Паук почувствовал, что страсть снова проснулась в нем. Похоть начала грызть изнутри, когда он представил умирающую Лу, а потом ее холодное мертвое тело.
Раздевшись, Паук пошел в ванную, помылся и почистил зубы. Он всегда чистил зубы три раза в день, как заставляла мать, а не два, как принято. «Благочестие начинается с чистоты», — любила повторять она в те счастливые дни, когда еще не ушла от него.
Пока не ушла, не сказав ни слова на прощание!
Вернувшись однажды домой из школы, он узнал, что мать навсегда покинула его. Умерла. Но ему не стоит переживать, потому что теперь ей намного лучше там, на небесах, с ангелами…
Разве это возможно?! Как мама могла уйти куда-то, где ей теперь так хорошо, и не взять его с собой?!
Пауку было десять лет, когда умерла мать. К тому времени он уже знал, что нельзя верить каждому встречному. Он доверял только папе и маме. Родители говорили, что они единственные люди на земле, кому он может доверять, которые всегда скажут правду и которые будут всегда заботиться о нем.
Всегда… Вечно…
Но все их обещания оказались ложью. Так получается?!
Несколько недель мать лежала в больнице. А он скучал по ней. Скучал каждый день, проведенный без нее.
Папочка, я не могу заснуть. Когда она вернется? Когда мама придет домой?
Они с отцом часто ездили к ней в больницу. И с каждым днем мама выглядела все печальнее, худее и бледнее. Взрослые говорили, что она боролась с каким-то раком. И мальчику казалось, что рак начал побеждать. Но нет, врачи убеждали его, что мама — борец, она справится и скоро пойдет на поправку.
Лжецы… Будь они прокляты! Все — лжецы!
Даже когда в тело мамы вставили трубки, отец, обняв его, твердил, что нечего бояться, что трубки нужны только для того, чтобы помочь маме поправиться.
Иногда мальчик забирался на жесткую больничную койку — мама была слишком слаба, чтобы сесть и обнять его. Он ложился рядом и рыдал в мамину подушку. Мама с трудом приподнимала костлявую, полупрозрачную руку с трубками, торчавшими из опухших вен, и гладила лицо сына. Ее голос стал тонким, а раньше мама говорила громко. И когда звала его на обед домой, слышно было на весь двор. Как больно слышать слабый шепот: «Не плачь… Мне скоро станет лучше. Вытри слезы. Я скоро вернусь домой…»
А потом она ушла.
Ушла на небеса, в лучший мир, оставив его здесь.
Где же ты, мама? Я жду тебя! Все еще жду…
Как мать могла уйти куда-то, где так хорошо, и не взять его с собой?
Паук задавал себе этот вопрос каждый день.
Со временем он, наверное, смог бы оправиться от трагической потери матери. Но судьба оказалась слишком жестока к нему.
Через несколько недель после похорон матери, отца, душевная поддержка которого была спасением для мальчика, насмерть сбила патрульная полицейская машина, спешившая на ложный вызов — местные подростки позвонили, чтобы посмотреть, как работает полиция: сирена, красно-синие мигалки…
Паук сел на кровать с такими же высокими краями, как у его детской кроватки. Только эта кровать похожа на гроб. Паук сделал ее сам из сосны инструментами покойного отца. Внизу кровати — глубокий выдвижной ящик, в котором Паук хранит фотографии родителей, вырезки из газет о гибели отца и свои трофеи — ободранные от плоти, сваренные и начисто вычищенные косточки пальцев, похожие на короткие китайские палочки для еды. Ему совсем не нужны были левые руки жертв. Паук снимал трофей с безымянного пальца. В дальнем углу ящика лежала завернутая в носовой платок коллекция колец, дешевых и дорогих, обручальных и подаренных в честь помолвки.
Паук сидел обнаженный на кровати и в задумчивости водил кончиком пальца по золотой цепочке на шее. На цепочке — обручальные кольца родителей. Он поцеловал их, с трепетом поднося к губам. И замер на мгновение, а потом отпустил цепочку. Затем Паук взял банку, стоявшую рядом с кроватью, открутил крышку и высыпал на ладонь белый порошок — тальк. И начал медленно наносить его на голое тело, пока оно не стало белым.
Белым, как труп.
Белым, как мамино лицо.
Паук лег на кровать и посмотрел в «окно на небеса». Он верил, что по ту сторону, в более совершенном мире, увидит маму, протягивающую к нему мертвенно-белые руки.
