Кроу открыл глаза, жалея, что это не Дженни Киф, ему хотелось, чтобы она пришла к нему за защитой. О том, что Дженни пропала, ему сообщила эта растяпа — женщина-полицейский, которая доставила девушку на первый этаж больницы, где лежал он сам, и позволила ей ускользнуть, пока помогала медикам с новоприбывшим пациентом-пьяницей.
— Здесь кое-кто хотел вас навестить, — сказала медсестра, подвигая к его кровати прибор для измерения давления.
— Кто?
— Мы сказали ей, что вы не принимаете посетителей. Вам нужно отдохнуть.
Она мягко обернула серую резиновую ленту вокруг его руки и уверенно застегнула на «липучку».
— Кто это был?
— Молоденькая девушка. Сказала, что ее зовут Дженни.
Он стала быстро накачивать воздух, давление поднялось до его головы, и в конце концов он почувствовал его у себя в висках, его мозг готов был взорваться.
— Когда?
— Тсс, — сказала она, глядя на цифры, и прошептала: — Пару минут назад.
— Верните ее! — закричал он, его давление резко подскочило.
Он вырвался из рук сестры, дернув резиновый шланг, так что аппарат перевернулся и с грохотом упал на кафельный пол. Кроу показал рукой в коридор.
— Немедленно! Ну, быстрее!
Грэму удалось отговорить Триш от того, чтобы идти в полицию. Он заявил, что они не могут позволить себе впутаться в это дело. Они будут изгнаны из своего круга общения, потеряют членство в загородном клубе «Роздейл», все знакомые будут их избегать.
— Что же у нас будет за жизнь? — убеждал он.
— Мне наплевать.
— Тогда подумай вот о чем, — сказал ей Грэм, повышая голос, чтобы подчеркнуть ясность проблемы. — Ты говоришь, что хочешь сделать это ради Кимберли. Хорошо. Подумай, что будет с ней, если наша фамилия будет связана с таким скандалом. Я могу потерять свою фирму. Ее может арестовать полиция. Мы можем потерять все, и что тогда случится с Кимберли?
Он знал, что на это Триш нечего будет возразить. Он заверил ее, что оставит видеопленку в почтовом ящике с надписанным именем человека, от которого он ее получил. Он признал, что преступник не Бартлетт, что это был всего лишь надуманный предлог, чтобы не называть ей имя человека, от которого получил кассету на самом деле. Он хотел защитить ее от такого опасного знания.
— От чего ты должен меня защищать? — спросила она, страх вернулся в ее голос, от ужаса свело мышцы.
— От чего? А ты подумай, Триш. Ты же видела, что сделали с этой девушкой.
— Грэм, ты знаешь этих людей! Господи! Ты действительно знаешь, кто это сделал. Сначала ты сказал мне, что кассету тебе дал Питер Бартлетт, а теперь говоришь по-другому. — Она стала мерить шагами кабинет.
— Это не важно. Триш, я все сделаю как надо.
На следующий день, прежде чем уйти на работу, он показал ей плотный конверт с пустой кассетой у себя в портфеле, сделав вид, будто в конверте именно та кассета, и заверил ее, что позвонит в отдел нравов торонтской полиции и спросит, кому ее передать, а потом тут же отошлет ее по почте. Он уже надписал конверт. Осталось только дописать имя конкретного полицейского.
— Я сделал ошибку, — сказал он ей, выходя из дому. — Если бы я только знал, что на этой кассете. Мне сказали, что там кое-что пикантное. Но откуда мне было знать…
Триш содрогнулась при мысли о том, что́ она видела и как она позволила мужу заниматься с ней любовью во время этого фильма. Она ужаснулась самой себе из-за того, на что оказалась способна, но еще более тревожной была мысль о том, что Грэм может быть как-то связан с людьми, которые занимались подобными вещами.
После ухода Грэма Триш продолжила кормить Кимберли завтраком, глядя на милое детское личико и голубые глаза. Девочка тихонько сидела на своем высоком стуле и ела без возражений, не пытаясь отпихнуть ложку, как часто делала, но просто глядя в лицо своей мамы, как будто все знала.
Господи всемогущий, подумала Триш, закусив губу, стараясь скрыть свой ужас, отвращение, чувство, что ее спровоцировали на что-то незаконное. «Я замужем за этим человеком, — сказала она себе. — А ведь я его даже не знаю». Грэм сказал ей, что будет работать допоздна, поэтому Триш решила позвонить Вэл, девушке, которая сидела с их дочерью, чтобы вечером она пришла. Она узнает, что задумал муж. И если Грэм ей солгал…
— Помоги мне Бог, — сказала Триш вслух, поднимая ложку с яичницей ко рту Кимберли, серьезные глаза ребенка посмотрели в глаза матери, и девочка автоматически открыла рот. — Он заплатит за то, что сделал с нами.
