Аркадий догнал похоронную процессию на середине центральной аллеи. За курсантами, несущими звезду из красных роз и подушечки с орденами и медалями, следовала тележка с гробом. За ним — около десятка волочащих ноги генералов в темно-зеленой форме и белых перчатках, два музыканта с трубами и два с помятыми тубами, исполнявшие траурный марш из сонаты Шопена.
Белов шел сзади в гражданской одежде. При виде Аркадия его лицо прояснилось.
— Знал, что придешь, — он с чувством пожал Аркадию руку. — Конечно, неудобно было не прийти. Видел сегодняшнюю «Правду»?
— Видел: брали завернуть продукты.
— Я подумал, что тебе пригодится, — он передал Аркадию статью, аккуратно, видимо, с помощью линейки, вырванную из газеты.
Аркадий остановился прочесть некролог. «Генерал армии Кирилл Ильич Ренко, видный советский военачальник…» Текст был длинный, и он читал, пропуская отдельные места: «…окончил Военную академию имени М.В.Фрунзе. Блестящей страницей в биографии К.И.Ренко являются годы Великой Отечественной войны и его активное участие в ней. Ренко К.И. командовал танковой бригадой. Во время первого мощного наступления немцев был отрезан от своих частей, но, соединившись с силами партизан, продолжал бороться с врагом… мужественно сражался за Москву, принимал активное участие в Сталинградской битве, в операциях по взятию Берлина… После войны отвечал за стабилизацию обстановки на Украине, затем командовал Уральским военным округом». «Иными словами, — подумал Аркадий, — генерал, ставший к тому времени нечувствительным к крови, был послан туда, чтобы чинить массовые расправы над украинскими националистами, причем настолько жестокие, что его пришлось отправить на Урал». «Дважды Герой Советского Союза. Награжден четырьмя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Суворова 1-й степени, двумя орденами Кутузова 1-й степени…»
Белов прикрепил к пиджаку Аркадия значок с помятыми ленточками. Жесткий ежик его волос сильно поредел, в воротник упирался плохо выбритый подбородок.
— Спасибо, — сказал Аркадий, убирая некролог в карман.
— Письмо читал? — спросил Белов.
— Нет еще.
— Отец говорил, что оно все объяснит.
— Представляю, что это за послание, — сказал Аркадий, подумав про себя, что тут нужно не письмо, а толстый том в кожаном переплете.
Генералы шли нестройным шагом. У Аркадия не было желания догонять их.
— Борис Сергеевич, помнишь такого чеченца, Махмуда Хасбулатова?
— Хасбулатова? — Белов с трудом переключился на другую тему.
— Махмуд утверждает, что служил в трех армиях: белой, красной и немецкой. По документам ему восемьдесят лет. Так что в 1920 году, во время гражданской войны, он был десятилетним мальчишкой.
— Ну и что? И у белых и у красных воевало много детей. Страшное было время.
— Где-то в тридцатые — в начале сороковых годов Махмуд служил в Красной Армии.
— Так или иначе служили все.
— Интересно, не был ли отец в феврале 1944 года в Чеченском военном округе?
— Нет, нет, мы шли на Варшаву. Чеченская операция полностью проводилась тыловыми войсками.
— Вряд ли достойна внимания Героя Советского Союза?
— Не стоила и секунды его времени, — подтвердил Белов.
«Поразительно, — подумал Аркадий, — как некоторые люди полностью отходят от дел». Белов ушел из прокуратуры совсем недавно, и теперь, когда Аркадий спрашивает его о главаре чеченской мафии, он ничего не помнит о нем, словно речь идет о событиях сорокалетней давности.
Они молча пошли дальше. Аркадию почудилось, что за ним наблюдают. В мраморе и бронзе возвышались над своими могилами мертвецы. На белом постаменте, как во сне, кружилась балерина. С компасом в руке задумался путешественник. На фоне облаков пилот снимал с лица защитные очки. Каменные лица смотрели хмуро и безрадостно, выражая беспокойство и покой одновременно.
— Само собой, в закрытом гробу, — пробормотал про себя Белов.
Внимание Аркадия отвлекла двигавшаяся по параллельной аллее другая, более длинная процессия. Она следовала за уже пустой тележкой. В оркестре было побольше труб и туб. Среди участников похорон попадались знакомые лица. Вдову с обеих сторон поддерживали генерал Пенягин и прокурор города Родионов. У обоих на рукавах были черные повязки. Аркадий вспомнил, что на днях умер предшественник Пенягина по угрозыску. За Пенягиным и Родионовым медленно шли офицеры милиции, партийные работники и родственники. На лицах застыло выражение скуки и печали. Никто из них не заметил Аркадия.
