погрузилась в мрак.
Эмми очнулась. Вокруг было темно, хоть глаз выколи. Ей даже показалось, что она все еще в бессознательном состоянии. Но она ощущала окружающее слишком реально. Она явно чувствовала тупую ноющую боль в затылке. Но где же она? Она выставила вперед свои руки, но ничего, совсем ничего, пред глазами не изменилось. Та же мгла, поглотившая не только ее глаза, но и разум, сверлила зрачки. Она вдруг пошатнулась и ощутила, будто что-то удерживает ее на месте. Что-то холодное. Оно звенит, когда она шевелит правой ногой. Она дотянулась дрожащими руками и, пощупав предмет, ощутила холод железа. Цепь… «Не может быть» – думала она. Панический ужас протянул к ней свои тощие и ледяные пальцы и безжалостно сдавил ее череп. Она словно разучилась дышать – воздух просто не доходил до легких. Вероятно, в глазах потемнело, но это было трудно понять, потому что здесь и без того мрачно. Голова закружилась. Вдруг она начала издавать истошные крики, которые звучали словно из самых черных глубин ее души. Всхлипывая, она кричала что-то неясное навзрыд. Животный ужас завладел ей полностью. Она ощупывала пальцами все, что попадалось под руку, и, когда уперлась в стенку, закричала пуще прежнего. На ее лице сопли смешались со слюной и слезами. Она пыталась вскочить со старого и затхлого матраса, на котором очнулась, но все безуспешно. Цепь была толстой и выполнена из прочного железа. Видимо, чтобы уж наверняка! Осознав, что попытки высвободиться тщетны, она села на отвратительно пахнувший матрас и тихонько застонала.
Вдруг за стенкой раздался скрежет. Эмми тут же бросилась к ней, крича:
– О, Господи! Здесь кто-то есть?
Она забарабанила кулаками по стене, из-за которой тут же раздался ответ:
– Тише! Не стучи и не кричи! – почти шепотом раздалось оттуда.
– Господи! – не унималась Эмми, – Кто ты? Где я? Почему здесь так темно?
Только теперь ей вспомнилась слепая женщина и ее крик вновь раздался в голове: «ВКЛЮЧИТЕ СВЕТ!».
– Перестань кричать! – ответил голос, – Иначе он придет и сделает что-нибудь.
– Кто придет? – спросила Эмми, едва удерживаясь от порыва закричать.
– Дилан, – отчаянно отозвалось за стенкой, – Он не любит шум.
Эмми тут же прижалась спиной к стене и схватилась руками за голову. Только теперь ей прояснилось, что происходит. Она вспомнила красный пикап, Колу и… Темнота…
– Почему здесь так темно? – спросила Эмми, обращаясь к соседке за стенкой.
Однако, вдруг с противоположной от Эмми стороны что-то скрипнуло. Будто бы дверь. И правда, ведь скоро внутри комнаты раздался голос.
– Потому что темнота – естество, – пояснил голос.
Эмми тут же узнала голос. Дилан. Дилан Мерфи.
– Ты подлец, сволочь! – не сдержалась она, – Выпусти меня отсюда, подонок!
Но Дилан будто и не замечал шума. Он полностью погрузился в свои мысли.
– Мы рождаемся в темноте. Мы умираем в темноте. Рождение и смерть. Начало и конец. Стало быть, наиболее важные точки бытия, без которых ничто остальное не имеет смысла.
Эмми лишь горько всхлипывала, жавшись к стене.
– Темнота – жизнь. Это и есть тот самый промежуток между рождением и неминуемой смертью. Стало быть, живущий во мраке обретает спасение еще при жизни, не так ли?
Эмми была на грани безумия, но что-то подсказывало ей, что этот человек уже давно переступил эту грань и двинулся семимильными шагами от нее.
– Вы, возможно, думаете, что я жесток к вам? – продолжил он свою тираду. – Что ж, это, отчасти, так. Но цель ведь оправдывает средства, верно? Я выбрал тебя, потому что в тебе не было света. Значит, ты уже была на верном пути к мраку. Значит, не я тебя выбрал. А сам Господь. Именно он устроил все таким образом, что из миллионов остальных людей, только ты встретилась мне на пути.
Мрак полностью поглотил его облик, так что единственным проявлением его присутствия был его томный голос, который сейчас показался Эмми крайне омерзительным.
– Впрочем, хватит разговоров на сегодня. Тебе нужно отдохнуть и поесть.
С этими словами он удалился куда-то на пару минут и, вернувшись, приблизился к матрасу Эмми. Что-то звякнуло на полу и нос Эмми ударил отвратительный запах. Дилан безмолвно исчез во мраке.
Эмми вновь заплакала. Она ничего не видела, даже своих пальцев, и лишь чувствовала, как горячие слезы стекают по щекам одна за другой. За стенкой раздался голос:
– Как тебя зовут?
– Эмми, – умерив плач, ответила она.
– Меня зовут Оливия. Очень хорошо, что ты не перебивала его речь.
– Почему?
– Он говорит почти каждый вечер. Часами напролет. Совсем без остановки. Всегда говорит о мраке, смерти и спасении от Господа, которое дается через его, Дилана, руки.
– Он просто чокнутый! – закричала Эмми.
– Тише! – зашипела Оливия, – Не вздумай говорить так! Если он услышит, у нас обеих будут проблемы. Я хорошо знаю это, потому что ты здесь не первая.
– Что? – ужаснулась Эмми, – На моем месте были другие?
– Да. Но они…
– Они что?
– Они не слушали его! Кричали, стонали и все требовали выпустить их. Он давал им шанс за шансом, но они не верили. Тогда он предал их смерти.
– Господи…
– Он верит, что темнота – спасение. Если вы не спаслись при жизни, то он дает вам мгновение спасение – смерть. Чтобы вы не мучились на нашем ужасном свете.
– Это просто бред!
– Не говори так! – шикнула Оливия.
– Ты не пыталась сбежать отсюда? – спросила Эмми.
– Раньше я хотела покинуть этот дом. Я даже пробовала, когда Дилан вызволял меня наружу, на свет, чтобы я помогла ему по хозяйству.
– Он выводит своих жертв на улицу?
– Да. Иногда. Когда ему это особенно необходимо.
– Почему же ты не ринулась прочь из этого ада?
– Я не могу.
– Почему?
– Не могу я.
– Мы могли бы вместе, ты понимаешь…
– Не могу я! – впервые за все время прокричала Оливия.
Несколько минут в комнате не раздавалось никаких звуков. Затем Эмми вновь спросила:
– Сколько времени ты заперта в этом доме?
– Около двух лет – донесся тихий голос за стеной.
– Господь Всемогущий…
***
Как жутко бы это не звучало и какой ужасный смысл не содержало, но Эмми, проснувшись на том же дурно пахнущем матрасе, осознала вдруг, что в этом доме поддержки ей не найти. Она лежала сутками на своем подобии кровати и не произносила ни слова.
Дилан появлялся вечерами и зачитывал свои лекции, но она пропускала всего его слова мимо ушей, словно уйдя в глубочайший сеанс гипноза.
Голос Оливии иногда звучал за стенкой, но не вызывал никакого отклика
