В который раз я закрыл глаза.
Где–то раздавались голоса:
— Битрио хгшщти, — что–то приблизительно такое я услышал.
Чего–чего?
— Скобка треснула, надо заменять! — ага, наконец–то по–русски заговорили. — У нас есть запасная?
Я подумал: «Какие ещё, к дьяволу, скобки?!». Да, чёрт возьми, какие такие скобки? И почему вокруг так темно? Где я?
Что–то вспыхнуло, осветив нависшее надо мной чьё–то бледное лицо. Но тут же всё снова погрузилось во тьму, так что рассмотреть склонившегося надо мной человека (да и человек ли это был?) мне не удалось. Я попробовал пошевелиться. Не получилось. Где–то невдалеке снова заговорили:
— Я не знаю, что с ним делать! — голос женщины.
— Пускай лежит! — мужчина.
И тут же опять:
— Битрио хгшщти!
А потом
Я находился в своей машине — ехал куда–то. Меня вдруг обогнал велосипед. Управляющий им человек обернулся, и я с ужасом узнал в нём труп Лаховского. Он был весь грязный и уже порядочно разложился. Мёртвое лицо улыбалось. Я прибавил скорость, стараясь догнать его, но в моторе неожиданно что–то застучало, и машина начала останавливаться. Повалил снег, закружилась метель, Лаховский исчез из поля моего зрения. Чтобы никуда не врезаться, я вынужден был нажать на тормоз.
— Вот и приехали, — сказал кто–то.
Я вздрогнул, замер и осторожно посмотрел вправо. Рядом со мной в «Жигулях» находился Русаков, в руке он держал мой «Макаров». На заднем сиденье удобно расположились Марина, её сосед Олег и Терехин — толстяк с кладбища.
Я хотел что–то спросить, но не смог.
— Пистолет забери, — сказал Русаков. — Он тебе ещё пригодится.
Я нерешительно взял у него свой ПМ. Что происходит? Откуда они все взялись здесь?
— Где мы? — выдавил наконец я.
— Блин, действительно, где мы?! — воскликнула вдруг Марина. — Я ведь считала, что мы у него в машине, но это… Посмотрите!!!
Мы были на кладбище — стояли возле могилы Котова. У наших ног лежал Лаховский. Голова его была окровавлена, ягодицы обнажены.
— Смотри, смотри, он ногой дёргает! — завизжала Марина.
Бездна начала падать в меня, или нет, наоборот, скорее, это я начал падать в бездну. По–моему, это уже когда–то было. Или я не прав? И почему опять так темно?
— Я же говорил, что всё будет нормально!
— Эй, Юра, Юра! — о, да это Марина! Я попытался пошевелиться.
— О, и рукой двигает! — какой–то мужчина. — Открывай глаза, следопыт, кончай прикидываться!
Сильно болела голова. Такое впечатление, будто кто–то взорвал в ней бомбу, нет, две бомбы. Услышав чей–то стон, я вдруг понял, что это застонал я сам. Глаза почему–то не открывались.
— Пойду за водой схожу! — Марина.
— Ну давай, двигай.
Я снова застонал. Как мне показалось, очень жалобно. Чьи–то пальцы сжали мои плечи и начали трясти. Где я? Кто это трясёт меня?
— Давай лей!
Холодная жидкость, обрушившаяся водопадом на моё лицо, сделала своё дело. Я закричал и присел, одновременно с этим открыв наконец глаза. Рядом стояли Марина с ведром в руках и Русаков.
— Тебя посадят! — прошептала Марина. — Ты убил милиционера, а…
Русаков не дал ей закончить.
— Очухается твой мент, ничего с ним не случится! — рявкнул он, опуская пистолет. — Тем более, он сам виноват! Если бы он не начал тыкать в меня своей пушкой, ничего бы и не было. Думаешь, приятно, когда в тебя пушкой тычут?
Марина вдруг заплакала. Ну и денёк сегодня! Что будет с этим следователем? Юра, наверное, убьёт его… хотя, нет, похоже, он не собирается этого делать. Но зато он, кажется, считает, что это она, Марина, устроила эту встречу…
— Я ничего ему не говорила! — выкрикнула она. — Он сам пришёл, он уже и раньше приходил! Я клянусь, я ничего не говорила ему! Просто так совпало! — девушка всхлипнула.
Русаков скептически усмехнулся и рухнул на диван, положив пистолет рядом с собой. Следователь по–прежнему находился без движения. «Что же теперь с ним делать?» — подумала Марина, понемногу успокаиваясь. Русаков, кажется, тоже успокоился — он сидел на диване, уткнув голову в ладони, при этом слегка раскачиваясь из стороны в сторону.
