Незнакомец с трудом вмещался в скаутскую форму, удивительно не сочетающуюся с его волосатыми ногами и огромным животом.
— Ты же не стесняешься нас? — Он широко и страшно ухмыльнулся.
Коди посмотрел на него не мигая, долго-долго, так что ухмылка собеседника слегка выцвела.
— Нет, — наконец ответил мальчик.
— Что ж, хорошо! — Начальник скаутов выпрямился и отступил на шаг назад.
— Он вообще-то не стеснительный, — пояснил я. — Просто сегодня немного устал.
Мужчина осклабился в мою сторону, осмотрел меня с головы до ног и протянул руку:
— Роджер Дойч. Я тут вожатый. Вот пытаюсь со всеми немного познакомиться для начала.
— Декстер Морган, — представился я, пожимая ему руку. — А это Коди.
Дойч протянул свою лапищу Коди:
— Здорово, рад знакомству!
Коди посмотрел на руку, затем на меня; я кивнул, и мальчик всунул свою ладошку в мясистую лапищу.
— Здрасте, — сказал он.
— Итак, — все не унимался Дойч, — почему ты захотел стать скаутом, Коди?
Коди кинул взгляд на меня.
— Тут весело, — мрачно заявил он.
— Отлично! — воскликнул Дойч. — У скаутов всегда весело! И серьезные дела мы тоже делаем. Тут ты узнаешь много нового! Вот чему бы ты особенно хотел научиться?
— Резать животных, — ответил Коди, и я чуть с крошечного стульчика не свалился.
— Коди!
— Нет-нет, ничего страшного, мистер Морган, — возразил Дойч. — Мы часто делаем поделки. Начать можно с мыла, а потом перейдем к резьбе по дереву. — Он подмигнул Коди. — Если вы из-за ножа волнуетесь, мы проследим, чтобы мальчик не порезался.
Наверное, невежливо было бы ответить, что я волнуюсь вовсе не за Коди, не за то, что ножом можно порезаться. Этот ребенок уже прекрасно знал, с какого конца браться за нож, и с ранних лет выказывал особый талант попадать точно в цель. Впрочем, я практически не сомневался, что в скаутах Коди не смогут научить вырезать животных так, как ему хочется, — по крайней мере не на начальных уровнях. Поэтому я просто ответил:
— Обсудим с мамой, ладно? Посмотрим, что она скажет.
Дойч широко улыбнулся:
— Отлично! А пока не тушуйся! Давай скорей вливайся к нам!
Он кивнул мне на прощание и принялся созывать свои войска.
Коди покачал головой и что-то прошептал.
— Что?
— Вливайся, — повторил он.
— Это просто такое выражение, — объяснил я.
Он поднял на меня глаза и заявил:
— Дурацкое.
Дойч обошел всю комнату, взывая к тишине и собирая малышей. Пора и Коди начинать вливаться… или хотя бы ногой пощупать воду. Я встал со стула и протянул руку:
— Идем. Все получится.
Коди, кажется, сомневался, но все же встал, покосившись на стайку мальчишек, что обступили Дойча. Он выпрямился в струнку, сделал глубокий вдох и зашагал к остальным.
Я наблюдал. Коди осторожно протиснулся сквозь толпу, отыскал себе место и застыл там, одинокий и очень храбрый.
Непросто будет… и ему, и мне. Надо вписаться в компанию, с которой у него нет ничего общего. Волчонок попытается вырастить овечью шкуру и научиться блеять. Но стоит ему лишь раз завыть на луну, и игра окончена.
А я? Мне оставалось только наблюдать и, может быть, иногда подсказывать. Я сам прошел сходный этап и до сих пор не забыл ужасную боль осознания, что все это — для остальных, не для меня, что я никогда не прочувствую такие вещи, как веселье, дружба, ощущение причастности…
Я помнил кошмарную неуклюжесть своих первых попыток заговорить с другими — легко, естественно, уместно, с правильно изображенными эмоциями. Мелочь — умение смеяться, а получается неуместно, нелогично…
Коди предстоит пройти через постыдное осознание того, что он иной и никогда не будет, как все остальные, а затем научиться изображать обратное. А ведь это только начало, первый легкий шаг по Пути Гарри. Затем все будет усложняться, запутываться, делаться болезненнее по мере встраивания, вбивания себя в придуманную жизнь. Сплошная фальшь, от и до. Лишь краткие, желанные (и ах какие редкие) мгновения острейшей словно лезвие реальности. Я собирался передать все это Коди — маленькому растерянному созданию, ребенку, застывшему рядом с другими детьми и напряженно высматривающему хоть какой-то намек на свою причастность к этим другим — причастность, которой никогда не случится.
