– Да ну, господи, – он достал сигареты и все-таки закурил. – Что беспокоиться? Взрослый парень, пусть разбирается.
– Ты думаешь? – устало отозвалась Лиза. Она привстала на кровати, задрапировавшись одеялом, и тоже взяла сигарету. – Почему ты тогда сам с ним возишься, как с ребенком?
Максим осекся. Когда Лиза прикуривала, одеяло скользнуло ниже, и до сознания Макса дошло, что она совершенно голая, – хоть это было не совсем верно, – и вспомнилось, как в ту сумасшедшую ночь он раздевал ее: здесь же, своими руками, Жарко покраснев, Максим пытался найти ответ, и немедленно припомнил, как учил Дмитрия завязывать галстук и общаться на деловом уровне, – и за двумя воспоминаниями пришло то, что их связывало: нестерпимый ужас, который оба раза являлся позже; невыносимая пустота, заполнявшая тело от живота до горла, обжигавшая холодом и мешавшая перевести дух. Ощущение того, что все моменты жизни имеют свой конец, и что назад вернуться уже нельзя.
Даже от воспоминаний его спину продрал мерзкий холодок. Макс осторожно пристроил дрожавшую сигарету на край пепельницы и сказал:
– Лизка…
Получился сухой неслышный шелест.
– Лизка, – Максим напрягся. – Что такое страх смерти?
Но Лиза снова не расслышала. Она курила, откинувшись на подушку. Макс сидел молча и разглядывал ногти. За окном шуршали поздние машины, и по обоям струились полосами размазанные блики фар.
– В детстве я думала, что это ночные эльфы, – она выпустила дым и указала кончиком сигареты на отблески. – Ну, знаешь, которые приносят сны.
Макс крепко затянулся сигаретой.
– Я спрашивал, как можно избавиться от страха перед смертью.
– Э, – Лиза повернула к нему голову. – По-моему, никак. А зачем тебе? Страх смерти есть у любого живого существа, это естественная биологическая…
– Затем, что у меня самого некоторые проблемы со сном, – это была манипуляция, но он решил продолжать. – Говоря откровенно, я часто не могу уснуть, потому что на грани сна приходит этот неприятный дебильный страх. Как будто лежишь на квадратном пятачке, и это верх огромной башни… вроде обелиска. И повсюду обрыв. И музыка, и… вот так.
Максим высказался и обнаружил, что это приятно. Ему понравилось, как он выразил свои чувства. Коротко, емко и достаточно беспристрастно.
– Вообще, по описанию это непохоже на страх смерти, – Лиза потянулась к пепельнице и стукнула по сигарете ногтем, выбив стайку оранжевых искр.
– Что значит «непохоже»? – Макс поднял брови. – Ты представь, каково это: ледяной, пронизывающий…
– Я понимаю, о чем ты, – остановила его Лиза. – Нет, а вообще, правда, это очень частое заблуждение.
Она затянулась и кашлянула.
– Страх смерти – это другая вещь. Например, ты стоишь на платформе – нет, допустим, на крыше дома. Грубо говоря, та сила, что толкает тебя прочь от края, и есть этот страх. Или, например, если кто-то попробует тебя столкнуть, ты будешь изо всех сил упираться, и это страх смерти в действии, это такой подсознательный механизм, то есть, наподобие сигнала.
Максим хотел возразить, но припомнил, как чуть не махнул за бортик, и снова поежился.
– Но… что со мной, в таком случае?
– С тобой наоборот, – Лиза старательно потушила сигарету. – То, что ты описал, больше похоже на страх жизни.
– Страх жизни?
– Боязнь неустроенности, каких-то, например, упущенных возможностей. Вообще, это страх довольно обычный и, чтоб ты не переживал, он очень субъективный, то есть, ничего не значит. Это просто сигнал от подсознания.
– Сигнал – по поводу?
– Ну, с поводами и причинами только ты сам можешь разобраться. Ты не против? – она кивнула на дверь. – Я уже спать хочу.
Макс помолчал.
– Извини, но это бред какой-то. Например, это чувство появлялось у меня, когда я, – он чуть не сказал «помогал тебе раздеться», но сглотнул и поправился. – Помогал Дмитрию собраться на собеседование. При чем тут упущенные возможности?
– Не знаю, – промычала Лиза. – Отцовство, может.
– Тьфу, да я… – Максим несколько раз открыл и закрыл рот.
«Отцовство, хер знает что», – подумал он. Тоже мне, Зигмунд Фрейд. Анальное единение.
– В общем, завтра можно будет говорить о твоем шоу с большей определенностью.
– Угу, я уже поняла, – ответила Лиза в подушку.
– Ладно, – Макс поднялся и схватился за столик, чтобы не упасть. – Тогда спокойной ночи.
– М-м, – сказала Лиза. – Спокойной ночи.
