О, здесь крылось такое, о чем простому смертному невозможно и мечтать, будь он даже первейшим среди первых – Александром или Чингисханом, Наполеоном или Цезарем, Сталиным или Гитлером. Там речь шла всего лишь о власти над жизнью человека – или народов, – но эта власть ограничивалась взглядом непосредственно перед собой, на лежащую на столе карту, на список, на выстроенные войска или на поверженного врага; далее глаз того, кто возомнил себя богом, этот взгляд не шел. Да и кто были эти первые? На поверхности – комок воли, невиданное честолюбие и куцый, многотиражный талант администратора, внутри же – сжигающая зависть, страх и неуверенность. Не зря же они так истово и поголовно прибегали к услугам всякого рода проходимцев, называющих себя астрологами, колдунами, магами и прочей мечтающей о славе не меньше их самих нечисти.
Егор же мог видеть невидимое, как, например, смерть этих первейших – задолго до того, как они вообще могли поверить в возможность собственной смерти, или гибель армий, отправленных за победой, или превращение городов в руины, или воскресение забытого гения, или будущность человечества. И вот со всем этим богатством он заперт в тесной комнате и вынужден тратить свой дар на службу каким-то негодяям, которые не посчитали даже нужным представиться ему, а предпочли использовать его посредством своих слуг, что только подчеркивало смехотворность его положения.
«Объявить голодовку? – размышлял он, глядя в потолок. – Бесполезно. Они раньше сломают меня этим кошмарным звуком. Да и какой смысл голодать? Только ослабею. И потом, я не политический узник и не жажду широкой огласки. Напротив, мне надо потихоньку выбраться отсюда, найти Жанну, профессора Никитина и расправиться с тем, кто устроил нам эту чехарду».
Егор вздохнул и повернулся на бок.
Как выбраться? Увы, он не обладал даром проникать сквозь стены, хотя это сейчас пригодилось бы ему больше всего.
Любопытно, а где бы они стали держать того, кто проникает сквозь стены? Под водой, не иначе. Или под землей, в компактном, но пригодном к проживанию гробу. Придумали же они надевать зеркальные очки – и неплохо придумали. А может, им кто-то подсказал?
Размышления Егора, смесь сарказма и пессимизма, были прерваны звуком открываемых дверей. Он лениво скосил глаза на вход – и вдруг против воли вскочил.
В дверях высилась громадная фигура Дикого, и то, что он не двигался и не говорил ни слова, показалось Егору недобрым предзнаменованием.
«Душить прислали, – мелькнуло в голове. – Быстро…»
Но в следующую минуту стало ясно, что он поддался панике, возникшей от долгого сидения в этих стенах, ибо Дикий не торопился набрасываться на него, а как раз наоборот, сам был чем-то явно смущен.
Егор вспомнил, что гигант так же смущенно топтался у входа перед тем, как оставить его здесь одного.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Угу, – прогудел Дикий.
– Что?
Дикий шагнул ближе, сунул руку за пазуху. Его очки попеременно отражали предметы, находящиеся в комнате, пуская их по кругу, как на карусели.
Егор попятился.
Но Дикий достал смартфон и показал его Егору:
– Вот.
Егор удивленно посмотрел на черный, навороченный гаджет, весьма курьезно смотревшийся в первобытной лапище Дикого.
– Я не умею чинить телефоны, – сказал он.
– Не надо чинить, – возразил Дикий. – Посмотри только. Одну минуту.
Егор догадался, в чем дело.
– Сними очки, – потребовал он.
Дикий застыл с протянутой рукой.
– Ну, чего таращишься? – разозлился Егор. – Или сними очки, или чеши отсюда.
– Нам не положено, – прогудел Дикий.
– А разговаривать со мной положено? – усмехнулся Егор.
Довод был резонный. Какое-то время Дикий колебался, затем снял очки. И Егор едва не расхохотался.
Глаза у Дикого, вопреки ожиданию, были испуганные, как у мальчишки, залезшего в чужой сад и застуканного сторожем. Правда, утоплены они были глубоко в глазницы и в другое время наверняка вызвали бы у Егора другую реакцию. Но сейчас Дикий был уязвим и, как показалось Егору, несчастен, и потому взглядом своим он внушал скорее жалость, нежели страх.
«И этому нужно то же», – подумал Егор.
Оставив веселье, он посмотрел на гостя внимательнее. Через минуту лицо Горина помрачнело. Он отвернулся и сел на кровать.
– Ты погибнешь, если немедленно не уйдешь отсюда, – сказал он.
Дикий помолчал.
– Ты посмотришь запись? – спросил он глухо.
– Ты не боишься погибнуть? – удивился Егор.
Дикий пожал плечами.
– Какая разница, когда мы умрем, – проговорил он. – Это в любом случае произойдет.
Егор с интересом посмотрел на него.