Процессия, следовавшая за гробом генерала Ренко, свернула в тенистую аллею и остановилась перед свежевырытой могилой. Аркадий огляделся. Советские памятники — не анонимные надгробные камни, так что он познакомился с новыми соседями отца: здесь было изваяние певца, слушающего музыку, написанную на граните; там спортсмен с бронзовыми мускулами держал на плече копье. За деревьями могильщики, опершись на лопаты, затягивались сигаретами. Рядом с открытой могилой почти вровень с землей — небольшая доска из белого мрамора. На Ваганьковском было тесно, порой мужа и жену хоронили поверх друг друга. Слава Богу, не в этот раз.
Когда генералы выстроились у могилы, Аркадий узнал тех четверых, которых видел на Красной площади. При дневном свете Шуксин, Иванов, Кузнецов и Гуль казались еще меньше, будто они — люди, которых он в детстве боялся и ненавидел, — как по волшебству превратились в жуков, одетых в панцири из зеленой саржи и золотой парчи: их впалые груди были украшены рядами орденов, медалей и прочих наград. Они стояли понурив головы и плакали горькими пьяными слезами.
— Товарищи! — Иванов немощными руками развернул листок бумаги и стал читать: — Сегодня мы прощаемся с великим русским человеком, любившим мир, но…
Аркадий неизменно поражался людской вере в ложь. Ведь звучавшие слова имели самое отдаленное отношение к правде. Эти дряхлые ветераны, слезливо прощавшиеся с махровым убийцей, сами были убийцами, хотя не в той мере. Освободи их от артрита в суставах, и они будут орудовать ножом так же решительно, как и во времена своей славной юности. И теперь вот они верили всей этой произносимой над могилой лжи.
Когда Шуксин сменил Иванова, Аркадию захотелось закурить или взять в руки лопату.
— …Сталин, — читал Шуксин. — Его имя для меня по-прежнему священно.
…Любимый генерал Сталина — так называли отца. Когда другие генералы попадали в окружение, не имея ни продовольствия, ни боеприпасов, у них хватало духу сдаться в плен и сохранить жизнь своим подчиненным. Ренко же никогда не сдавался. Он бы не сдался, даже если бы ему командовать было некем, кроме мертвецов. Немцам никак не удавалось взять его в плен. Он прорвался к своим через линию фронта и присоединился к обороне Москвы. На знаменитой фотографии они вдвоем со Сталиным, словно два дьявола, защищающих ад, изучают план метрополитена, намечая планы переброски войск со станции на станцию.
Подошла очередь кругленького Кузнецова. Он говорил, балансируя на краю могилы.
— Сегодня, когда делается все, чтобы оклеветать нашу славную армию…
Голоса напоминали глухое дребезжание треснувшей струны. Аркадий, может быть, и пожалел бы их, если бы не помнил, как они, словно тени его отца, собирались на даче на затягивавшиеся почти до утра ужины и пьяными голосами пели песни, неизменно заканчивая их ревом «ур-р-а-а-а!»
Аркадий не совсем понимал, зачем он пришел. Может быть, ради Белова, который все еще лелеял надежду на примирение отца с сыном. Может, ради матери: ведь ей придется лежать бок о бок со своим убийцей. Он шагнул, чтобы стереть грязь с белой плиты.
— Советская власть, положившая на святой алтарь двадцать миллионов жизней… — бубнил Кузнецов.
— «Нет, не превратились они в жуков, — думал Аркадий. — Такое сравнение слишком мягко, совсем в духе Кафки. Это, скорее, дряхлые трехногие псы, выжившие из ума, но еще злые, готовые кинуться в драку».
Гуля покачивало. Его увешанный орденами и медалями зеленый мундир висел как на вешалке. Он снял фуражку, обнажив пепельно-седые волосы.
— Я вспоминаю последнюю встречу с Кириллом Ильичом Ренко, — Гуль положил руку на гроб из темного дерева с медными ручками. — Это было совсем недавно. Мы вспоминали товарищей по оружию, память о которых вечно горит в наших сердцах. Мы говорили о нынешнем периоде сомнений и самобичевания, так не похожем на наше время железной решимости. Я хочу передать вам слова генерала: «Тем, кто поливает партию грязью, тем, кто забывает об исторических грехах евреев, тем, кто извращает нашу революционную историю, позорит и опошляет наш народ, я говорю: мое знамя было, есть и навсегда останется красным».
— Ладно, с меня достаточно, — сказал Аркадий Белову и пошел обратно по аллее.
