А я следователь. И, провались всё к чёртовой матери, я на работе, пускай сейчас и выходной. Так что я имею полное право делать всё, что может так или иначе помочь расследованию, и в моих действиях нет ничего такого шизофренического. Это — моя работа.
В конце концов мне удалось убедить себя в том, что всё, что я делаю — абсолютно нормально, по крайней мере, с точки зрения профессионального сыщика. Теперь следовало бы ещё проверить и анус Марины — может, что–то удастся обнаружить там? Я должен быть уверен, что её изнасиловали.
Для удобства я уложил Марину на диван. Эрегированный член немного мешал работе… Расстегнув ширинку, я освободил его — без всяких сексуальных намерений. Стало полегче.
Мне было неудобно перед самим собой, но я всё же одной рукой кое–как задрал ноги трупа чуть–чуть кверху, чтобы осмотр проходил без проблем. Я поймаю тебя, Русаков, я всё равно тебя поймаю, потому что из–за тебя у меня неприятности. Это ведь из–за тебя я вынужден делать то, что делаю. Скривившись от омерзения, я сунул указательный палец в анальное отверстие Марины. Он скользнул внутрь на удивление очень легко. Я понял, что был прав, предположив, что перед смертью девушка была изнасилована.
Палец блестел. У меня родилось и тут же укрепилось подозрение, что это какая–то смазка. Точно так же дело обстояло и с Марининым братом. Всё сходилось.
С незначительным опозданием до меня дошло, что там, внутри, мой палец (кажется) коснулся чего–то твёрдого. Твёрдого? Там?!
С холодной расчётливостью патологоанатома я повторил процедуру.
Да, что–то действительно там было! Но, проклятье, слишком глубоко, чтобы я мог это достать. Мне вспомнился фильм «Молчание ягнят», который когда–то показывали по какому–то каналу. В нём маньяк запихивал в горло жертв личинки насекомых. Но, чёрт возьми, что же запихнул Русаков в прямую кишку мёртвой девушки?!
Я снова вытащил палец и вытер его о покрывало. Член по–прежнему стоял, что достаточно сильно меня отвлекало. Пришлось прошвырнуться до ванной и быстренько разрешить проблему. Видел бы кто… Ну а что я должен был делать?!
Теперь мне нужно было где–нибудь отыскать пинцет или что–то в этом роде. Я перерыл все ящики стенки в зале — ничего. Обшарил всю кухню — то же самое. Я уже отчаялся, но в спальне Марины мне повезло. В шкафу, на полке с различной косметикой, лежал примерно пятнадцатисантиметровый пинцет. Не знаю, что она им делала, для чего он был ей нужен — может, брови выщипывала, но это было именно то, что я искал.
Вернувшись в комнату Саша, я присел на колени перед диваном и приступил к делу. Пинцет скрылся в анусе Марины почти полностью, коснулся того самого «чего–то твёрдого». Надо было теперь это как–то подцепить, зацепить и извлечь. Я сгорал от профессионально–патологического любопытства — что же такое спрятано там? О чёрт… так… блядь!.. Опять сорвалось… ещё раз…
Я устало выдохнул из себя переработанный воздух, вдохнул новую — свежую — порцию и снова приступил к работе. На лбу выступил пот, подмышками тоже всё вспотело. Я думал, что всё, бесполезно, мои пальцы уже устали сжимать этот проклятый пинцет, но вдруг попытке на восемьдесят третьей мне показалось, что я всё же за что–то ухватился.
Я перестал дышать. Теперь надо было действовать крайне осторожно — работа предстояла ювелирная. Раньше бы я никогда не рискнул ковыряться вот так вот в мертвеце, тем более, женского пола, но сейчас относился к этому с поразительным для самого себя хладнокровием.
Крепче сдавив пальцами пинцет, я потянул его на себя. То, что было внутри, кажется, начало медленно выходить наружу. Ну, ну… Ну же! Пот катился с меня чуть ли не ручьями, пальцы тоже вспотели. Пинцет вышел из ануса уже сантиметров на пять. Марина лежала спокойно, безразличная к тому, что я с ней проделывал. Интересно, Русаков запихнул в неё эту штуку до или после её смерти?
И тут — бля–адь! — мои пальцы в очередной раз соскользнули, хватка пинцета ослабла. Я, заматерившись, ударил кулаком по дивану. Нет, ну надо же так!
Вытерев руки о рубашку, я снова уцепился за пинцет. Ухватить то самое мне на этот раз удалось с третьей попытки — сейчас оно находилось уже ближе к выходу. Моё лицо располагалось прямо перед промежностью Марины, внутренняя поверхность её левого бедра касалась моей щеки. Так, теперь осторожней, медленнее… Я вновь принялся тащить на себя пинцет, и скоро в анальном отверстии показалось что–то белое.