– Ты фаталист?
– Фаталистом я был, – возразил Дикий. – До того, как убил первого человека. А сейчас я просто хочу, чтобы ты посмотрел эту запись.
– Хорошо, – кивнул Егор. – Показывай.
Дикий включил видеозапись и подал смартфон Егору. Тот увидел на экране совсем молоденькую девушку, почти девочку, с лицом, искаженным страданием. Она пыталась улыбаться в камеру, но это у нее плохо получалось, и она все время боролась с желанием заплакать, храбро растягивая рот в подобие улыбки.
– Это твоя сестра? – спросил Егор.
– Да, – тяжело задышав, точно ему сдавило грудную клетку, выдохнул Дикий.
– Запись сделана в больнице?
– Да.
– Ты хочешь узнать, от чего она умрет?
Дикий замолчал. Хрустнул сжатый кулак.
«Имею ли я право? – прислушиваясь к себе, думал Егор. – Тот ли это случай, чтобы поспорить с волей Всевышнего? Или это просто хорошая возможность исправить человеческую беспомощность?»
Он уже увидел все, что интересовало Дикого. И теперь только сомневался, допустимо ли его вмешательство, или он должен отступить и не заходить за черту.
«С другой стороны, – подумал он, – это ли не указание выхода, единственно возможного в моей ситуации? И не значит ли это, что мне дается разрешение?»
– Что скажешь? – спросил Дикий. – Только не ври.
– А если совру?
– Убью.
Простота сказанного не оставляла сомнений в решимости намерений говорившего.
– Тогда не лучше ли мне помолчать? – осведомился Егор.
– Говори, прошу! – взмолился Дикий.
Егор прищурился:
– А на колени встанешь?
Дикий засопел, и в его сопении послышался стон загнанного в угол животного.
– Встану, – выдохнул он.
«Это уж слишком, – подумал Егор, – прав я или нет, а этому бедолаге я не могу не помочь».
– Зря ты ко мне пришел, – вздохнул он.
– Говори! – зарычал Дикий.
Теперь его глаза были глазами того, кем он был всегда – машиной, созданной для убийства. Но Егора уже не мог напугать этот взгляд, пускай даже он мог вызвать трепет у шайки уличных отморозков. Он видел другие глаза, и они-то были для него теперь главной принадлежностью этого огромного человека, такого страшного, такого могучего – и такого, как оказалось, уязвимого.
– Ее можно спасти, – сказал он, возвращая смартфон владельцу. – Если срочно сделать операцию. Ее подвздошную кишку – там, где она переходит в слепую, – пробил обломок зубочистки. Приборы не могут его обнаружить, но это обнаружится при вскрытии. У нее уже начался гнойный абсцесс, так что поспеши…
Дикий бросился к дверям. Но на ходу повернулся и гулко бросил:
– Спасибо!
– После скажешь, – усмехнулся Егор.
Дверь захлопнулась.
«В сущности, я могу остаться ни с чем, – подумал Горин, снова заваливаясь на кровать и предаваясь самому распространенному развлечению всех узников мира, а именно разглядыванию потолка. – То, что мне привиделось, не обязательно произойдет именно в связи со мной. Себя я, по крайней мере, там не разглядел. Но парень погибнет, в этом нет сомнений. Правда, сестру спасет, и это уже неплохо. А такому душегубу жить больше и не стоит… О Господи, о чем это я? Прости, прости… Ну, заносит, хотя я все время должен помнить, что не мне решать подобные вещи. Кстати, я предлагал ему уйти. Он не согласился. Значит, это его выбор, а не мой. А я всего лишь послужил орудием в Твоих руках. Стало быть, все по справедливости?»
Вопрос повис в воздухе, и ответа не последовало. Да и кто должен был дать ответ? Где тот горящий куст, из которого Егор, подобно Моисею, услыхал бы нужные слова? Дождется ли он чего-нибудь подобного или ему не стоит и связывать свой спорный, обреченный вместе с ним на смерть дар – с вечностью, заключенной в слове Божьем? Кто он – порождение дерзкой, но бессильной перед силой небес науки или уникальное творение, созданное по воле и желанию Творящего? К кому он причислен – к избранным и имеющим право или к самозванцам, имя которым легион?
Чувствуя, что его начинает заносить в сферы, трогать которые не следует, и что не одиночество, к которому он привык и которое любил и искал, а изоляция действует на него не лучшим образом, Егор поднялся и начал бродить по комнате, декламируя стихи и думая о чем угодно, только не о том, что переворачивало все его существо и лишало не то что покоя, а способности принимать решения, последствия чего могли отразиться на его здоровье самым пагубным образом. Ничто так не разрушает мозг, как он сам. И вспомнив об этом, Егор понял, что надо остановиться и не терзаться тем, что когда-нибудь само откроется ему.
