Я подошел к нищему. Тот поднял на меня взгляд, от которого мне стало плохо. В его глазах был другой мир, о существовании которого не знал почти никто из простых обывателей. Мир хищников и жертв, в котором инвалид был жертвой. Одному богу известно, через что бедолага прошел в этой жизни. Через что он проходил каждый свой день.
– Как тебя зовут?
Нищий замычал и махнул своей единственной рукой. Что это означало, я не понимал. Желая наладить контакт, я нашел в кармане мелочь и бросил монеты в пакет для милостыни. Нищий замычал. Я извлек из кармана листовку с фото Сергея и показал ему.
– Скажи, ты его видел? Ты знаешь его? Посмотри.
Нищий засмеялся. Его рот открылся, обнажив гнилые черные зубы и то, что когда-то было его языком… Внутренне я содрогнулся. Был бы почувствительнее – вырвало бы. Инвалид не был немым. Его таким сделали.
– Посмотри, – настаивал я. – И я дам еще денег. Денег, понимаешь?
Нищий показал мне картонку. «Подайте на хлеб». В глазах нищего промелькнуло что-то, похожее на ужас. Он замотал головой и замычал. На фото он так и не посмотрел.
За моим плечом пробасил голос:
– Ты дурак, что ли?
Я обернулся. Это был тот самый бомж. Он смотрел на меня, как на тупое ничтожество.
– Че до убогого дожарился? – напирал бомж. – Он немой, видишь? Да и крыша у него не варит, в натуре. Хорош инвалидов мучать.
– Я кое-кого ищу. Может, ты поможешь?
– Б… дь, – занервничал вдруг бомж. – Ты дурак, точняк. Те говорят, отойди. Крыша у них, рубишь, нет? Помочь тебе хотят, долбо… бу.
Бомж подхватил сумку поудобнее и побрел дальше. Я быстро осмотрелся, поняв наконец, к чему клонил бродяга. Конечно, если инвалид был рабом и его сюда посадили зарабатывать – за ним должны присматривать. На случай появления ментов, шпаны, конкурентов или любых других незапланированных проблем.
Площадь и улица между ней и вокзалом были забиты. Люди, машины, автобусы. Вычислить кого-либо в этой человеческой массе было невозможно. Я обернулся на инвалида. Тот раскачивался из стороны в сторону и смотрел в никуда, что-то мыча себе под нос.
А потом до меня дошло. И я бросился за бомжом.
– Эй.
– Че? – бомж нахмурился. – До меня теперь дожариться решил, мурло?
– Угомонись ты. Вкусно пожрать – хочешь?
Это было предложение, от которого сложно отказаться. Бомж получал еду, питье и даже деньги – я пообещал ему полтинник. Взамен – просто разговор. Бездомный оказался гурманом: он ткнул пальцем в закусочную через дорогу и назвал не только все составляющие гамбургера его мечты, но даже соус, которым нужно было полить все это сомнительное гастрономическое удовольствие.
Бомжи с гамбургерами. Страна пельменей превратилась в страну иностранного фаст-фуда. Ничего забавного в этом я не находил.
Мы расположились на лавочке напротив закусочной. Бомж уплетал гамбургер, запивая его пивом. Я потягивал минералку и курил, слушая своего собеседника.
– Значит, ты хочешь знать, как у них все устроено?
– У тех, кто рулит этими нищими, – кивнул я.
– На кой тебе?
– Книгу пишу. А может, хочу открыть бизнес. Или просто не с той ноги встал. Тебе-то какая разница.
– Да мне вообще похер, – согласился бомж. – Только мой тебе совет, пацан. К этим убогим не лезь. Тебя проглотят и не поперхнутся.
– Кто?
– Че значит, кто? Хозяева ихние. Раньше тут попрошайки обычные были. Делились с братвой, которая вокзал держит. Кто вокзал держал, с теми и делились. А сейчас все они исчезли. Сейчас тут рабы.
– Рабы, – повторил я, словно пробуя слово на вкус. Вкус был отвратительным. Слово из учебников истории, усвоенное в средних классах, не должно играть по-новому. Но оно играло.
– Натуральные рабы, – кивнул бомж, чавкая. – Где они их только не достают. По любому почти все неместные. Местных-то в городе и узнать кто-нибудь может, да? А эти нахер никому не упали. Или на трассах их подбирают. Или из других городов привозят.
– Я слышал, они могут похитить того, кто заблудился. Прямо на вокзале.
Бомж задумался.
– Ага. Типа того. Мужики рассказывали про одного тут. Петя Хромой его звали. Жил на вокзале. А один раз подкатила к нему, значит, тачка. Крепкие такие ребята вышли. Не то что ты, дохляк. Затолкали в тачку. И больше его не видели. Вот скажи, нахер кому-то бомж понадобился?
Гадать на эту тему очень не хотелось.
– А ты как думаешь?