Есть ли у меня право толкать его в эту мучительную мясорубку лишь потому, что я сам прошел через то же самое? Если начистоту, в последнее время мне это не слишком-то помогало. Путь Гарри, некогда ясный, чистый и умный, внезапно вывел не туда.
Дебора, единственный в целом мире способный понять меня человек, сомневалась, что это правильно, сомневалась даже в том, что это правда! И вот теперь сестра лежит в реанимации, а я ношусь по городу и режу невиновных.
Неужели я хочу того же для Коди?
Я наблюдал, как мальчишка принимает присягу, но ответов на свои вопросы в тексте клятвы не услышал. В итоге после встречи скаутов домой приплелся чрезвычайно задумчивый Декстер, за которым проследовал растерянный и несколько обиженный Коди.
Рита встречала нас в дверях.
— Как прошло? — спросила она у Коди.
— Нормально, — ответил он, хотя на лице его было написано совсем другое.
— Все хорошо, — поддержал я чуть более убедительно. — А будет еще лучше!
— Без вариантов, — тихо буркнул Коди.
Рита переводила взгляд с него на меня и обратно.
— Я не думаю… ты… Коди, ты пойдешь еще?
Коди оглянулся на меня, в глазах его сверкнуло маленькое острое лезвие.
— Пойду, — пообещал он матери.
— Замечательно! — с облегчением воскликнула Рита. — Ведь правда это… я же знала, что пойдешь, я знала!
— Наверняка пойдет, — поддержал я. В кармане зачирикал мобильник. — Да?
— Она очнулась, — уведомил меня Чатски. — И заговорила.
— Сейчас приеду.
Сам не знаю, чего я ждал от больницы, а в результате не получил вообще ничего. Дебора не сидела в постели, не разгадывала кроссворды, не слушала музыку, а по-прежнему лежала без движения в компании Чатски и клекота медицинских приборов. Он сидел в той же самой молитвенной позе, на том же самом стуле, хотя успел где-то побриться и сменить рубашку.
— Здорово, парень! — жизнерадостно воскликнул Чатски, а я придвинул стул к постели Деборы. — Нам лучше! Она прямо на меня посмотрела и позвала по имени! Скоро совсем поправится!
— Класс, — ответил я. Вряд ли способность выговорить одно короткое имя означает, что моя сестра стремительно возвращается к своему нормальному, полностью функциональному состоянию. — А что врачи сказали?
Чатски пожал плечами.
— Старая песня. Не возлагать больших надежд, пока не ясно, слишком рано судить, высшая нервная деятельность, бла-бла-бла. — Он импульсивно взмахнул рукой. — Но они-то не видели, как она очнулась, а я видел. Прямо мне в глаза взглянула, и я все понял. Она все та же, парень! Она поправится!
Что тут скажешь… Я пробормотал что-то обнадеживающее и уселся на стул. И хотя я очень терпеливо прождал два с половиной часа, Дебс так и не вскочила с постели, не бросилась делать зарядку, даже не повторила свой фирменный фокус по распахиванию глаз и взыванию к Чатски по имени. В итоге я поплелся домой спать, отнюдь не испытывая той волшебной уверенности, которая охватила Чатски.
На следующее утро, явившись на службу, я намеревался сразу взяться за дело и собрать информацию о Дончевиче и его таинственном сообщнике, но едва успел налить себе чашку кофе, как меня посетил Дух Испорченного Рождества в обличье Исраэла Сальгеро из отдела внутренних расследований. Он неторопливо вплыл в мой закуток и безмолвно уселся на складной стул напротив. В его движениях сквозила этакая бархатная, мягкая угроза — впору восхититься, если б он ее направил не против меня. Я смотрел на него, он смотрел на меня, потом наконец кивнул и произнес:
— Я знал твоего отца.
Я тоже кивнул и очень храбро рискнул сделать глоток кофе, не сводя глаз с Сальгеро.
— Хороший коп, и человек хороший, — добавил Сальгеро. Говорил он спокойно (и тихо, совсем как двигался), с легким намеком на акцент, присущий многим кубино-американцам его поколения. Вообще-то он отлично был знаком с Гарри, и Гарри его очень ценил. Но это в прошлом, а теперь Сальгеро — весьма уважаемый и очень опасный следователь, и ничего хорошего от него ждать не приходилось.
Пожалуй, лучше переждать, пусть приступит наконец-то к делу, если он за этим явился. Я глотнул еще кофе. Вкус напитка заметно испортился с приходом Сальгеро.
— Хочу все прояснить максимально быстро, — сказал он. — Уверен, вам с сестрой волноваться не о чем.
— Нет, конечно, нет, — согласился я, почему-то не чувствуя себя успокоенным. Может, потому, что вся моя жизнь строилась на скрытности. Чего уж приятного, когда профессиональный следователь заглядывает в каждую щель.