Это была бумажка, свёрнутая в трубочку. Местами она была в сперме, местами — в кале, местами — в жирных пятнах. Отложив пинцет, я брезгливо взял её в руки и начал разворачивать. На запястье пискнули часы — оказывается, было уже шесть. Всё, ночь прошла. Я почему–то вспомнил Назаренко — какой бы он мне диагноз поставил, увидев меня здесь?
Бумажка представляла из себя вырванный из тетради листок в клетку. Я развернул её, потому что был уверен, что там, внутри, есть какая–то важная для следствия информация.
И я, похоже, оказался прав.
«НАПАТАЛКЕ»
Чего–чего?! Какое ещё «напаталке»? Что–то такое древнее, индейское… или нет?
По коже вдруг побежали мурашки, руки затряслись. Вначале я не сообразил, с чего бы это, но потом мне стало ясно, что просто подсознание, опередив сознание, всё же расшифровало загадочную надпись. Может, оно и ошибалось, но это следовало проверить.
«Напаталке».
«На потолке».
На потолке?!
Не выпуская из своих пальцев это безграмотное послание Русакова, я начал медленно поднимать голову. Мне было очень страшно — я и представить себе не мог, что увижу сейчас наверху, «напаталке». Ради чего вообще Русаков оставил эту записку?
Не вставая с колен, я закрыл глаза и дальше голову поднимал уже в темноте. Так, вроде бы всё. Раз, два… два с половиной…
А, хрен с ним, три!
И мои веки разомкнулись. Не знаю, что я ожидал увидеть на потолке, но там ничего не было, кроме люстры.
Я бы так, наверное, стоял хрен знает сколько, пялясь «напаталок», как вдруг меня затошнило. На теле выступила испарина, рвотные массы быстро заполнили рот, и я, давясь всем этим, побежал в туалет. Рухнул на колени перед унитазом. Это породило в моём сознании весьма странную и неожиданную мысль: унитаз — Бог, а моя рвота — вроде как своеобразное жертвоприношение. М-да…
Закончив блевать, я вернулся в комнату. Похоже, сотрясение мозга отразилось на мне не только физически, но и психически, вынуждая галлюцинировать — трупа Марины в комнате не было. Всё это мне крайне не понравилось. Итак, у меня, похоже, поехала крыша. От такого вывода я был далеко не в восторге, ещё бы. Но что самое интересное, при всём этом мыслил я довольно здраво. Забавно.
Большим плюсом в сложившейся ситуации был тот факт, что теперь мне не надо было сообщать об убийстве, огромнейшим минусом — то, что теперь мне придётся, вероятно, посетить Назаренко. А ведь я отлично помню, как возился с трупом Марины, как лез в него пинцетом… а пинцет–то вот он лежит! Хм, если труп был галлюцинацией, то это что, получается, я совал пинцет в пустоту?!
Рухнув на диван, я уставился в стену напротив и принялся напряжённо думать. Было ясно, что Русаков с Мариной куда–то съебались, прихватив и мой ствол. Но почему они не убили меня — для Русакова ведь это означало безопасность?
Чисто машинально, не знаю, зачем, я сунул руку в карман пиджака. Вздрогнул и приоткрыл рот. Что–то лежало там, похожее на свёрнутую в трубочку бумажку. Не может быть…
Когда я вытащил свою руку, пальцы сжимали ту самую записку — «напаталке». На ощупь и на вид она была абсолютно реальной. Но я знал, что это галлюцинация, знал… хотя и не мог поверить в это. Неужели у меня настолько серьёзные внутричерепные повреждения?!
Я снова спрятал несуществующую на самом деле записку в карман, встал и приступил к обыску. Перевернув вверх дном всю комнату, я не обнаружил практически ничего. Ящики стола были пустыми, тумбочки (их было две) тоже. Как и чем, чёрт возьми, жил этот Лаховский? Марина говорила, что он целыми днями смотрел телевизор — вот он стоит. Есть ли необходимость его разбирать, надеясь найти что–нибудь внутри, под корпусом? Нет, глупости это, такое только в детективах всяких бывает.
Я решил, что больше, наверное, мне здесь находиться не стоит. Не имеет смысла. Надо смотаться домой и отдохнуть. Или сперва заехать к отцу — посоветоваться? Или сразу в больницу? Ладно, в машине разберусь, что к чему.
Покидая комнату, я снова коснулся взглядом шкафа. Воспоминания о вываливающемся оттуда трупе Марины заставили меня подойти к нему и отворить дверцу. Больше никаких трупов там не было. Моя рука скользнула в карман — бумажка уже исчезла. Занятно. Надо будет проконсультироваться с Женькой, он ведь подобной ерундой интересуется. Да, поеду я, наверное, сперва к нему. Правда, будить придётся, ну да ладно. Вредно долго спать, ха–ха.
