На физиономии Нобби образовалась большая щель, словно кожица брюквы не выдержала давления избыточной мякоти изнутри и лопнула, — Нобби улыбался до ушей.
— В четверг это было, утром, мистер Берден. — Нобби раскинул в стороны руки, они дрожали. — «Приделай этой штуковине ноги», — говорит мне Обезьяна. — «А где ты ее взял?» — говорю я, помня о его репутации. — «Не все то золото, что блестит», — добавляю я…
— Не будь это золотом, — ядовито заметил Берден, — оно могло бы и дальше блестеть, до скончания века для каждого из вас.
Нобби пристально посмотрел на Вердена.
— «Моя престарелая тетушка оставила ее мне на память, — говорит он, — тетушка Энн». — «Веселая, должно быть, старушонка, — говорю я. — Оставляет тебе коробку для сигар и такую классную пороховницу». — Но это я шутил, мистер Берден. Мне в голову не пришло, что зажигалка может интересовать полицию. Ее не было в списке пропавших и разыскиваемых вещей. — Щель на его лице снова разъехалась, но на сей раз не так сильно. — Я дал ему за нее двадцатку.
— Не болтай. Я не маразматик, а ты не филантроп. — Берден снова вспомнил женщину с драгоценностями. — Ты дал ему десятку, — сказал он с презрением.
Нобби Кларк не отрицал:
— Так и так мои потери, мистер Берден. Ни двадцатки, ни десятки на деревьях не растут. Вам это пригодится? Неприятностей не будет, мистер Берден?
— Дуй отсюда, — устало проговорил Берден.
Нобби вышел. Он казался меньше ростом, чем обычно, но шагал, явно довольный жизнью. Едва Нобби скрылся за дверью, Руби обхватила руками свою рыжую голову.
— Ну вот и все — дело сделано, — сказала она. — Бог ты мой, подумать не могла, что заложу Джорджа.
— Труден лишь первый шаг. Потом привыкаешь.
— Вы жестокий человек. С каждым днем все больше походите на своего шефа.
Берден не обиделся.
— Ты тоже можешь идти, — сказал он. — Так и быть, я забуду о другом деле. Жаль тратить на тебя общественные деньги и время. Но впредь ограничься уборкой домов. — Он усмехнулся, хорошее настроение почти вернулось к нему. — Ты ведь гений по части разгребания чужой грязи.
— Вы не разрешите мне повидать Джорджа?
— Нет, не искушай судьбу.
— Не сомневалась, что вы не разрешите, — вздохнула она. — Я хотела сказать ему, что сожалею. — У Руби было некрасивое, старое, чересчур сильно накрашенное лицо. — Я люблю его, — выговорила она, и в голосе ее звучала страшная усталость. — Я люблю его двадцать лет. Не думаю, что вы сможете понять это. Вы и другие — для вас это непристойная шутка, так ведь?
— Спокойной ночи, Руби, — сказал Берден. — Мне нужно кое-чем заняться.
Вексфорд справился бы лучше. Он бы нашел ироничные, жесткие и одновременно сочувственные слова. Руби права. Он, Берден, никогда не мог и не хотел этого понимать. Для него такая любовь была закрытой книгой, порнографией в духе лавчонки Гровера.
Через некоторое время Берден спустился вниз проведать Обезьяну Мэтьюза.
— Тебе пора обзавестись зажигалкой, Обезьяна, — начал Берден, смотря сквозь пелену дыма на горку обгорелых спичек.
— Я их не больно люблю, мистер Берден.
— Даже красивые золотые не по тебе? Может, ты предпочитаешь десять фунтов? — Он раскрыл ладонь — зажигалка лежала на ней — и поднес ее поближе к голой электрической лампочке. — Присвоение чужой собственности, — сказал он. — Какое падение!
— Полагаю, нет смысла спрашивать, как вы узнали?
— Никакого.
— Руби не могла продать меня.
Берден мгновение колебался. Руби сказала, что он становится похожим на Вексфорда, и это звучало для него как комплимент. Может быть, не только жесткости старшего инспектора он мог бы поучиться. Он с негодованием воззрился на Обезьяну:
— Руби? Я удивляюсь на тебя.
— Нет, я и не подумал на нее. Забудьте мои слова. Она не то, что эта старая вошь Нобби Кларк. Вот он собственную бабушку продаст за понюшку табаку.
Смирившись, Обезьяна неторопливо зажег новую сигарету. — Сколько мне впаяют?
Фары Дрейтон выключил. Он поставил машину на прогалине в плотном строю высоких темных елей и сосен, из которых хорошо делать корабельные мачты и флагштоки. Стволы деревьев казались серыми, даже их правильные очертания становились неразличимыми в нескольких шагах от опушки. А дальше не было ни ночи, ни дня — только темный лабиринт.
Дрейтон держал девушку в объятиях и чувствовал, как стучит ее сердце. Этот стук был в лесу единственным звуком. Их поцелуй был слеп и бесконечен, и Дрейтону казалось, что уже наступила ночь. Открыв глаза, он с удивлением увидел, что все еще сумерки.
