— Деларм, — пробормотала Стречи.
— А удел женщин, очевидно, — «быть вином плодоносным». Вам следовало предупредить меня, Стречи.
— Гм. — Очевидно, так и действительно было бы лучше всего. — Мистер Деларм немного опережает события. — Тина недоуменно вскинулась. — Он еще не лорд.
— Это многое объясняет — но продолжайте, прошу вас.
— Не знаю, как бы вам объяснить. Э-э… словом, мистер Деларм только надеется стать лордом Эском. Пока ничего не решено.
Тина нахмурилась:
— Но ведь титул был продан. С аукциона, за пять с половиной тысяч фунтов.
— Надеюсь, ему вы об этом не сказали?
— Нет. — Тина уставилась на нее. — А разве… не ему?
Стречи покачала головой.
— А откуда вам известно, за сколько продали титул? Об этом что — вся округа знает?
— Нет, конечно. Да и я узнала это потому лишь, что была изначально вовлечена в процесс. Стречи, вам ведь было известно, что мистер Деларм не в курсе, за сколько Клайв купил титул. Выходит, вы собираетесь извлечь из него прибыль. — Тина покачала головой — укоризненно, но не осуждающе. — То есть он его пока не купил?
— Нет.
Тина снова подалась вперед:
— Пожалуйста, найдите кого-нибудь еще! Продайте одному из ваших славных американцев.
Стречи ошарашенно уставилась на нее:
— К-каких американцев?
— Тех самых туристов, которым вы показываете окрестности. Я видела вас из окна, когда вы бродили возле церкви Св. Агаты. А миссис Хэргрив рассказала мне, что видела вас всех у Св. Бида. — Тина прищурилась. — Пусть я и не католической священник, но вашу исповедь выслушаю с удовольствием. Ну же, облегчите душу. Вы ведь продаете титул?
Стречи кивнула.
— По сильно завышенной цене, верно?
Стречи поежилась.
— А теперь слушайте меня, Стречи: я расскажу вам, как правильно вести себя на исповеди. Вы должны говорить — и говорить откровенно, а не сидеть тут, как провинившийся ребенок, пожимая плечами и уставившись в пол. От вас требуется признание в ваших грехах. Понимаете? Если да, то повторяйте за мной: я продаю титул лорда Эском.
Стречи оглянулась по сторонам. Никто не слушал их, никто не обращал на них внимания. Казалось, присутствие священника нарочно отогнало всех в дальний угол бара.
— Так и есть, — тихо сказала она.
— Скажите на словах.
— Я продаю титул лорда Эском.
— За..?
— За сколько купят.
— Но больше, чем за пять с половиной тысяч фунтов?
— Да.
Тина поцокала языком:
— Они там все что — с ума посходили? Нет, подумать только — платить такую кучу денег только за титул и пару полуистлевших кусков пергамента? Вам ведь известно, что его и лордом-то назвать нельзя? Во всяком случае, права заседать в палате лордов этот титул не дает.
— Тем не менее этот титул настоящий — в своем роде.
Тина покачала головой.
— Стречи, мне стыдно за вас. Вы ведь продаете воздух! Ну же — за сколько вы рассчитываете его сбагрить?
— Я и правда не знаю. Выяснится только на аукционе.
Тина воскликнула:
— Аукцион! Ну, во всяком случае, вы сами сознались. Ну что, какую мне на вас наложить епитимью? Сдать полиции?
— Нет, — улыбнулась Стречи. — А как же тайна исповеди?
— Я же вам говорила, что я — не католический священник. Хорошенькая исповедальня — паб «Серп и мотыга».
— Бог вездесущ.
Тина швырнула в нее картонной подставкой для кружки.
— Не учите священника теологии! А вообще, я не могу сдать вас полиции. А знаете, почему? Потому, что формально вы закона не преступали. Что мне теперь прикажете делать?
Стречи покорно ждала.
— Предлагаю сделку, — заявила преподобная. — Мистер Деларм отменяется сразу. Но остальные — конечно, если больше никто из них не окажется оголтелым фанатиком — вполне могут купить титул, причем за сколько пожелаете. — Она улыбнулась. — Вообще-то, я даже могу помочь — чтобы убедиться, что он попадет в руки какому-нибудь славному богатенькому американцу, которого без труда можно будет уговорить пожертвовать энную сумму на благоустройство своего поместья. Ну, что скажете?
Стречи с трудом сдержала удивление:
— А у меня есть выбор?
Фрэнки ди Стефано отвернулся от окна своего офиса в Гарден-Сити и посмотрел на человека в аккуратном костюме:
— Кто я, по-вашему, — какой-нибудь отморозок?
— Вот кто был отморозком, так это Гарри Стиц.
