Нет, что-то ее должно было привлечь. Невозможно допустить, чтобы она ушла одна.
Безмозглое дитя.
Слава Богу, она жива.
Красно-коричневая корка запекшейся крови вокруг ее рта осыпается хлопьями. Она кажется еще тоньше, чем была вчера. Ее ноги как сложенный циркуль под тканью джинсов. Хочу плакать, хочу обнять ее, хочу вытрясти из нее всю глупость.
Вдруг заскрипели ржавые детали закрываемых и запираемых дверей.
Я бегу к выходу.
— Нет, — шепчу я настолько громко, насколько хватает смелости. — Не делай этого.
Его голос холоден, как зима на его родине:
— Они отбросы, я предупреждал тебя.
— Ты придурок.
— Если ты смогла здесь выжить, то твоя жизнь, возможно, стоит спасения.
— У тебя больная логика.
— Правда? — удивляется он.
— Я иду в Бриндизи! И черт меня побери, если какой-то сыродел запрет нас в хлеву, чтобы поднять на воздух. Я не для этого проделала весь этот путь.
— Ты когда-нибудь слышала о Чарлзе Дарвине?
— Происхождение видов. Естественный отбор. Эту ерунду я узнала еще до того, как устроилась на работу в «Поуп Фармацевтикалз».
Я намереваюсь придать своим словам саркастическое звучание, но в результате они полны отчаяния.
Он замолкает.
— Эй!
Замки скрипят, этот звук действует на спящих тварей подобно будильнику. Сон постепенно покидает их. В них еще достаточно человеческой сущности: проснувшись, они трут глаза и, несмотря на затуманенное состояние, пытаются сообразить, что явилось причиной их несвоевременного пробуждения. Как знать, может, у них еще не прошла зависимость от кофеина?
— Лиза!
Я оглядываю амбар в поисках возможности залезть наверх.
— Как ты туда забралась?
Тут я замечаю части того, что было лестницей — полусгнившие доски, валяющиеся кучей.
Думай, Зои, думай быстрее.
Тишина теперь нас не спасет, только быстрота.
— Лиза, тебе придется спрыгнуть.
Ее голова и все тело содрогаются от такой мысли.
Между дверей появляется узкая щель. Швейцарец пристально смотрит на меня взглядом, лишенным всякого участия.
— О происхождении видов, если говорить точно. Я из Швейцарии. Люди ценят наши часы за их точность.
Я решаюсь и хрипло выдыхаю:
— Лиза!
Она вскидывает голову. Проходит какое-то время, прежде чем она вникает в смысл моего требования. Я щелкаю пальцами, давая ей звуковой ориентир. Двигайся по направлению ко мне, не к ним. В той стороне находится безумие. Что это такое, она знает достаточно хорошо, хватит на всех оставшихся в живых.
Три пары глаз обращаются ко мне. Еще две — нет. Самый крупный самец, бывший мужчиной около сорока лет до «коня белого», прижал одну из самок к полу лицом вниз и взгромоздился на нее, как четвероногое животное. Она извивается под ним, но только до тех пор, пока он не бьет ее лицом о доски пола, покрытые засохшим дерьмом. Остальные ползут ко мне, спины выгнуты и напряжены. Еще одна из шести с трудом встает на ноги. Она дергается, как кукла, привязанная к нитям, затем ее суставы, кажется, размягчаются и кости больше не в состоянии удерживать тело вертикально.
«Конь белый» убивает своего заложника. То, что когда-то было женщиной, в предсмертных конвульсиях сжимает солому пальцами. Другая женщина подползает к ней, притягивает ее к себе поближе, гладит спутанные волосы своей полуистлевшей рукой, держит в объятиях до тех пор, пока смерть не уносит свою очередную жертву.
— Давай!
На секунду Лиза замирает, балансируя, затем земное притяжение делает свое дело — и она камнем летит вниз.
Я падаю под ее тяжестью, но тут же поднимаюсь. Инстинкт самосохранения удваивает мои силы. Я толкаю ее вперед, пропихиваю сквозь дверную щель к свету дня и сама протискиваюсь вслед за ней.
Рыдания, исходящие от все еще человеческого существа, заставляют меня замереть. Мир полон слез, и эти, вероятно, переполнили чашу. Я обязана быть невосприимчива к ним. Но у меня все еще есть сердце, и оно рвется сострадать.
Я ощущаю их скорбь, сильно прикусив губу. У нее соленый вкус.
Швейцарец хватает меня за футболку и тащит назад.
— Не будь дурой, — говорит он.
Он молча запирает двери. Лиза плачет, потом начинаю плакать я.
— Они все еще люди.
— Они отбросы, — жестко произносит он. — Результат неестественного отбора болезни, которую мы создали.
