у дома появилась еще одна машина: большой черный внедорожник, или «джип», как называли они тогда