Нью-Йорк, Сохо
03.05
Две причины не давали Хью Баумгарду заснуть — еда и убийство. Хью решил, что последним он сыт по горло, а вот первого не мешало бы добавить. Босиком, на цыпочках, стараясь не разбудить домашних, он спустился по лестнице. Урчащий живот, словно арбуз, выкатился из плотно облегающих синих штанов от пижамы. Хью шутил, что похож на Тони Сопрано. Ну вероятно, немного уже в плечах и на порядок шире в талии, но все же. А тщательно побрившись, наодеколонившись и надев пеструю рубашку, Хью чувствовал себя шикарным мужчиной. Но только до того момента, пока его худосочная жена не отмечала, что он больше похож на бесформенного монстра из фильма «Охотники за привидениями», чем на Джеймса Гандольфини, которого она считала чертовски сексуальным, хотя и не худым.
Вчера вечером в завершение кошмарного рабочего дня Хью пришел домой. И ради чего? Чтобы поужинать салатиком из креветок и выпить стакан обезжиренного молока!
«Вот блин, неужели не осталось никакой радости в жизни?! К черту Кэрри вместе с подсчетом калорий! Пора подкрепиться».
— Берегись, холодильник! Хью идет! — прошептал Хью, потянув на себя двойные дверцы хранилища сокровищ.
Вытащив завернутого в фольгу холодного цыпленка, Хью провальсировал с ним к обеденному столу и тарелке клюквенного желе. Хлебница из нержавеющей стали скрывала в себе настоящее богатство — чудесный белый хлеб и желейный пончик, оставленный Хью-младшим, который, похоже, умял три штуки из четырех в пачке.
Для полного счастья Хью открыл баночку пива и сделал большой глоток, прежде чем сесть за стол. Отломив куриную ножку, с жадностью начал обгладывать нежное мясо. Щепотка «белой смерти» превратила и без того прекрасную еду в божественную. Хью понимал, что ест ради самоутешения. И это помогает. Сделав еще глоток пива, он почувствовал себя в тысячу раз лучше, чем последние два часа, когда, лежа на боку, проголодавшись до смерти, не мог заснуть, волнуясь по поводу предстоящего звонка.
Хью снял с зарядки мобильный телефон, лежавший на черной гранитной поверхности стола, и нажал кнопку быстрого набора номера Джека Кинга. Соединения пришлось ждать целую вечность. Наконец раздался сигнал, и женский голос ответил:
— Доброе утро! «Дом у дороги». Мария. Чем могу помочь?
Хью тут же представил пару вариантов, как девушка с таким сексуальным голосом могла бы помочь ему. Но оба варианта неизбежно привели бы к разводу, поэтому Хью, вспомнив о цели звонка, сказал:
— Здрасте! Америка на проводе. Хотелось бы поговорить с Джеком Кингом. Соедините, пожалуйста.
Хью было не по себе — старина Джек сейчас наверняка наслаждается чудным тосканским утром, а он собирается превратить этот рай в кусок дерьма.
— К сожалению, синьора Кинга нет на месте. Может быть, пригласить к телефону синьору Кинг?
Лучше бы ему побрили яйца. Но выбора не оставалось.
— Да, если вам не трудно.
Лоб покрылся испариной. Пару раз Нэнси устраивала Хью жесткую трепку, когда он вытаскивал Джека по делам из семейного гнездышка. Нэнси с Хью любили друг друга как кошка с собакой. Хью был уверен, ее возмущало, сколько времени они с Джеком проводили вместе. И конечно, она никогда не говорила, но Хью чувствовал, что Нэнси отчасти обвиняла его в нервном срыве мужа.
— Алло, Хью? — удивленно спросила Нэнси. — Почему ты звонишь в такое время?
Вопрос поставил Хью в тупик. Что он мог ответить? «Понимаешь, Нэнси, кто-то прислал твоему мужу посылочку. А там — череп убитой двадцать лет назад девушки. Я просто звоню узнать, когда он за посылочкой-то заглянет».
Да уж…
Хью решил пойти по более безопасному пути.
— Привет, Нэнси! Да вот собираюсь опустошить холодильник и решил заодно с Джеком поболтать.
— О чем? — быстро спросила Нэнси — реакции ей не занимать.
— Да так, одно старое дело всплыло. Ничего особенного. Не подскажешь, когда Джек появится?
Нэнси прекрасно понимала, что Хью водит ее за нос. Знала точно так же, как и то, что итальянка из местной полиции не сказала ей, зачем на самом деле приходила. И теперь нет смысла спрашивать у старого приятеля Джека, связаны ли эти события между собой. Она и так знала ответ.
— Хью, это никак не повлияет на нашу семью? Джек только пошел на поправку. Ты ведь понимаешь, нам лишние стрессы сейчас ни к чему, — проговорила Нэнси, беспокойно почесывая шею. Она думала, что уже избавилась от этой нервной привычки. — Скажи мне честно, это не заставит Джека вернуться к работе?
