Хотя из обслуживающего персонала Таня заметила лишь паренька лет семнадцати (возможно, сын смотрителя заимки), шустрил он быстрей иного официанта. Когда прошли в соседнюю комнату и сели за круглый стол, громадный лакированный деревянный пень, число приборов было как раз по гостям.
Не то чтобы стол ломился от закусок (тарелка с солениями, миска с маринованными и миска с солеными грибами, мясные закуски и длинный копченый сиг), ну так и едоков не взвод. Впрочем, на закуски время не тратили: уже пахло ухой, и через минуту она появилась на столе.
— Ну, и чего хотел от тебя Саныч? — спросил Столбов. Произнес это с понимающей усмешкой. Это как после школы мальчишка забегает в гараж или в мастерскую, к знакомому соседу дяде Мише, знатоку детской души получше любой училки, а тот и спросит: «Откуда у тебя знатный фингал?»
— Я сам сразу и не понял, чего этот урод от меня хочет? Привычка у него такая: пригласил тебя, намекнул, а ты гадай, для чего. Е…я б…дь, Сталина из себя корчит: ты, мол, три раза обосрись, пока не поймешь, чего надо от тебя. — Луцкий на миг прервался — рюмки уже наполнены.
— Ну, за то, чтобы встречаться только с теми, кто нам приятен, — предложил Столбов.
Олигарх поддержал тост, и все вздрогнули. Таня выпила почти всю рюмку, поспешила запить духмяным до резкости брусничным морсом. Одна из девиц (Алина?) предусмотрительно выпила рюмку наполовину, но все равно кашлянула. Другая (Ирина?) решила не отстать от эскортируемого объекта, но не рассчитала силы и поперхнулась до разбрызгивания.
— Первая — колом, вторая — соколом, — подбодрил ее Столбов. Алина усмехнулась, углядев в застольной поговорке сексуальный подтекст. — Так, Гриша, чего хотел-то от тебя этот славный ветеран Фонда спасения бобров?
— Да музей этот все. Теперь еще и Фонд при нем. Насчет музея самого я не спорю, пусть он и закрытый, но нужен. Ладно, что дал на него сто тысяч евриков, пусть там они, бля, пишут летопись своих подвигов хоть на золотой бумаге. Но Фонд завели — противодействия фальсификациям. Мол, если про них где-нибудь на Западе вышло, оплатить опровержение. Ладно, дело тоже правильное, нечего на Россию варежку разевать. Дал пятьдесят тысяч, думал, хватит.
— А потом тебя вызвал Саныч и сказал: «Маловато будет». — Столбов слушал, не забывая хлебать ушицу, да еще и знаками призывая к этому Луцкого.
— Ну да. Если бы сказал. Помурыжил на ожиданке три часа. Потом — разговор. Поначалу про Фонд, поблагодарил меня, козлина. Я ему прямо: достаточно поддержал? Тот, сука, руками разводит — мол, не знаю ваше финансовое положение, на токийской бирже медь упала, на нью-йоркской свинец поднялся, не могу советовать. Потом чуть по коньячку. Знал бы, не стал с сукой пить. Заспорили, как лучше — если шофер есть или ты за рулем. И тут он говорит типа, ну совсем между делом. А ведь твой-то шоферик, Филимонов, что пять лет назад уволился после ДТП, заяву написал. Мол, за рулем тогда был шеф, а я взял на себя вину за ту сбитую бабенку за миллион. Знаю, говорит мне Саныч, алиби у тебя есть, но оно хилое. Нет, дела на тебя не заведено. Но я бы на всякий случай не стал бы в Лондон летать. Вдруг завтра повестка придет, что тебе идти на допрос. Не, конечно, не как «сидетелю»…
Таня сдержала смешок — вспомнила знаменитую повестку Ходорковскому с известной циничной опечаткой в слове «свидетель». Столбов слегка улыбнулся.
— Вам, бля, хаханьки, — вздохнул олигарх, — а мне каково? Ну, он так успокаивает, сука, типа мы тебя, если что, в обиду не дадим, но и ты соображай. Спрашиваю, где бумажка-то лежит? Он — трудно сказать, может даже в запасниках нашего музея. Я брякнул: «Можно, я эту заяву куплю?» Триста тысяч евриков за одну бумажку. Саныч злится, но очень уж притворно, как разводила на гоп-стопе. «Да ты чо, совесть потерял? Это тебе не лихие девяностые, чтобы документы покупать. Ты еще мне этого шофера за сто баксов закажи. Нет уж, пусть бумажка лежит где надо». Ну и….
— Ну и…? — спросил Столбов, разливая водку — Короче, этот Фонд получил от меня одноразово триста тысяч, да еще по сто тысяч каждый месяц буду накидывать. А заява все равно у них осталась. Вот гадай, когда придет мне повестка как «сидетелю».
— Ну, за то, чтобы почтальон заблудился, — предложил Столбов, явно не любивший застоя.