Солнечный свет затенял лицо Фрэнки и озарял безупречный костюм сидящего: мягкую шерсть и блестящие пуговицы, рассеивая последние сомнения (если у кого они были), что это действительно дорогой костюм. Представитель городской администрации просто не имел права носить такую дорогую вещь. Он сказал:
— Парнишку застрелили. Не будь он полным отморозком, это была бы трагедия.
— Такие, как он, каждый день пачками гибнут.
— Необходимо это пресечь. Борьба с насилием — наша работа.
Фрэнки презрительно фыркнул:
— Хотите совет? Занимайтесь тем, что вам под силу.
— Стиц посягал на вашу территорию.
— Кто вам такое сказал? Да он еще вчера пешком под стол ходил!
— Это все знают, Фрэнки.
Ди Стефано прищурился, прикидывая, у кого из троих околачивавшихся в тот день в «Капитане Немо» парней хватило духу открыть рот. Посетитель — нет, давайте назовем его по имени; пусть визит его и был тайным, но отнюдь не имя. Лютер Блок (ибо это был он) ответил:
— Тебе это может не понравиться, Фрэнки. Мы узнали это из газет.
— Журналюга! — рявкнул Фрэнки. — Как звали этого ублюдка?
— Там было три журналиста. Все стало известно прессе. Теперь каждый в курсе, что между вами была вражда.
— Вражда?! Гарри Стиц был никто — так, букашка. Не станете же вы враждовать с каждым комаром, которому вздумалось сесть вам на нос?
— Вы просто прихлопнете его, и все.
Фрэнки с шумом выдохнул и отвернулся от окна.
Лютер продолжал:
— Ни одна газета не упоминает, что это вы прихлопнули парня.
— Да я на них в суд подам!
Лютер рассмеялся:
— Еще один способ увидеть вас в суде.
Фрэнки смерил его злобным взглядом:
— Думаете, не подам? Испугаюсь?
— Может, лучше и не подавать. — Лютер пожал плечами. — Полагаю, они попросту поднимут шум — упомянут ваше имя, но никто не возьмется напрямую сказать, как именно вы причастны к делу. Ну, там, напечатают ваше фото рядом с заметкой о его гибели, скажут, что вы были конкурентами или кем-то в этом роде.
— Все равно подам.
— С каких это пор ты полюбил таскаться по судам, Фрэнки? Это же такая грязь! Некуда деньги девать — отдай в предвыборный штаб.
— Так я уже давал.
— И мы весьма вам признательны. — Лютер поправил свой шелковый галстук. — Нам не хотелось бы, чтобы с вашим именем был связан скандал.
— Не хотелось бы?
— Могут возникнуть нежелательные вопросы.
— Я знаю, как общаться с репортерами.
— Я имею в виду полицию.
— А ты можешь сказать, чтобы они не вмешивались?
Лютер усмехнулся.
— Ага. Они меня послушают, как же. У тебя есть что им рассказать?
— У меня есть алиби.
— Что ж, это дело, Фрэнки, — приезжает полиция, начинает тебя расспрашивать, а ты им ни с того ни с сего: мол, у меня есть алиби. Ты не знаешь, когда его убили. Черт возьми, даже не знаешь как. Все, что ты знаешь, ты прочел в газетах. Нет уж, будь добр прикинуться шлангом — ничего, дескать, не знаю, и все тут. Конечно, ты не знаешь, в чем дело. Я прав?
— Меня там не было.
— Где — «там»?
— В… — Фрэнки вовремя спохватился. — Нечего строить из себя окружного прокурора, мистер Блок.
Лютер покачал головой:
— Послушай, Фрэнки, мне сегодня не стоило приходить.
— Это еще почему — ты что, не можешь навестить приятеля? Или я тебе уже никто?
— Скоро сюда явится полиция.
— Да ну?
— О тебе написали в газетах, Фрэнки. Они непременно придут.
— То есть мне придется говорить с легавыми?
— Ты ведь — добропорядочный гражданин, так? Легавые — тоже люди, и притом они на нашей стороне.
— Хотелось бы.
— Тебе осталось только помалкивать. Вежливо так.
— И это не покажется им подозрительным? Я что — легавых не знаю?
— Теперь ты — не тот, что раньше. Ты — честный человек, а иначе меня бы здесь не было, так ведь? Ну и веди себя соответственно. Фрэнки, в этом городе полным-полно бывших плохих парней, которые впоследствии стали хорошими. Так что нам теперь — копаться в прошлом? Нет уж. Нам остается сказать: «Добро пожаловать в мир хороших парней, ребята». Мы хотим, чтобы все были хорошими парнями.
— Да уж, было бы забавно.
— Давай начистоту. Парень, который только начинает восхождение по социальной лестнице, будет карабкаться наверх любыми путями; но когда он уже наверху, он должен подчиняться законам. Он хочет, чтобы все остальные тоже им подчинялись — ведь теперь они защищают его.