– Увезли в другой город, – уверенно заявил бродяга. Он доел гамбургер, спрятал в карман почти чистую салфетку и с наслаждением присосался к бутылке пива. – Ух, хорошо… Я говорю, не на органы же его распиливать собрались? Какие у нашего брата органы, отрава сплошная. На помойку только выкинуть. Увезли Петю Хромого в другой город, отвечаю. Чтоб не узнал никто. А чтоб не убежал, ноги отрезали. Или глаза выкололи. А может, и то и другое. Наверняка чтобы. Язык отрезали, само собой. Шаришь, о чем я? И посадили в каком-нибудь месте, где народу шарахается много. На вокзале, например, ага. И все. Работай – получишь еду. Не работаешь – закопают. И никто тебя никогда не найдет. – бомж оскалился. – Мир ведь не без добрых людей, а? Вот все эти добрые люди, лохи, и кормят бандосов.
Бомж кивнул в сторону вокзала, где на своем посту восседал безногий инвалид с картонной табличкой в единственной руке.
– Посадят в хороших местах туш десять, а вечером бабло собирают. Штук двадцать каждый день по любому. Может, и больше. Бабло-то эти бандосы нехилое гребут, я тебе скажу. А, ну и за своими натурально рабами присматривают, конечно.
– Как?
– А поди, разбери! Сидит на стоянке в одной из колымаг какой-нибудь дядя. И тихо и спокойно, значит, пасет. А его никто не видит. Может, я даже спас тебя. Если б ты и дальше до того убогого дожаривался, подошли бы к тебе. Отвечаю, подошли бы. У них тут все налажено, как надо.
Ничего больше я из бомжа не вытянул. Он просто ничего больше не знал. Хочешь выжить на вокзале – знай свой шесток и не лезь не в свои дела. Бомж выжить наверняка хотел.
Я осознал свою первоначальную ошибку и не собирался ее повторять. Подходить к инвалиду больше не стал – вместо этого занял позицию метрах в 50 от его «поста», у здания почты. Здесь я присел на одну из клумб, вкопанных в тротуар. И стал ждать.
Ждать пришлось долго. Периодически я вставал и прохаживался, разглядывая вывески крохотных магазинчиков, натыканных в районе вокзала. Затем возвращался на свою позицию.
Время тянулось медленно, но я его не подгонял. Мне было, о чем подумать.
Вся эта история выбила меня из колеи. Выбила напрочь. Я потерял покой с минуты, когда Лидия Михайловна рассказала мне о «нищей мафии». Воображение немедленно нарисовало самую жуткую картину. Ослепленный изувеченный Сергей, обращенный в раба. Картинка была настолько безумной и пугающей, что я больше не мог выбросить ее из головы.
Каждый рисует этот мир по-своему. На планете не только 7,5 миллиардов человек. На нашей планете 7,5 миров. Для кого-то реальность вокруг – отличное место для развлечений. Для другого это прекрасная планета, по которой можно путешествовать и любоваться ее красотами. Кто-то воспринимает мир как одну большую каторгу, на которой нужно потом и кровью зарабатывать себе на кусок хлеба. Для каждого из нас мир является таким, каким мы его видим.
Я скупал и продавал краденое. Конечно, я знал, что это было имущество людей, которых его лишили. Украли, похитив тайно, или просто отняли. Когда тебя лишают чего-то, это крайне неприятно. Но знаете, такая возможность присутствует в мире каждого. Телефон могут украсть и у гламурной блондинки, существующей ради селфи и тусовок в модном ночном клубе, и у работяги вроде моего покойного отца. Наше представление о мире, наша картина этого мира не рухнет в одночасье, если с одним из нас произойдет нечто подобное. Мы допускаем такие сценарии.
Но если вдруг кто-то схватит вас, как пойманного зверька. Отрубит руки и ноги. Ослепит и вырежет язык. Все это – наверняка – без садистской ухмылки, механически, привычным движением профессионального мясника, для которого в разделке туш нет ничего личного. Сделает вас рабом, неспособным убежать или прокричать о помощи прохожему. Превратит вас в недееспособный кусок безвольного запуганного мяса. Только для того, чтобы делать на вас деньги. Если у вас останутся глаза, вы будете видеть лица мучителей, ставших вашими владельцами, и культи на месте ног. Вы никогда не сможете ходить. Бегать, плавать. Даже стоять. Вас будут приносить туда, где вы сможете заработать деньги, а вечером уносить, как чемодан, в неизвестность, в какой-нибудь темный грязный подвал с крысами, который отныне станет вашим домом…
…Что тогда останется от вашего представления о мире вокруг?
Господи.
Я никогда не думал, что способен убить человека. Я не гадал, способен или нет, я просто не поднимал для себя вопрос лишения жизни. Зачем? У меня есть моральные принципы. Повыше, чем у многих благополучных людей, с которыми вы ездите на работу в одном вагоне метро или делите кабинет в офисе. Я знаю, что такое хорошо, а что такое плохо. Убить человека – плохо, отвратительно. Красть – тоже плохо. Но как насчет убийства из самозащиты? А как насчет кражи денег, если они были нажиты нечестным путем? Робин Гуда любят все, а ведь этот персонаж занимался именно этим. То есть, элементарные понятия уже не будут однозначными, если посмотреть на них под другим углом. Однозначного в мире вообще мало. У каждого своя правда, не так ли?