Я не спрашиваю, что он знает о происхождении болезни и как много. Сейчас не время. Может быть, потом. Прямо сейчас я хочу осмотреть Лизу и отправиться в путь.
Мы идем к дереву, где я оставила свой рюкзак. Розовые реки текут на юг по ее девичьей коже, но дождевой воды больше, чем крови. На подбородке расплылось пятно клубничного цвета. Раны на голове кажутся не очень серьезными, хотя определить, насколько они глубоки, нет никакой возможности. Может, она как часовая мина: секунды тикают, пока давление внутри ее черепа не разорвет нежные розовые полушария и… бах.
— Быстрее, — говорит швейцарец, незаметно подкравшись к нам. — Двери заперты, но они могут найти другой выход.
Он кивает в сторону Лизы.
— Она поправится.
— А ты что, доктор?
— Да, — отвечает он с такой же грубой прямотой.
Он хватает ее за подбородок, поднимает лицо кверху.
— Говорю же, с ней все будет нормально.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
Лиза кивает, вздрагивая всем телом.
— Как они тебя поймали?
Она опять дрожит.
— У нее вытек глаз.
Он поднимает ей веко, открывая кровоточащую пустую глазницу, где раньше был белый шар с симпатичным серо-зеленым кружком.
— Они, вероятно, съели его как виноградину. Для них это лакомство.
— Лиза, детка, как это случилось?
Она поднимает голову от рук швейцарца. Ее пальцы скручиваются, как умирающие листья. Они мокры от слез.
— Я не знаю, — бормочет она. — Я не знаю. Я не знаю…
Ее плечи дрожат под линялой рубахой.
— Глупая девчонка сама виновата, — грубо произносит швейцарец.
Я встаю, беру рюкзак, помогаю Лизе подняться на ноги. Нужно покормить ее и помыть, потом увести отсюда подальше, пока существа, бывшие когда-то людьми, не нашли возможности выбраться наружу.
— Что, черт возьми, с тобой такое? — спрашиваю я его.
— Она слепа.
— Она всегда была слепа.
— И при этом болталась тут без сопровождения. Она глупа, и от нее одни неприятности. Ты не должна никому верить, — заявляет он, — и ей тоже.
— Заткнись, — говорю я. — Заткнись и все.
Но он уже заронил зерно в мое сознание, и там уже растут его побеги.
Тогда
— Вы уже заглянули внутрь вазы, Зои?
— Нет. Я знаю, что должна.
Голос доктора Роуза придает мне уверенности. От него исходит спокойствие.
— Если вы хотите двигаться дальше, вам необходимо посмотреть внутрь.
— Я знаю.
— Я знаю, что вы знаете.
Наши улыбки встретились и соприкоснулись в середине комнаты — так, как никогда не соприкоснутся наши тела.
К тому времени когда я подхожу к дому, моя смелость улетучивается, оставляя лишь страх.
Сейчас
— Он собирается взорвать амбар, — говорю я Лизе. — Я не могу помешать ему. Он все равно сделает это.
Велосипед опять отяжелел от съестных припасов, эти консервы набраны в деревенских кладовках. Я нашла бинты и антибиотическую мазь, и все это теперь лежит в недоступном для сырости кармане ее куртки-дождевика.
Мы стоим на дороге, с которой сошли вчера, мир вокруг нас тихий и мокрый. А потом раздается взрыв, пламя застилает небо. На этот раз мы не падаем на землю. Мы стоим и смотрим, и я не испытываю радости от того, что амбара больше не существует. Все, что я могу сейчас чувствовать, — это надежда, что эти люди обрели какое-то подобие покоя.
— Я думала, что опять буду блевать, — говорит Лиза слабым, безжизненным голосом, глядя на то, как сгорает часть нашего прошлого. — Я поняла, что дождь прекратился, и вышла подышать свежим воздухом. Я заблудилась, не могла отыскать окно, чтобы влезть обратно. Я услышала, что они ко мне приближаются. Они издавали звуки, похожие на собачьи. Я не знала, что это не собаки. Поначалу не знала. Не знала, пока не проснулась в амбаре. Я пыталась выбраться наружу, потом нашла лестницу и залезла наверх.
— Что случилось с твоим глазом?
— Я не знаю.
— Ладно, ты не обязана мне рассказывать, если не хочешь.
— Ты думаешь, я глупая. Глупая слепая девочка.
— Глупый человек не залез бы по той лестнице.
На мгновение она уходит в себя. Потрясение все еще блуждает в дальних углах ее сознания.
— Это сделали не люди-собаки. Там было что-то острое в досках. Гвоздь, наверное. Толстый длинный гвоздь. Понимаешь? Я такая дура. Теперь никто меня не полюбит. С одним-то глазом.