Опять вздрогнули. Ирина, опасаясь чистой водки, быстро смастрячила «отвертку» с доминированием апельсинового сока.
— Понимаешь, Миша, вот в чем все говно: не знаешь, когда и чего им от тебя понадобится. Вроде все заплатил, даже с перебором. Нет, все равно какая-нибудь бумажка у них на тебя припасена. И сами, суки, тариф не назовут, это ты должен их намеки понимать. А не поймешь по тупости или с куража, так они быстренько тебя подвинут с твоего дела и постараются найти на него своего попку, чтобы намеки с закрытыми глазами видел. Потому наш бизнес на чемоданах весь и сидит: не знаешь, чего от тебя нужно. И не только бизнес.
Луцкий насадил на вилку соленый гриб, но до рта не донес, со звяком бросил вилку на тарелку, освободив ладонь для бурной жестикуляции.
— Вот смотри, Миша. Возьмем моего работягу. Идет он с работы, пусть и не бухой, его мент остановил, и уже понятно — мусорку нужно с него денег стрясти или посадить, чтобы закрыть висяк. И стрясет, и посадит, как захочет. Теперь возьмем меня. Меня, владельца, бля, заводов-пароходов. И оказывается — та же в точности херня. Вот вызывает меня какой-нибудь Саныч. С какой целью, спрашивается? А все с той же, что и у мента. Или денег стрясти, или посадить, а, посадив, все отобрать, растащить по кускам. Сами ничего создать не умеют, только чужое хапать.
— Это кто такие? — спросила Ирина.
Таня посоветовала ей чаще смотреть новости, блок официальных событий.
— И ведь все знают, — продолжал возмущаться Луцкий, — знают, сколько у них положенная зарплата и сколько в реале и бабла, и замков в Испании. Нарочно система выстроена, чтобы перец из известной конторы или мент с зарплатой сто тысяч в год квартиры бы покупал за три лимона баксов. Нет охоты хоть чего-то делать, когда понимаешь: эти суки всегда на коне. Так и будут доить страну, пока еще раз не развалится. Кто бы, бля, скрутил их, паразитов?
— А если найдется, кто мог бы скрутить, — лениво заметил Столбов, перемешивая ложкой наваристую уху, — так тебя тот же Саныч вызовет и прикажет дать лимон на спасение стабильности и демократии в России.
— Вот я не то чтобы верующий, — тихо и отчетливо сказал Луцкий, — но вот ей богу, если найдется нормальный мужик… Без завихрений, которому надо искупать сапоги в Индийском океане и которому все однозначно… Короче, коль нашелся бы, кто даст стране честный порядок, — я б ему два лимона дал.
— Ну, смотри, никто тебя за язык не тянул, — тон Столбова стал неожиданно серьезным, — я запомнил.
— Саныча мне отдай, ладно? — хохотнул Луцкий, метким гарпунерским ударом вилки наколов два толстых кусочка грудинки. — Уж я его…
— Нет, — столь же серьезно сказал Столбов. — Ты ж сам только что толкал про честный порядок. Либо честный, либо счеты сводить. Ты знаешь, я сам все старые обиды простил. Значит, и другие могут.
За столом опять установилась пауза. И тогда Таня, набравшись решимости, сказала сама:
— Насколько я поняла, имя Саныча — Павел.
Столбов кивнул. Луцкий не удержался от удивленного «да».
— Федорыч, ты, если хочешь, можешь с Татьяной Анатольевной и дальше в угадайки поиграть, — предложил Столбов. — Называй остальных своих обидчиков по косвенным признакам.
— Иваныч, — после некоторых раздумий произнес Луцкий, — Коллекционирует трубки, переехал из Питера в Москву в две тысячи четвертом году.
— Сергей, — после короткого раздумья сказала Таня, — генерал-лейтенант, президент Фонда «Безопасность двадцать первого века».
— Хорошо, — сказал Луцкий. — А что про меня скажешь? Что мне можно вменить?
И олигарх, и его «юридический эскорт» смотрели на Таню с интересом, Столбов — почти равнодушно.
Таня задумалась, стараясь не обидеть.
— Если вы про настоящие скелеты в шкафу, а не заяву шофера Филимонова, то это разве Усть-Катайский ГОК, в девяносто восьмом году. История давняя, а главное — без трупов. Но, как я слышала, прежний хозяин, Романенко, отдал вам акции после предложения, от которого невозможно отказаться.
Луцкий хохотнул, не то чтобы нервно, скорее удовлетворенно.
— Ценные кадры у тебя, Мишка. Мои-то барышни, они Камасутру только знают (девки недобро зыркнули на Татьяну, но вернулись к закускам). Может, ты знаешь, что делать со всем этим?
Таня дипломатично ответила, что полностью не знал даже Чернышевский, хоть и в заглавии его романа «Что делать» и отсутствует вопросительный знак…
* * *
Ночной ужин завершился через полчаса, по инициативе Столбова. Он сказал, что охота начнется с рассветом, в восемь утра он никого трясти не будет, кто встанет, тот и постреляет…