Максим развернулся и пошел к двери, слегка раскачиваясь на затекших ногах.
...
– Ты звонил в дурдом?
– Так точно. Передал, что мы намерены вернуть им клиента, или как вы сказали.
– И что доктор?
– Говорит, мы его проверим и отправим назад, так что давайте пропустим эту фазу и предположим, что он уже у вас. Говорит, всё равно разбираться вам.
– Вот как. Пропустим, значит? Хорошо, мы пропустим. Разберемся? Ох, мы разберемся…
– Товарищ майор, но что тут сделаешь?
– Эх. Толку от вас двоих.
...
Девушки занимаются парнями, а парни – девушками.
Одинаковые дома ее района листались вдоль шоссе как бетонные страницы. Над головой сухо шумели июльские кроны, густые и зеленые, нависавшие так низко, что нужно было постоянно склонять голову.
С Эврикой я виделся только раз в жизни. К счастью, в этот единственный раз мне удалось запомнить дорогу. Серый прямоугольник, четвертый в одинаковой череде. Дальний подъезд, высокий этаж. Ее площадка так сильно пропахла краской, что даже мухи не присаживались тут надолго. Эвридика снимала квартиру одна, и – мне снова повезло – в этот вечер она была дома.
– Кто там?
– Я, – сказал я, не зная, с чего начать. Нужно было срочно увести ее отсюда.
– При- вет! – изумилась Эврика, выглянув из дверной прорези. Она была одета в неровно сшитый халат и огромные сине-зеленые шлепанцы. От нее пахло духами и паром. На голове она свила хитрый узел из полотенца – может быть, даже из двух.
– Привет, – сказал я. Эвридика встала на цыпочки, просунула голову в дверную щель и мягко чмокнула меня в щеку около носа. Поначалу я смутился, но она, видно, приветствовала так любого, кого встречала больше одного раза. Эврика была доверчива.
– Я пришел забрать тебя.
Дверной зазор между нами тут же сократился вдвое.
А может, ей просто нравилось целовать людей в щеку.
Нужно было срочно исправиться.
– То есть, – начал я. – Пришел забрать тебя на прогулку. В этом смысле. Пригласить.
– Куда пригласить, ты с ума сошел, – Эвридика снова приоткрыла дверь. – Я, между прочим, после работы, и вообще я только из ванной.
– Слушай, – я глянул по сторонам, дурея от химической вони. – Мне больше не с кем, почему не сходить куда-то, выпить кофе? Я угощу.
– Не люблю кофе.
– А что тебе нравится?
– Не знаю. Ну там, пицца.
– Без проблем.
– Да? – она еще шире открыла дверь. – Это же просто? Не как свидание? Это же ни к чему не обязывает?
Эврика вытянула шею и заглянула мне в глаза. Я покачал головой и едва не покачнулся следом. От удушливого запаха краски на языке оставался горький привкус.
– Фу, как здесь воняет, – удивилась Эвридика. – Что ты стоишь тогда, заходи, подожди меня в комнате, а я в ванной переоденусь.
Так я оказался в ее тесной спаленке, между бархатных покрывал и кружевных занавесок, среди давящей массы плюшевых медведей и пушистых фламинго, рассаженных везде, где хватало места. Все книжные полки Эврики заполняла череда пластмассовых ламп и часов, декоративных, самого разного вида – бесформенный медведь, воздушный шар, кораблик с розовыми парусами, жуткий надутый гном, оплывшие пупсики и точеные кошечки, слон из гипса и прозрачная хрустальная свинья. В комнате было немного душно – пахло жасмином, сандалом и недорогой парфюмерией.
Полчаса спустя Эвридика еще не вернулась, а в моем кармане зажужжал «Сименс».
Вз-з. Вз-з. Вз-з.
Я снял трубку.
– Йоу, клево, ты не сменил номер, – это был Фернандес. – Я вот чё. Знаешь, что на самом деле реально грустно?
Что?
– Предсказуемость. Мы ищем человека, а находим животное. Одна и та же фигня. Всегда они ведут себя одинаково.
И Вернадский оборвал связь.
Стеклянные глаза медвежат, котят и фламинго следили за мной из каждого угла. Часы на полках тикали в унисон, потом вразнобой, потом опять в унисон, медленно перемалывая мой разум. За дверью ванной гудел фен. Потом он умолк, и зажурчала вода. Когда я уже готов был подумать, что Эвридика принимает ванну еще раз, краны замолчали, и в маленькой квартире стало тихо. Через десять минут в прихожей щелкнул выключатель, и в комнату вошла она, припудренная и накрашенная, в цветастом платьице и на таких высоких каблуках, что пальцы ее ног едва касались пола.
– Ну, – Эврика надула блестящие губки. – Ты хоть скажи что-нибудь. Не видишь, как для тебя нарядились?
