— Что там, черт подери, случилось?
— Ограбление?
— Блин, вот влипли! Все из-за тебя, Матте!
Он медленно подъехал к завернутому в одеяло предмету. В свете фар струи дождя казались живыми. Они барабанили по одеялу.
Остановив автобус, он вышел под дождь. Пассажиры последовали за ним. Он наклонился и стал разворачивать одеяло.
Показалось лицо. Мертвенно-бледное и удивленное. Широко открытые глаза смотрели в небо, не пытаясь защититься от жестких холодных струй дождя.
Мужчины молча попятились, неотрывно глядя на белое, алебастровое лицо, выглядывающее из тяжелого одеяла.
— Черт! — прошептал кто-то.
— Надо валить отсюда! — пробормотал кто-то другой.
— Его нельзя тут оставлять, — сказал водитель.
Кто-то ухватил его за рукав куртки и зашипел прямо в лицо:
— Можно. Слышишь, Матте? Это не наше дело!
— Ты выпил, — трезвым голосом произнес кто-то другой. — Подумай о последствиях.
Они вернулись к микроавтобусу. Тихие и как будто пришибленные.
Водитель постоял немного, рассматривая труп с невольным восхищением. Он никогда раньше не видел мертвых.
Потом вернулся на водительское место. Казалось, автобус насквозь промок от дождя, влага проникла в чехлы сидений, теперь наверняка появится плесень. Но поворачивая ключ зажигания, он думал совсем не об этом.
11
Гуннар Нюберг жил в трехкомнатной квартире в Накка, всего в одном квартале от церкви, где он так любил бывать и петь. Когда несколько ночей назад у него сломалась кровать, он расценил это как дурное предзнаменование. Ему приснилось, что в горло ему воткнулись микроскопические щипцы. Они скрутили его связки, теперь он никогда не сможет петь. Избавиться от этого ощущения было трудно, щипцы прочно засели хоть и не в горле, а в памяти. Лежа среди обломков кровати, Нюберг старался освободиться от страшных щипцов. Вокруг него громоздились острые деревянные планки. Глядя на них, он постепенно осознал, как ему в сущности повезло.
Это происшествие имело два конкретных результата. Во-первых, Нюберг сел на диету. Он, конечно, понимал, что заниматься своим весом, когда за окном бесчинствует кентукский убийца, вряд ли разумно. Но ситуация давно требовала решения, и несчастный случай с кроватью стал последней каплей. Во-вторых, Нюберг купил новую кровать, рассчитанную на тучных людей.
Этот мужественный шаг он сделал специально, чтобы приучить себя смотреть правде в глаза.
Он спал в своей кровати для тучных людей и видел типичные холостяцкие сны о гиперсексуальных девушках, когда раздался резкий телефонный звонок. Нюбергу уже давно не звонили по ночам, и он не сразу понял, что его разбудило. Первая мысль была о Гунилле. Наверное, у его бывшей жены что-то случилось. Лишь услышав в трубке сухой “полицейский” голос, Нюберг понял, что если бы даже у Гуниллы что-то стряслось, к нему она вряд ли обратилась бы за помощью.
— Вы слушаете? — повторил голос.
Нюберг откашлялся. Спросонья голос звучал хрипло, как простуженный.
— Нюберг у телефона.
— Стокгольмская полиция, — произнес голос. — Нам приказали докладывать вам обо всех ситуациях, где есть основания подозревать убийство. Так?
— Я пока не знаю, о чем идет речь, но, наверно, да. Вы правы.
— У нас есть труп во Фрихамнене, и мы подозреваем, что это убийство.
Нюберг моментально проснулся.
— У жертвы есть в шее две дырки?
— Вы что, еще спите? — с подозрением произнес полицейский. — Вампиры бывают только во сне.
— Ответьте на мой вопрос.
— Мне это неизвестно, — холодно отчеканил невидимый собеседник.
Получив от полицейского детальное описание дороги, Нюберг положил трубку, стряхнул остатки сна, натянул, как всегда, мятые брюки и рубашку, взял ключи от квартиры и машины, сбежал — насколько позволяла комплекция — по лестнице и завел свой старый “рено”.