То и дело на него косясь, Марина осторожно приблизилась к лежащему на ковре Юрию. Кровь на его губах пузырилась, что означало, что он ещё жив. Присев на корточки, Марина коснулась его запястья, нащупала пульс. Как бы у него сотрясения мозга не было — головой–то он о пол, вероятно, довольно сильно стукнулся. А ей ведь через четыре часа на работу идти надо. Ну и денёк… С самого утра — бред полный.
— Чего это ты с ним возишься? — донёсся до Марины недовольный голос Русакова.
— Я не знаю, что с ним делать!
— Пускай лежит…
Марина повернулась к нему.
— У него может быть сотрясение, — сказала она.
— Конечно, может! — согласился Русаков, — Он ведь ещё и об угол стенки башкой уебался, когда падал.
— Надо что–то предпринять! Если он умрёт, то… Ты понимаешь, что могут с нами сделать за убийство милиционера?
— Расстреляют, на хрен! — Русаков усмехнулся.
— Нет, ну я серьёзно!
— Ну а ты–то здесь при чём? Я ему въебал, а не ты.
— Но в моей квартире. Слушай, может, я позвоню в своё отделение, а? Заведующий — мой… хм… поклонник, и он сможет выслать сюда машину, не регистрируя вызов. Нельзя ведь допустить, чтобы он здесь умер!
Русаков нехотя поднялся с дивана. Пистолет остался лежать там, где он его положил. «А что, если он и правда не убивал Сашу? — подумала вдруг Марина. — Что, если это сделал кто–нибудь другой? Терехин, например?»
— Так ты навела его или нет? — Русаков присел рядом.
— Нет, я же уже говорила. Просто так совпало. Он говорил, что как–нибудь придет, для обыска, вроде. Надеялся что–то найти.
— Думаешь, он знает о книжке? — испугался Русаков. — Он говорил что–нибудь о ней?
Марина помотала головой. Да что вообще такое написано в этой книжке, если он так из–за неё трясётся?
— Мне, наверное, лучше свалить, — сказал Русаков, вздохнув. — Чёрт, столько проблем теперь из–за этого пидораса.
— Смотри, смотри, он ногой дёргает!
— Ну я же говорил, что всё будет нормально.
— Эй, Юра, Юра! — Марина осторожно коснулась руки следователя. Она была холодной и словно мёртвой, но пальцы на ней вдруг шевельнулись.
— О, и рукой двигает! — произнёс Русаков недоверчиво. — Открывай глаза, следопыт, кончай прикидываться.
— Пойду за водой схожу! — Марина встала.
— Ну давай, двигай!
Девушка убежала в ванную. Посмотрела на своё отражение в зеркале: боже, взъерошенная вся, глаза сумасшедшие какие–то. Ещё бы, после таких приключений это неудивительно. Тем более, и не ела ничего с самого утра. Ополоснув пластмассовое ведёрко, из которого она обычно мыла пол. Мерина наполнила его до половины чистой водой. Усмехнулась. Вот тебе и интенсивная терапия — четыре литра воды, выплеснутой в лицо. В отделении бы прикололись.
Она вернулась в зал, где Русаков уже тряс следователя за плечи, словно игрушечного. Тот стонал. Да, не повезло парню.
— Давай лей!
Она послушно исполнила это,
Рядом с ним стояла Марина с ведром в руках и Русаков. Оба выглядели какими–то ненастоящими, словно голограммы, и их очертания слегка колыхались вместе с окружающей обстановкой.
— А ты боялась! — ухмыльнулся санитар. — Ну что, товарищ следователь, как ваше драгоценное самочувствие?
Юрий с подозрением обвёл их мутным взглядом, провёл рукой по лицу. Фу, блядь, мокрый весь почему–то…
Его мысли вернулись к «напаталке» и больнице — так это что, был всего–навсего сон?! Ну да, похоже, так оно и есть. Интересно, сколько времени он провалялся без сознания? И где его пистолет? Во сне ведь он исчез; правда, в конце сна Русаков вернул его ему… Вроде бы они были на кладбище.
— Я хочу тебе сказать, что ты сам первый на меня набросился! — быстро заговорил Русаков. — И ещё: если ты считаешь, что её брата убил я, то ты ошибаешься. Я здесь ни при чём.
— Ни при чём, говоришь? — пробормотал Юрий и присел. — Я его убил, что ли? А! — он отмахнулся и сморщился. — Блин, башка боли–ит…
— Не надо тут было тогда бэтмэна из себя корчить.
Юрий ничего не ответил, лишь снова поморщился. Не убивал? Но если не он, то кто же? Что, Лаховский совершил сперва самоизнасилование, а потом и самоубийство? Нет, это он, сволочь! Это Русаков! Просто лапшу мне на уши вешает, сука. Мог ведь и смыться, но не смылся, спрашивается, почему? Чтобы подозрения от себя отвести?
— Мариша, ты же медик! Обслужи больного.
— Ему в больницу, наверное, надо. Вдруг сотрясение? А дома у меня, кроме анальгина, от головы ничего больше нет.