Все женщины любят красные розы. Эту истину Небесный Конь считал универсальной. Благоухающие, атласно-алые лепестки роз настолько нежны и соблазнительны, их аромат настолько спокоен и долог, что они на бессознательном уровне были связаны с ощущениями, присущими влюбленной женщине.
Всегда первый шаг заключался в том, чтобы послать розы, дальше шли комплименты и внимательное путешествие в анализ характера, похожее на игру. Он будет играть в нее за обедом, связывая воедино все подсказки, которые Алексис постепенно даст ему, с тем, что он уже знал о ее прошлом.
— Вы сильная женщина, — сказал он ей за обедом в «Дарах моря Алистера М.».
Женщины любят, когда им это говорят. В тюрьме он прочел все новейшие женские журналы: «Новая женщина», «Космополитен», даже «Мисс». В них говорилось о том, чего они ждут от мужчин и чего следует избегать. Там учили женщин, что́ нужно искать в мужчине и чего остерегаться. И теперь Небесный Конь точно знал, что говорить и чего не говорить. Он точно знал, как себя вести.
— Продолжайте, продолжайте, — сказала Алексис, тщательно разрезая напополам крошечный гребешок и кладя его в рот.
Она положила вилку с ножом и стала медленно жевать, поставив руки на стол и внимательно слушая.
— Вы многого достигли в своем деле. — Он улыбнулся, закидывая крючок: мысль о ее ценности, помимо чисто физической привлекательности. Он видел, что она чувствует себя непринужденно.
Она проглотила гребешок.
— Очень многого.
— Само собой.
Она посмотрела на его бифштекс. Он не притронулся к мясу.
— Я не так уж голоден, — сказал он. — Мне казалось, что я хочу есть, но иногда, когда голова у меня занята другими вещами, я совершенно теряю аппетит.
— Какой вы впечатлительный.
Он засмеялся:
— Нет, не сказал бы.
— Итак, продолжайте. Мы говорили обо мне. — На ее губах играла непринужденная улыбка, а щеки горели от красного вина.
Небесный Конь видел по расслабленному лицу Алексис, что ей нравится обед и нравится его общество. На первых порах она была с ним чрезвычайно деловой, если не чересчур, как будто что-то скрывала, изо всех сил старалась держаться безразлично. Но он нашел тропинку к ее душе.
— Вам нравится делать что-то для самой себя, но вы цените присутствие мужчины. — Он особо выделил слово «присутствие». Оно имело столько разных значений. Она могла выбрать нужное, выбрать оттенок смысла, долгое послевкусие.
— Да. Вы очень хороши.
— В каком смысле? — Он глотнул воды со льдом. Стакан был усеян крохотными капельками и холодил ему пальцы.
— Вы точно знаете, что сказать.
— Значит, вы уже во мне разобрались.
Алексис засмеялась:
— Лучше говорите дальше. Я скажу, когда вы перейдете границу.
Игривая, подумал Небесный Конь.
— У вас слабость к мужчинам, которые производят сильное впечатление.
— Опять вы про «присутствие».
— Да. Предчувствие беды. Вас к этому влечет. К опасности.
Она уставилась на него, и тьма набежала на ее лицо, мысли стали плотными, из-за чего ее улыбавшиеся губы напряглись.
— К какой опасности?
— Не уверен, не могу сказать точно.
— И это вы-то, Скайлер! — Она рассмеялась, прогоняя серьезность. — Не уверены?
— Пока еще нет. Не на сто процентов.
Она перегнулась через стол и поцеловала его.
— А как вам это?
Выражение его лица не изменилось ни на йоту.
— Вы смелая. Я бы ни за что не подумал, что вы это сделаете.
Он не был разочарован. Поцелуй был мягкий, не резкий или навязчивый. Это был возбуждающий, томительный поцелуй, пусть даже мимолетный.
Она посмотрела ему в глаза.
— У меня самые что ни на есть жгучие, зловещие глаза. — Он улыбнулся, глядя сквозь стакан с водой, потом поставил его. — Они вам нравятся?
Она чуть покачала головой и нервно оглядела ресторан. Отставив тарелку, она сложила руки на бледно-голубой скатерти.
— Давайте поговорим о вас. Это наше третье официальное свидание, а вы мне о себе ничего не рассказали.
— Обо мне нечего рассказывать.
— А ваши родители?
— Расскажите мне о ваших.
— Я больше не хочу говорить о себе. Вы не сказали мне о ваших. Сначала вы.