Дождь лил как из ведра, зато дороги были свободны. Нюберг пытался думать про кентукского убийцу, про маленькие щипцы, которые в одно мгновение лишают человека его уникального дара, голоса, про другие американские изобретения в том же духе, но думать не получалось. Раннее пробуждение напомнило ему о том, о чем ему больше всего на свете хотелось забыть.
В начале семидесятых Гуннар Нюберг был “Мистер Швеция”, бодибилдер с мировым именем, одновременно он работал в нормальмской полиции[38] и имел связи с так называемой Бейсбольной лигой, самыми жестокими полицейскими во всей истории шведской полиции. Хотя нет, к тому времени он уже переехал в Наку, забросил стероиды. И потерял семью.
Тогда он был омерзителен. Вспоминая это время, он всегда невольно закрывал глаза. Хорошо, что на шоссе было пусто.
За секунду перед его внутренним взором пронеслись картины прошлого… Насилие, беспочвенная раздражительность, волны беспричинной ярости, виной которым были стероиды.
С прошлого года он стал посещать школы и беседовать с учениками. Когда-то он сам был жертвой анаболических стероидов и рано испытал на себе их побочное действие, теперь, будучи полицейским, Нюберг видел, что эта опасная привычка распространяется все шире, и за версту чуял того, кто уже пристрастился к стероидам. Настоятель церкви предложил ему взяться за просветительскую работу, и с огромной неохотой Нюберг впервые отправился беседовать со старшеклассниками. Но они слушали его внимательно. Несмотря на то, что большая часть мышечной массы Нюберга превратилась в жир, он все еще выглядел очень представительно. Он не говорил громких слов, комментировал страшные фотографии деловым и будничным тоном, шутил и, возможно, удержал кого-то от опасного увлечения стероидами.
Но благие дела не уничтожили прошлое, и при первой возможности оно напоминало о себе. Перед закрытыми глазами Нюберга возникла сцена, которая — он знал — не может не появиться. В тот день он опять поднял руку на жену, Гуниллу, он помнит ее изуродованную бровь, полные отчаяния глаза детей, Таньи и Томми, глаза, которые он не сможет забыть до самой своей смерти. Нюберг знал, что все это помнят и в Уддевале[39], куда его семья уехала, чтобы спастись от него. Он не видел их уже пятнадцать лет. И если бы столкнулся со своими детьми на улице, не узнал бы их. В середине его жизни образовалась огромная пустота.
Нюберг резко затормозил.
— Я пою для вас! — крикнул он беззвучно, словно его связки были пережаты щипцами. — Поймите, я пою для вас!
Но его никто не слышал. Никто в целом мире.
Он медленно выехал на шоссе, повернул возле Данвиксклиппана, проехал мост Данвикстулльбрун. Ливень все бил и бил по машине.
Наконец, сам того не заметив, Нюберг добрался до места. Последние километры словно потерялись в какой-то большой черной дыре.
Въехав во Фрихамнен, он вскоре увидел за стеной дождя синий мерцающий свет, направил машину туда и, пробравшись по узкой дороге, остановился возле бело-синей ленты. Синий полицейский маячок продолжал мигать.
Там было три машины полиции, “скорая помощь”. И Ян-Улов Хультин.
Хультин стоял под зонтом в окружении промокших полицейских инспекторов и даже в такую погоду и в такой ситуации ухитрялся листать какие-то бумаги. Нюберг забрался к нему под зонт, на три четверти оставшись под дождем.
— Что у нас? — спросил он.
Хультин задумчиво посмотрел на него поверх своих совиных очков.
— Сам посмотри.
— Дырки на шее?
Хультин выдержал паузу. Потом покачал головой. Нюберг шумно выдохнул.
Он подошел к свертку, лежащему посреди узкой дороги. Белое лицо, глаза, неподвижно устремленные в ночное небо. Струи дождя бьют по мертвым зрачкам.
Нюбергу стало жаль мужчину, он нагнулся, закрыл ему глаза и, сидя на корточках, стал рассматривать его.
Мужчина был молод, лет двадцать пять, не больше.
“Это мог быть Томми”, — подумал Нюберг.
И вздрогнул. А вдруг это действительно его сын? Он ведь не знает, как его сын сейчас выглядит.
Нюберг помотал головой, отгоняя страшные мысли, — ни дать ни взять огромный мокрый бульдог.