— Пройдемся, — сказал он, беря ее за руки. Теперь им было хорошо. Все получилось замечательно. Однако вместо торжества он чувствовал ранее не знакомый ему смутный страх. Страх этот не имел ничего общего с боязнью физического или психологического срыва — нет, это был страх или предчувствие чего-то, что нарушит привычную жизнь и, возможно, разрушит его самого. До сих пор любовные приключения Дрейтона были мимолетными, иногда веселыми, всегда легкими. Чувства, которые он испытывал к женщинам, на которых держался его интерес к ним, нисколько не напоминали ощущений, пережитых им только что, ни по силе, ни по пряности. Дрейтона захватило, закружило нечто новое и пугающее. Пожалуй, такое случилось с ним в первый раз, и ничто в его прежней жизни не подготовило его к этому первому разу.
— Как в другой стране, — сказала она.
Так оно и было. Земля, не нанесенная на карты, чужая, с языком, не поддающимся переводу. Он задохнулся от мысли, что Линда чувствовала то же, что и он, одинаково, словно меж ними установилась телепатическая связь. Но, посмотрев на девушку и проследив ее взгляд, он с внезапным ощущением потери понял, что она глядит вверх, на кроны деревьев, и говорит про лес, а не про состояние души.
— Ты бывала в других странах?
— Нет, — ответила она, — но мне кажется, что я в другой стране. Вчера вечером тоже так казалось. Одна с тобой между высокими стенами. Ты тоже об этом думал, когда повез меня сюда? — Они шли вверх по дорожке, аккуратно и точно вырезанной в склоне холма и похожей на разрез или защитную рану в плотной черной плоти. — Думал об этом?
— Возможно.
— Ты хорошо рассчитал. — Несмотря на крутизну подъема, дышала она легко. Немного впереди и слева от них между деревьями петляла узенькая тропинка.
— Здесь нет ни одного окна, правда? — Больше всего на свете, даже больше, чем обладать ею, он сейчас хотел увидеть, как она улыбается, не разжимая губ, как поднимаются кверху уголки ее рта. С той минуты, как они зашли в лес, Линда не улыбнулась ни разу, а именно ее загадочная улыбка составляла суть, самую сердцевину ее притягательности, ее власти над ним. Он мог поцеловать ее, мог достичь цели, ради которой эта поездка и была затеяна, но без этой улыбки он лишился бы аромата, благоухания, половины удовольствия. Или же был бы спасен…
— Ни одного окна… Никто не подсматривает за тобой, не мешает тебе, — в тон Дрейтону откликнулась Линда и добавила еле слышно, повернувшись к нему, так что тела их соприкоснулись и он очень близко увидел ее глаза: — Я так устала от подстерегающих глаз, Марк.
Маленький оранжевый квадрат проема в стене, непрерывно звонящий колокольчик, раздраженно зовущий голос…
— Ты со мной, — сказал он, — а за мной никто не следит.
Обычно он ни о чем не просил женщин прямо, но близость Линды лишила его привычной сдержанности.
— Улыбнись мне, — прошептал он. Ее руки легли к нему на плечи, он не ощутил в них твердости или страсти, — но само их прикосновение обольщало его. Глаза ее были совершенно пусты, призыв исходил только от дрожащих, полузакрытых, отяжелевших век. — Улыбнись…
Внезапно он был вознагражден в полной мере. Он ощутил абсолютную безотлагательность того, что должно было свершиться, медленно привлек девушку к себе, жадно впитывая ее улыбку, в которой сосредоточилось его желание, и приблизил свои губы к ее улыбающимся губам.
— Не здесь, — прошептала она. — Тут слишком светло.
Ее реакция была сильной, но не мгновенной. Произнесенные ею несколько слов коснулись его губ, проникли в тело, подобно вину, и наполнили огнем.
Уходившая в лес дорожка звала его, и, прижав Линду к груди так, что ноги ее едва касались земли, он увлек ее в тень высоких деревьев. Над их головами шелестели ветви, и казалось, что где-то вдалеке воркуют голуби. Он снял пальто и бросил его на песок. Затем услышал, как она прошептала что-то, — он не разобрал слов, но понял, что ждать и колебаться больше нельзя. Ее руки заставили его лечь рядом с нею.
Тьма была почти непроницаемой, и Линда нуждалась в этой надежной все скрывающей тьме, по-видимому, так же сильно, как Дрейтон нуждался в улыбке Линды. Кокетство, застенчивая молчаливость уступили место лихорадочному нетерпению. Дрейтон понял, что в ее поведении нет ни капли лжи или притворства, когда почувствовал на своем лице ее ставшие сильными и решительными руки. Он поцеловал ее шею и грудь, и она ответила ему протяжным вздохом наслаждения. Они утонули во мраке, как в теплой глубокой реке. Это называют маленькой смертью, подумал Дрейтон, а затем способность думать оставила его.
